~~~
— Я не могу, — Джисон произносит это тихо, выдыхая резко, но почти бесшумно, откидываясь на спинку повидавшего виды кресла на колесиках. Он на автомате зажимает комбинацию из кнопок на клавиатуре, чтобы сохранить работу, над которой корпел несколько часов, а после прикрывает глаза, чтобы вновь выдохнуть. Тяжело. Не то, чтобы в жизни что-то плохое происходит, да и не сказать, что он вообще с какими-либо трудностями в последнее время сталкивается: все относительно тихо, спокойно. Время тянется, утаскивая в воспоминания моменты: некоторые из них неприятны, другие же вызывают улыбку, но дело ведь вовсе не в этом. Он же поэт, художник, человек искусства, которого хлебом не корми, дай по клавишам черно-белым клацать да перебирать бережно натянутые на гриф струны; позволь высвободить свою натуру, просовывая ее в каждый закуток, вкладывая в очередную ноту. Но вдохновения нет. Кажется, прошло около двух недель с тех пор, как он писал что-то стоящее. Около двух недель с тех пор, как он вообще что-то писал. И это удручает. Он каждый день с раннего утра и до позднего вечера проводит в студии, силясь на бумагу вылить хоть что-нибудь из себя, выдавить, словно зубную пасту из тюбика, пару строк, слов, в конце концов!.. И пустота. Листы его блокнота остаются ярко-белыми, почти светящимися своей чистотой на солнце, луч которого пробивается через маленькое окошко под самым потолком. Джисон прислушивается к собственному дыханию, силясь поймать ритм, тут же заставляя мозг судорожно искать применение отзвукам, что пульсируют где-то в затылке и под подбородком. Ничего не выходит. Ничего не получается. Он отворачивается от компьютера, надеясь впериться пустым взглядом в стену, и чуть подпрыгивает от неожиданности, видя перед собой удобно расположившегося на диванчике человека. — Ты можешь, — Минхо подает голос, только когда Джисон смотрит в глаза, — но не сейчас. Дай себе отдохнуть. — Хён, я не могу отдыхать, когда уже две недели ничего не писал. У меня дедлайны горят, — Хан чуть надувается, имея в виду, что Ли ничего не смыслит в его творческом процессе, однако, не без закатанных глаз, переползает аккуратно со своего кресла на потертый диван. — Если бы две недели назад ты дал себе несколько дней на отдых, — Минхо принимает его в свои объятия, укладывая голову на плечо, прижимая Джисона ближе к себе, сцепляет руки у него на животе, прикрывая глаза от тепла, в которое погрузился, — то сейчас не горели бы ни дедлайны, ни ты. Последние слова он в самое ухо шепчет, ведя носом по раковине, выдыхая в шею теплый воздух. Эти махинации заставляют Хана покрыться мурашками; он чувствует, как внутри теплеет, а бабочки, что до этого мирно спали, начинают расправлять крылья в животе. Минхо… мягкий. Как кот. Всегда аккуратен, касается едва ощутимо, но до того нежно, что хочется расплакаться. Он переживает свои проблемы в гордом одиночестве, отходя куда-нибудь подальше, лишь бы не волновать других; выглядит высокомерно, но первым бежит, чтобы лечь на больное место, согреть своим теплом и забрать все неприятные ощущения. Даже если самому после этого плохо. Он к Хану относится, будто к драгоценности. Так, словно Джисон, — его роза под тонким стеклянным куполом, которую надо беречь, чтобы дарила счастье и радость тем, кому выдастся возможность взглянуть на нее. И Минхо не против быть человеком, который каждый день будет заботиться, отдавая себя до последней капли, лишь бы Джисон всегда светился, цвел и вдохновлял людей вокруг. Если Хан — роза, то Ли — океан. Бескрайний океан, полный пресной воды, который не загубит ненароком, не искалечит, а только подпитает, взрастит, даст силы. Минхо — это про бескрайность, про полную отдачу, про погружение без страха утонуть. Он вновь сжимает Джисона в объятиях, заставляя лечь на свою грудь; шепчет на ухо теплые слова, проходится губами невесомо, горячими ладошками касаясь холодных пальцев; отогревает, дает возможность подзарядиться, отдохнуть, прийти в себя. Минхо не двигается почти, боится пошевелиться, лишь бы не нарушить мирное сопение. Потому что ему это важно. Ему важно, чтобы Джисон, наконец, перестал просыпаться каждые полчаса, ему важно, чтобы морщинка между бровями перестала появляться, являя отголоски не самых приятных сновидений. Ему хочется, чтобы родное лицо излучало спокойствие, чтобы пальцы прекратили постукивать по столу, в попытках избавиться от тревоги. Ему важно и хочется, поэтому он согласен несколько часов провести в неудобном положении, лишь бы успокоить чужую голову и собственное сердце. — Как ты себя чувствуешь? — Минхо приподнимается вместе с Джисоном, чуть кряхтя и похрустывая позвонками, что были вынуждены долго терпеть неудобную позу. — Ты дремал. Хан кивает, пытаясь прогрузить информацию в голове после того, как мозг отвоевал для себя с пару часов без потребности думать и анализировать. Вопреки необходимости работать, Джисон чуть ворочается, укладываясь удобнее в крепко держащих его руках и откидывает голову назад, притираясь носом к щеке Ли и вновь прикрывая глаза. — Долго? — голос чуть хриплый, и Минхо мелко дрожит от того, насколько маленький и нежный сейчас его парень, что все ближе старается прижаться к теплу. — Хён, тебе неудобно, наверное. Минхо ловит Джисона, что уже норовит выбраться из объятий. Хоть и сам хмурится слегка от невозможности хрустнуть позвонками, но заставляет Хана практически замереть, прикасаясь губами к теплой шее. — Совсем нет. Ты отдохнул? — он чувствует, как Джисон аккуратно кивает и улыбается, прикрывая глаза, носом тычась, словно кот, под подбородок. — Тогда все в порядке. Кажется, будто время вокруг замирает, позволяя в полной мере прочувствовать момент, погрузиться в него с головой. Обнимать любимого человека — тепло. Согревать холодные ладошки — нежно. Показывать любовь поступками — надежно. Чувствовать взаимность в каждом движении, слове, эмоции — бесценно.~~~
Выходя из танцевального зала, Минхо улыбается ярко, несмотря на то, что тренировка прошла не самым лучшим образом. Он чувствует себя ужасно, потому что элементы не получаются как надо, ребята никак не могут сосредоточиться и отработать кусок хореографии. Ему выть хочется от безысходности, но Ли все равно прикрепляет улыбку на лицо, настраивается на позитив и не дает возможности показать хоть кому-то свои чувства. Он прощается с мемберами, успокаивая Чонина тем, что у них еще достаточно времени для отработки танца. Улыбается. Сам себе не верит. Вдыхает и выдыхает мерно, шагая в сторону общаги, пинает камушки, что по дороге попадаются под ноги, старается увериться, что совсем не устал, что времени и правда много, что это этап такой, когда все идет чуть-чуть не так. Пройдет ведь. Когда-нибудь. Только он и в это уже не верит. Сейчас хочется завалиться в комнату и закрыться на пару-тройку дней, лишь бы никто в его поле зрения не появлялся, не трогал, не докучал. Ему нужно уединение, чтобы послушать себя, успокоить, погладить нежно и прошептать, что все в итоге будет в порядке. Он сам по себе самостоятельный мальчик, с проблемами на раз-два справляется. Минхо знает, что может не работать со стажерами, не участвовать в одном из необязательных шоу, но его просят, и он не думает, что отказаться — хорошая идея. Это же работа, в конце концов. Пускай от расписания уже кружится голова, пусть из семи дней в неделю у него есть несколько часов свободных, не считая сна. Он же хорошо справляется. Ведь так? Минхо еле передвигает ногами, волоча за собой сумку с вещами, которые, по-хорошему, закинуть бы в стирку, но сейчас совсем не до этого. Его волнует только, заправлена ли кровать, потому что на чистое постельное в уличном падать не хочется, а раздеваться сил нет совсем. Дверь скрипит неприятно, когда Ли толкает ее вперед. Он морщится, вспоминая, что хотел выделить немного времени и смазать петли. Но несчастных пары часов в неделю хватает только на попытки успевать дышать: репетиции, записи, концерты, встречи и участие в шоу отнимают желание жить, не говоря уже о том, чтобы делать что-то кроме. В комнате темно, и Минхо не видит необходимости щелкать выключателем: полностью отдается желанию, падая на мягкое покрывало, вздыхая громко, издавая задушенный подушкой стон от того, насколько резко все мышцы тела расслабились. Глаза закрываются сами собой, а мозг отключается потихоньку, погружаясь в дрему. Организм измучен настолько, что не успевает восстанавливаться за восемь часов сна, что уж говорить о доступных пяти. Минхо вздрагивает, просыпаясь, когда чувствует теплый плед на плечах и легкие прикосновения к волосам. Глаза открывать нет никакого желания, говорить с кем-то — тоже, как и чувствовать чужое, пусть и заботливое, присутствие. Минхо ведь сильный. Минхо справится сам. Минхо нужно лишь немного времени в одиночестве, чтобы переболеть, обдумать все самостоятельно, перезагрузиться и вернуться в нужное русло, чтобы не грузить людей вокруг проблемами, потому что он правда может справиться со всем сам. — Я разбудил? Прости, — тихий шепот слишком близко для желающего одиночества Минхо. Он осторожное дыхание чувствует, приоткрывает глаза нехотя, разрывается между желанием отправить нарушителя спокойствия подальше и необходимостью прижаться ближе, чтобы ощутить мягкие прикосновения и тепло. — Что ты тут забыл? Кажется, это прозвучало немного грубо, потому что губы Джисона, что находятся чуть выше уровня глаз Минхо, поджимаются в неловкости, а пальцы, до этого перебиравшие пряди, останавливаются. Хан практически не дышит, и Ли чувствует себя виноватым, за что сорвался на парня, который, вероятно, просто хотел позаботиться. Только ему эта забота не нужна, а нужен покой, тишина, собственные мысли или, по крайней мере, больше пяти часов сна. — Прости, — Джисон пытается говорить как обычно, но голос на шепот срывается. Он мнется, перекручивая собственные пальцы, лишь бы не поддаться искушению дотронуться до чуть сожженных краской волос, — ты просто… Ты выглядел грустным и очень уставшим сегодня. Я знаю, ты не любишь, но я… — Хан запинается, обдумывая то ли свои действия, то ли слова, сдувается, не желая договаривать, через силу заканчивает предложение, — я хотел поддержать. Хотя бы так. — Сони… — Все в порядке, правда, — он немного вымученно улыбается, поправляя плед на плечах, аккуратно убирает прядь, упавшую Минхо на глаза, которые тот уже в силах держать открытыми, чтобы следить за малейшими изменениями в выражении лица Джисона. Очень красивого лица, черты которого в свете пробивающейся в окошко луны кажутся еще более округлыми и мягкими. — Я заглянул, чтобы удостовериться, что ты спишь, но ты даже не укрылся. Так можно заболеть, а нам сейчас нельзя. И если ты захочешь поделиться чем-то или просто молча отдохнуть, можешь написать мне, я приду. Я тоже хочу помогать тебе. Он свешивает ноги с кровати, нащупывая телефон рядом, почти встает, чтобы уйти, но Минхо впервые, кажется, чувствует острую необходимость чужого присутствия в своем пространстве. Необходимость Джисона быть здесь, с ним, потому что стало резко холодно, потому что пробрало до мурашек, зацепило все внутренности. Потому что хочется помощи и поддержки: ему надоело справляться самому, не зависеть от людей, быть опорой для других и утопать в одиночестве. А еще хочется быть ближе. С Ханом, пусть они и знакомы так долго, что все тараканы давно родные, что знают друг друга, как облупленных, но чувства новые, статус для их отношений — новый и уровень доверия — тоже. Джисон-друг для Минхо — один из самых близких людей, кто понимает с полуслова, кто даст перезагрузиться, посидеть в своих мыслях, кто не будет навязываться и освободит пространство в нужный момент, поддержит в минуты, когда есть необходимость. Но Джисон-парень — любимый человек, который есть в каждом плане на выходные, в каждой поездке, в расписании, в видении будущего, кто ближе соулмейта, кому не нужно понимать Минхо с полуслова, он просто должен быть рядом, мягко перебирая пряди, путая в волосах чуть замерзшие пальцы, накрывая заботливо пледом, целуя невесомо и повторяя, что Минхо не обязательно быть самым сильным, что ему не нужно строить из себя кого бы то ни было. Когда он с Ханом, можно отпустить себя, раскрыть страхи, поделиться сомнениями и болью. Поэтому сейчас Минхо — этот гордый и самодостаточный кот, который предпочитает зализывать раны подальше от других — лежит, уткнувшись носом в теплую шею, притянутый ближе, будто его могут украсть, и шепотом говорит о переживаниях перед грядущим камбеком, о сомнениях в своих компетенциях, о желаниях и их отсутствии, делится страхами по поводу принятых решений. Потому что кошкам, даже самым самостоятельным, хочется тепла, ласки и любви, хочется, чтобы кто-то выслушал и понял. Людям — тем более.~~~
Толпа встречающих их в аэропорту фанатов отрезвляет и заставляет вынырнуть из мыслей, рой которых не дает расслабиться уже очень долго. Джисон, мягко говоря, побаивается. Не толпу, но находиться среди огромного количества людей, которые то и дело норовят потрогать, кричат громко, просят обратить внимание. Некомфортно. Слишком. Он старается улыбнуться как можно непринужденнее, но мозг загружен, волнение подкатывает к горлу, стремясь закрыть доступ к кислороду, и Хан взглядом мечется, в попытках зацепиться за что-нибудь знакомое. Или кого-нибудь. Мемберы идут чуть впереди, полукругом закрывая его от назойливых рук, и Джисон безмерно благодарен за этот маленький жест заботы, но отчего-то все равно сердцу неспокойно. Оно колотится бешено, разгоняясь с каждым ударом, пока тело замедляется, двигаясь вперед, словно по инерции, пока менеджер аккуратно подталкивает Хана, в попытке быстрее довести до машины. Вообще все не настолько плохо, но Джисона слишком резко вытащили из собственных мыслей, кинув на кишащую людьми дорожку к выходу из аэропорта. Он и правда слишком много думал. О карьере, будущем, прошлом, настоящем, о людях, близких и не очень, о работе, проектах, дедлайнах, о чувствах, об эмоциях, о страхах. О Минхо. О том, что они очень долго не видели друг в друге большее; слишком тянули с принятием; что находятся в щекотливой и опасной ситуации, которая в любой момент может развернуться не в их пользу. Все ведь совсем недавно началось. Поцелуи. Не те глупые и раззадоривающие фанатов, а настоящие: с чувствами, эмоциями, со словами, которые невозможно озвучить, зато хочется показать. Объятия. Осторожные и дольше положенного, с другим смыслом, а оттого отдающие совсем иной теплотой. Их шутки и вечные подколы никуда не делись, но нежности во взгляде стало больше, касания — чаще, улыбки, что давали поддержку и успокоение, — теплее. Джисон до сих пор поверить во все это не может, иногда часами сидя напротив Минхо и просто трогая, будто проверяя, настоящий ли он. А тот лыбится так красиво и руку, что щеки касается, ловит в свою, целует аккуратно, притягивает к себе поближе и на ухо шепчет, что «его Хани такой дурачок», потому что до сих пор сомневается. Это не навязчивые мысли, просто Джисон слишком много думает о возможном. Возможно ли, что кто-то увидит их вместе; возможно ли, что отношения, которые только-только вошли в пресловутый «конфетно-букетный» период, раскроют, оглушив волной негатива всю группу? Может, придется даже завершить карьеру, хотя он не уверен, что в этом будет толк, если на группу польется хейт из-за «таких» участников. И Джисон, как бы глупо то ни звучало, не говорит об этом Минхо. Потому что подобные мысли кажутся незначительными и неважными, потому что есть ощущение бредовости, неподходящего времени и места; ощущение, что все лишнее; мол Минхо только посмеется и скажет, что Джисон глупый, раз переживает о таком. Но он не может остановиться. Он выныривает из омута, только когда чувствует руку на своей. Хан вздрагивает, боясь, что это может быть незнакомец, но успокаивается тут же, видя мечущийся по его лицу взволнованный взгляд. — Тебе нехорошо? — Минхо шепчет в ухо, отчего кожа покрывается мурашками. Хочется оттолкнуть. Потому что голодные до зрелищ глаза уставились на них, на сцепленные в замок руки. И это пугает, нервирует, раздражает. — Много людей. Минхо только кивает, приобнимая молча, заставляя ускориться, и ведет к машине, которую уже видно за стеклянными дверьми. Джисон ненадолго даже дыхание задерживает. Он понимает это в момент, когда садится в авто, судорожно хватая ртом воздух. Минхо рядом не говорит ни слова, только смотрит выжидающе, немного настороженно, гладит большим пальцем тыльную сторону ладони, которую все еще держит в руке. Мерный шум за окном, дыхание рядом, тепло совсем близко успокаивают немного и Джисон чувствует, что становится легче. Но он все еще упрямо молчит, хотя чувствует нетерпение Минхо, который сидит вплотную и время от времени кидает на него полный искреннего переживания взгляд. Хан тоже боится. За их отношения, от которых не готов отказываться; за их карьеру, что может быть разрушена одним неловким движением; за ребят, так как они могут быть втянуты в скандал. Все это давит грузом на грудную клетку, мешая сделать вдох, вызывая желание закашляться, лишь бы освободить пространство для кислорода. «Минхо лучше не знать,» — так думает Джисон, укладывая голову на заботливо подставленное плечо. Сам справится с переживаниями. Правда справится. Он по сотому кругу гоняет в голове одни и те же мысли. Уже сидя на кровати в гостинице, кусает палец, пялясь в одну точку, и думает. Думает, пока не слышит мягкий голос, интересующийся, все ли в порядке. Джисон улыбается растерянно, двигается на кровати, чтобы освободить место для Минхо. В машине и после, занося вещи в номер отеля, они не сказали друг другу ни слова. Хан благодарен в той же мере, в какой чувствует себя некомфортно. Прячет эмоции и мысли за молчанием, пусть и видит, что Минхо волнуется от этого еще больше. Он очень похож на кота, который в переживаниях носится вокруг, пытаясь что-то предпринять, но единственное, что может, — тихо мяукать где-то рядом и тыкаться в руку холодным мокрым носом. Поэтому сейчас Минхо просто сидит, смотрит так жалобно и просит поделиться, даже если это что-то совсем неважное, глупое и до безумия абсурдное. Он готов просто выслушать, поддержать, положить голову на колени, доверчиво прижаться к руке и греть своим теплом, пока душа наизнанку выворачивается всякими нелепостями. — Хани, — шепчет куда-то в шею, ластится, прижимаясь ближе в попытках усесться поудобнее, чтобы можно было подольше в таком положении продержаться; чтобы не шевелиться вовсе, пока Джисон будет делиться мыслями или молчать многозначительно, силясь передать переживания на частотах, которые уши воспринимать не умеют, которые только сердце слышит и понимает, — расскажи мне, пожалуйста. — Это, — он запинается, обдумывая. Одна его часть хочет сказать, что это мелочи, не стоящие внимания. Одна его часть хочет закрыться в коконе из неуверенности и страхов, не пускать туда никого, тем более Минхо, которому в этом вариться ни к чему. С другой стороны, он просто устал от копошащихся, словно тараканы, мыслей, заставляющих все глубже уходить в себя, отзывающихся беспокойством не только у него, но и у самого близкого человека, — я просто очень боюсь. Слова, на удивление, даются легко, но Джисона все равно потряхивает в ожидании реакции. Ему кажется, что на эту фразу впору цокнуть негромко, закатить глаза и бросить что-то наподобие: «И из-за этого ты грустишь?». Пусть Джисон и уверен, что Минхо никогда так не сделает, но множество тревожных мыслей, застрявших в голове, не дают здраво оценить ситуацию и людей вокруг. Минхо иногда бывает грубым. Он строг, когда дело доходит до работы, его речь состоит из сарказма и шуток, а лицо может не выражать ничего, несмотря на бурю эмоций внутри. Но он заботится о каждом, в своей манере поддерживает и подбадривает, помогает тем, кто в этом нуждается. С виду высокомерный, но Хан знает, что это самый теплый и мягкий человек на всей Земле. Джисон чувствует, как его потихоньку отпускает липкий страх, что сковал полностью, потому что Минхо, в подтверждение его знаний, только обнимает крепче, губами касается кожи, носом ведя по шее чуть вверх, гладит по спине аккуратно, второй рукой зарываясь в волосы на загривке. Шепчет так, что у Хана не только мурашки бегут по телу, но и бабочки в животе оживают, тянутся навстречу мягкому и спокойному голосу. — Чего боишься? Расскажи. Я защищу тебя от всего. Веришь? И он верит. Расслабляется в крепких объятиях, тонет в ласке и приятных ощущениях, говорит так много и так тихо, будто никто в этом мире не должен знать о мыслях, заполонивших его разум. Ведь он их только Минхо доверяет. Ведь только Минхо может ласково нашептывать на ухо, что обязательно защитит, что бы ни случилось, что не откажется ни в коем случае, потому что единственное самое дорогое сокровище в его жизни будет лелеять и оберегать, потому что сам не готов потерять то важное, трепетное и нежное, что уже умудрилось забрать его сердце и завладеть каждой частичкой души.~~~
— Хо-я, — Хан аккуратно кладет голову на плечо, одними пальчиками оглаживая вздымающуюся грудную клетку, все пытаясь, кажется, ощупать каждую выпирающую косточку, запомнить расположение каждой родинки на голом теле, выучить наизусть каждую мышцу, что напрягается под касаниями холодных рук. Джисон, в ответ на тихое мычание, целует аккуратно там, где только что проводил изучающе. Ему хочется больше узнать, понять, изучить, присвоить даже, лишь бы никто не позарился. Он никогда не думал, что такой собственник, но этот упрямый и самодостаточный кот будто крышу вместе с тормозами срывает. Джисону нравится делить на двоих кровать-полуторку, ночевать в разных общагах, чаще всего прокрадываясь в комнату Минхо, забираться под одеяло в попытках согреть ледяные ступни, греть холодные пальцы о горячую шею, грудь и живот, залезая под домашнюю майку, а чуть посиневшие от уличного холода губы — о чужие, теплые и немного сухие. И Джисон знает, что Минхо это тоже нравится: прятать холодные из-за забытых перчаток руки в своих; переплетать ноги под одеялом, чтобы невозможно было выпутаться; целовать губы, которые, в отличие от его собственных, мягкие и чуть влажные из-за постоянного использования гигиенички. Джисон знает, что Минхо нравится медленно, когда вкладываемых чувств многим больше, чем выполняемых в это же время действий, поэтому секс с ним — это о любви, о всепоглощающей нежности, о комфорте и заботе. И Джисон только само слово знает, просто потому что уже не маленький, но с Хо за эти полгода так и не смог понять, что же оно значит. Минхо говорит, что секс — это о технике, а он сам — о любви, поэтому для Хана это все еще неизведанный простор, но он не то, чтобы рвется поскорее познать его. Потому что им комфортно. Вот так, вдвоем лежать в тишине, прерываемой звуками перелистывания страниц. Вот так, забираясь под чужую одежду в искреннем желании заявить о чувствах, которым не хватает места в сердце. Так, лениво целуясь, очерчивая руками давно полюбившиеся изгибы, маленькие шрамы, чуть выпирающие тазовые косточки, руки с вздувающимися от напряжения венами. Касаясь шеи, в который раз выжженных очередным окрашиванием волос, чувствуя сердцебиение, когда пальцы, что до этого оглаживали щеки, мягко касались носа и висков, спускаются ниже, под подбородок, к ключицам и снова к груди, чтобы не упустить ни одного удара. Джисону тоже нравится медленно, чтобы сосредоточиться на ощущениях, в полной мере прочувствовать человека и момент, всю искренность, вложенную в «банальное», чему многие сейчас значения не придают почти. Мягкими поцелуями Джисон поднимается выше, оставляя влажные касания на ключицах, шее, кадыке, под линией челюсти, около уха и за ним, на висках, спускается чуть ниже, чтобы, наконец, почувствовать губы, такие любимые и родные. Он делает это просто так, без подтекста, потому что нравится, потому что ведет от мягкой кожи под пальцами, от взаимности, которую он получает каждый раз, изъявляя желание близости. Потому что Минхо просовывает руку под под его талию, чтобы притянуть, к себе прижать сильнее и не отпускать никогда. Он целует трепетно и нежно, ведь Джисон — самое настоящее сокровище, которое необходимо оберегать. И он оберегает. Гладит и касается осторожно, до сих пор каждый раз спрашивает разрешения, меняя местами и нависая сверху, шепчет тихо приятности, лишь бы отвлечь от дискомфорта, от боли, которой он хотел бы не доставлять, будь его воля. Джисону тоже нравится медленно: чувствовать давление члена на мышцы ануса, ощущать растяжение, осознавать, что полностью открыт перед одним-единственным человеком. Ведь перед ним не страшно. Он слегка дрожит от прикосновений, плакать готов от нежности, которую Минхо вкладывает в каждый жест и взгляд, направленные на него. Если Ли — бескрайний океан, то Хан захлебнуться и пойти ко дну готов, лишь бы навсегда остаться в мягких объятиях и всеобъемлющем тепле заботы Минхо. Он готов вечно признаваться в любви, лишь бы слышали, слушали и понимали, лишь бы принимали, как есть, с недостатками, с маленькими косяками, с нахмуренными в недовольстве бровями, с выгоранием от постоянной работы, с навязчивостью и излишней прилипчивостью. Джисон знает, что Минхо, как кот — самодостаточен и придирчив, приходит только когда сам того захочет и уходит, как только перестает нравиться ласка. Но рядом с Ханом он превращается в мягкость, податливость, нежность, силу, становится крепостью, опорой, растекается океаном чувств, в которых не страшно, комфортно, уютно, хочется задержаться многим дольше, если не навсегда. Джисон всегда одинаковый. Но Минхо видит в нем больше других: беспокойство за улыбчивостью, страх и сомнения за очередной шуткой, желание быть ближе за излишней тактильностью. Он видит, как видят в нем. Он отдает, как отдают ему. Он — океан любви и нежности к единственному человеку, который готов стать его океаном в ответ.