На память

      Всё пошло не по плану, потому что разведданные были не точны: силы противника превосходили числом и вооружение у них лучше; но вражеские укрепления всё же были взяты, пусть и с большими потерями — из отряда Наиба выжило всего семь человек, включая его самого. Это был тяжёлый бой.       Субедар отдаёт приказ собрать тела погибших товарищей, ожидая подкрепление, а сам отходит подальше. Он едва передвигает ногами, стараясь унять сильную дрожь в руках. Ему плохо, его шатает, трясёт. Тошнит. Ему не привыкать находиться под обстрелом, постоянно конкурируя со Смертью за собственную жизнь, но когда на глазах погибает почти всё подразделение… К этому невозможно привыкнуть, с этим тяжело смириться и это никогда не получится забыть.       Наиб опускается на грязную, влажную от недавно прошедшего дождя землю, прислоняется спиной к обгоревшему стволу дерева и поднимает взгляд на небо. Сердце в груди до сих пор бьётся неровным ритмом, отдавая болезненной пульсацией в висках. Усталость такая, что хочется закрыть глаза и провалиться в глубокий сон. То ли для того, чтобы забыться хоть ненадолго, то ли из-за желания оградиться от окружающей мрачной обстановки.       В воздухе нет свежести — только запах гари вперемешку с кровью, и Наиб подкуривает влажную сигарету, сжимая её в подрагивающих, как будто бы от сильного холода, пальцах. Он глотает горький, обжигающий горло дым, закрывает глаза и с хриплым болезненным стоном выдыхает.       Нортон подходит тихо, почти неслышимо, опускается на колени совсем рядом; Наиб вздрагивает, ощутив прикосновение к своему плечу, дёргается чуть в сторону — машинально, широко распахивая глаза, но успокаивается почти сразу, видя знакомое лицо.       — Поделись огоньком, — Кэмпбелл натянуто улыбается, но Наиб отмахивается от него, отводя руку, в которой держит сигарету, в сторону.       — Куда тебе?       — А какая уже разница?       У Субедара что-то болью отдаёт в груди, и он прикладывает свободную руку к месту, где под обагрённой чужой кровью одеждой, под исписанной шрамами кожей, под едва сросшимися от старых травм рёбрами бьётся сердце. Втягивает в лёгкие едкий сигаретный дым и отворачивается от Нортона, шумно выдыхая и вытягивая ноющие от усталости ноги, с силой вжимаясь затылком в ствол дерева.       — Плохой из меня командир, да?       — Ты сделал всё, что было в твоих силах, — голос у Нортона тихий, уставший, и Наиб жмурится, когда чувствует прохладное прикосновение к выбившимся из тугого хвоста прядям собственных волос.       — Прости, я…       Но слова застревают грузным комком в горле. Откашлятся хочется, но не получается. Дыхание перехватывает, а руки опять начинают крупно дрожать. Наиб с силой сжимает зубы, морщится, сдерживая через силу в себе желание закричать. Выдержка летит ко всем чертям. Плохо, больно, отвратительно.       — Я знаю, Наиб.       Нортон ложится прямо на землю, укладывая голову на бёдра Наиба, переворачивается на спину и поднимает взгляд к небу. Протягивает медленно руку вверх, сжимает несильно пальцы и вновь слабо улыбается.       — Я так устал.       — Я знаю, Нортон.       — И на память у тебя от меня ничего нет, — Кэмпбелл протягивает руку к лицу Наиба, касается холодными пальцами взмокшего от напряжения виска и заглядывает в потускневшие голубые глаза, — кроме воспоминаний.       Наиб дёргает плечом, не замечая, что недокуренная сигарета тлеет. В голове эхом отдаёт голос Нортона — даже если уши заткнуть, то всё равно будет слышно. Субедар болезненно усмехается, закрывая глаза.       Прохладный лёгкий ветер неприятно ощущается на горячей коже. Наиб старается вслушиваться в каждый звук, он хочет уловить чужое дыхание, но не получается; протягивает руку, чтобы дотронуться до Нортона, убедиться, что тот сейчас рядом, но ослабевшие пальцы только касаются вязкой земли. Осознание приходит полностью, только когда Наиба окликает один из солдат с отчётом, что все тела павших бойцов собраны; когда открывает глаза и смотрит прямо перед собой, вслушиваясь внимательно в голос бойца.       Нортона рядом нет.       И не было.       Наиб поднимается на негнущихся ногах с места, разжимая пальцы с потухшей, почти полностью дотлевшей сигаретой, и разворачивается к солдату. Взять себя в руки не получается до конца, хотя Субедар и пытается держать лицо.       — Кэмпбелл?       И уже не слышит тихое «тоже» в ответ.       Тучи сгущаются, заволакивая ясное небо. Кажется, вскоре пойдёт дождь. Наиб смахивает с лица пряди собственных волос, зачёсывает их за ухо. И медленным шагом направляется в сторону лежащих тел павших боевых товарищей. Ноги заплетаются, не слушаются, и некогда твёрдая поступь превратилась в неровную; подошвы военных сапог с глухим звуком шаркают по пыльному грунту. Наиб мысленно считает погибших — один, два, десять; помутнённым взглядом скользит по накрытым грязной тканью силуэтам, пока не останавливается напротив одного, увидев ненакрытую знакомую руку. Подходит медленно ближе, присаживается на одно колено, нервно хватаясь за грубое полотно. Задерживает дыхание, когда резким движением срывает его с чужого лица, сразу же отводя взгляд в сторону, едва слышно выругиваясь себе под нос. Можно быть готовым к смерти товарища, можно смириться с гибелью того, с кем прошёл сквозь огонь и воду, с кем делил еду и кто прикрывал тебя в опасную минуту. Но потерять человека, с которым отношения вышли за рамки устава, — больнее в сто раз, тяжелее многократно. И Наиб, не моргая, смотрит на до ужаса знакомое лицо, и не может ни разжать пальцы на ткани, ни двинуться. Бледная кожа, перепачканная в крови, обожжённая огнём; и в мыслях горькое: «Как же тебя так?».       Силы покидают окончательно, дыхание перехватывает так, что Наибу кажется, будто его кто-то душит. Чувство собственной вины? За плохое командование? За то, что не смог помочь? Он с трудом коротко качает головой, а затем опускает её, стараясь восстановить сбитое дыхание. Стягивает ткань с тела Нортона ниже, и — как будто что-то сподвигает на это — расстёгивает пуговицу на нагрудном кармане его мундира. Запускает в карман пальцы, наощупь находит небольшой холодный предмет. Вытаскивает медленно, будто бы боясь, сжимает в кулаке, едва сумев сделать шумный выдох. Смотрит в последний раз на безмятежное лицо и медленно накрывает обратно тканью. Шепчет безмолвно, едва двигая губами.       Помимо воспоминаний у Наиба на память осталась маленькая золотая монета, которую Кэмпбелл носил с собой в качестве талисмана.       «Прости. Прощай».