Можно согреться?

      Я наливаю себе чай, и он наливает себе чай, ведь ему можно. Шон держит чашку сразу двумя немного дрожащими лапками, постоянно ёрзает, смотрит мимо меня. Я знаю, что такие существа очень легко подстраиваются под внешность вида, внутри которого они выросли, и тамошние стандарты красоты. Правда, он рос не только среди людей, но так или иначе практически никто не был похож на него. Все либо тощие, либо мускулистые, с гладкой кожей и без выделительных желёз.       По нему было трудно определить, что он чувствует, тем более просто глядя на его лицо. По запаху ещё возможно, но человеческий нос не настолько чувствительный, уж о том, чтобы считать все оттенки даже речи не идёт, а хотя бы просто заметить перемену настроения.       Наконец он косится на меня, но снова отводит взгляд… Может, ему всё-таки неприятно? — Здесь холодно… — кутается в ткань, но она удерживает тепло, а не генерирует его. Он начинает выливать чай в свой огромный рот, горячая жидкость попадает на неровный, состоящий из складок и набухших частей, похожий на мочалку язык. Ему больно, он прекращает, ждёт пока остынет, трётся пухлыми ладошками о чашку, но ему всё равно горячо, а согреться не помогает.       Лицо не меняет выражение, он как всегда пучит желтушные глаза. Я всё ещё не мог привыкнуть к его внешности и странному поведению. Он распознавал мои эмоции ещё хуже, чем я его. Часто спрашивал о них напрямую, ведь для него это было важно, что весьма неловко, но сам о своих не рассказывал. Но иногда он пытался что-то показывать. И для этого махал руками и хлопал себя по шее. Точнее, по одной большой жировой складке под тяжёлой сплюснутой головой. Он похож на лягушку. Толстый, очень неуклюжий, с короткими конечностями, грубой пупырчатой бурой кожей. Даже скорее на жабу. Такое беспомощное существо, к тому же не от мира сего. Шон очень глубоко погружался в свои мысли, буквально входя в транс. Он мог делать какие-то вещи на автомате, мог споткнуться и повредить себе что-нибудь, при этом игнорируя большую часть слов, сказанных в его адрес. А приходя в себя, он начинал жалобно пищать, закрывая лапками кровавую рану где-нибудь на животе. Да, его эмоции было куда проще определить по кваканью. Обычно во время этого у него раздувалась шея, но иногда это могло происходить и со всем телом, особенно если он издавал злобные шипящие звуки.       Сейчас он тоже решил не с того ни с сего квакнуть. Я всегда пугался, когда видел как раздувается его шейный мешок. Сейчас он сделал это так сильно, что стал полупрозрачным, а на стенках проступил рисунок кровеносных сосудов. Шон покосился на меня, повернув голову, из-за чего складка под шеей стала ещё толще, а после отвернулся, закрыв лицо раздутым предплечьем. С его внутренней стороны кожа была более нежной и гладкой, а наружняя очень грубая, но плоть под ней оставалась безумно нежной. Каждый раз, когда он двигался, всё это вздрагивало. — Мне бы не помешала новая партия пленников… Эта уже исчерпала свой ресурс. Я хочу многое на них проверить. — Пересадка органов, смешение генома? — Да, не только… Потом увидишь. Надеюсь, тебе понравится, — он увлечённо замахал лапками, он легко перевозбуждался, даже его запах поменялся. Наверное…       Я нервно смеюсь. Иногда его энтузиазм напрягает. Но, так или иначе, он занимается благим делом.       Снова квакает. Упирается ладонями в шею. Видимо, это происходит непроизвольно и не нравится ему. Как икота. — Может тебе водички попить?       Смотрит на меня, ждёт объяснений. — Ничего, забудь... — Я уже пью чай, и он немного остыл… — И как тебе? — Странный, — он отпивает. Во время глотков его шея и живот раздуваются, хотя напитка совсем немного. — Но такой вкусный…       Елозит на стуле, квакает, из-за чего давится. Ставит чашку на место, тревожно стрекочит. — Похоже, с тобой не всё в порядке… — почему-то мне не плевать на его состояние. Хотя людей такие существа обычно безумно отталкивают, а мне в целом трудно наладить контакт с кем-то. Видимо, он просто достаточно спокойный, чтобы терпеть меня.       Он ничего не отвечает, только сильнее заворачивается в термоодеяло, накидывая его на лысую голову, настолько, что бы не задеть вздыбленные обонятельные отростки.       Я же в целом почти не видел пришельцев. — Извини, — наконец сказал он. — Не могу свыкнуться с мыслью о том, что ты принцесса.       Я напрягаюсь. — Это не имеет значения. Сейчас я командующий. — Я немного о другом, — его шея опять раздувается, он вдавливает её обратно. Я чувствую от него незнакомый и довольно сильный запах. Он не противный, в целом лягушки пахнут специфически, но не отвратительно. — Не понимаю о чём ты, — резко отвечаю я. — Ты… Мне было очень приятно лечить тебя…       Я в тот момент был обнажённым. Тут мне в голову приходят совсем неприятные догадки. Но я пытаюсь отшутиться: — Потому что я обладаю непередаваемой красотой? — Да… — голос Шона никогда не меняется, невозможно определить, серьёзно ли он. Меня никогда не называли красивым…       Конечно же, я теряюсь. А он продолжает квакать. — Правда?! — я чуть ли не вскакиваю со стула, Шон дёргается в сторону. — Да, я не врал… Конечно… Мне бы хотелось, чтобы ты был… Объёмнее.       Он сложил лапки на огромной женской груди. Там у него располагались те самые железы с пахучим секретом. Ещё были на голове в области виска и в верхней внутренней части бёдер. Были и другие, но менее значимые, тем более для человеческого обоняния, зато он не выделяет пот и на нем нет волос. — Даже не думай! — ну, по крайней мере, он не единственный, кто пытается меня откормить… И в его случае это понятно. Так или иначе видовые особенности дают о себе знать. — Я думаю о другом… — он заурчал, словно кот, облокотившись одним локтем на столешницу, его голова наклонилась, он словно подставил её мне.       А я не придумал ничего лучше, кроме как погладить её, так, чтобы не собрать весь секрет, которого сейчас выступило неожиданно много.       Шон не сопротивлялся, напротив, начал толкаться мне в руку. Кваканье участилось, каждый раз он вздрагивал. — Ты как? — Мне хорошо.       Он взял меня за руку и переложил себе на шею так, чтобы я чувствовал, как она вибрирует и раздувается. — Кто бы что тебе ни говорил, но ты прекрасен… Я… Я хочу обнять тебя.       Я определённо не ожидал такого предложения. И даже хотел отказаться, но его лесть оказала на меня беспроигрышный эффект.       Мы встали, перебрались на диван, и я прижался к его безумно мягкому пышному телу, я мог обхватить его руками, очень сильно сжав, но, кажется, ему из-за этого становилось больно. Он ничего не говорил, но начинал пищать.       Шон положил руки мне на спину, начав гладить её, я почувствовал странные, но очень приятные мурашки. — Звёздочка… — сказал он, трясь головой о моё плечо. — Что? — Можно я буду называть тебя так?       Это безумно смущающе. Стоило послать его с такими нежностями, но он такой… Милый… — Да… — неуверенно отвечаю я. Он радостно стрекочет. — Мне так хорошо, — сильнее вжимает меня в себя, чувствую, как колотятся его внутренности. — Ты меня согреваешь.       Он очень холодный, пытается соприкоснуться со мной большей поверхностью тела. — Я чувствую твои кости, — он прощупывает рёбра. — Ты ведь хочешь не только обьятий? Так ведь?       Шон отстраняется, смотрит в пол, давится кваканьем. — Да… Это так… Извини, если тебе неприятно это слышать, — он обнимает сам себя так, что лапки проваливаются в пространство между грудью и животом. Бедняга, совсем зашуганный.       Придвигаюсь к нему, начинаю массировать плечи, а после скидываю с них одеяло. Шон поворачивается на меня, а потом встаёт, начиная снимать рубашку.       Как такие беспомощные существа смогли выбраться в космос? Да, у них непревзойдённые способности к математическому анализу, но всё равно они постоянно помирали самыми глупыми образами, обычно из-за того, что слишком сильно задумались или из за слабого иммунитета, или из-за того, что оказались слишком неприспособленными к выживанию и тем более дракам. Они не могли защититься, убежать, очень плохо восстанавливались после травм, у них низкий болевой порог. Спасал их видимо только интеллект и высокая плодовитость.       Раздеваясь, Шон пытался ни то показать себя, ни то прикрыться, видимо, он сам не понимал, чего хотел. Я просто наблюдал за ним, пока он не снял рубашку, аккуратно свернул её, положил на стул, представ передо мной полуобнажённым.       Очень… Специфическое зрелище. Складки жира покрывала светлая пупырчатая кожа, более мягкая и эластичная, чем в других частях тела, но всё равно более грубая, чем человеческая. У него не было пупка и сосков, вместо них несколько пупырышек, из которых сочилась какая-то маслянистая жидкость. Она не пачкала одежды, потому что на ней всегда были прокладки.       Шон зачем-то начал тереть себя тыльной стороной запястий. Это вызывало движение всей его жировой массы. Складки перекатывались и меняли форму. Выглядело так, словно он умывался. — Что ты делаешь? — мне просто было любопытно. — Не знаю… — видимо, это была какая-то непроизвольная часть брачного ритуала, как и кваканье. Шон демонстрировал своё тело, и, по-видимому, самок его вида это привлекало, а он сам делал это инстинктивно, подсознательно считая, что это должно понравиться и мне.       Почему-то то его попытки произвести на меня впечатление умиляли.       Я тоже снял рубашку. Тощее тело, торчащие кости, еле заметная грудь… Вряд ли то, что ему понравится.       Тут он пискнул, закрыв лапками пах, по нему сложно сказать, но, кажется, он только что почувствовал сильную боль. — Эй, что случилось? — я прикоснулся к него плечевой части руки. Даже в одежде почти её не трогал… Так как я не давил, то всё, что чувствовал – это её твёрдую неровную холодную поверхность.       Шон посмотрел на меня, приподняв ладони, я отпрянул, увидев движение в его штанах. — Извини… — он явно пытался как-то объяснить это. Я погладил его по голове. Его находящиеся рядом с железами подвижные отростки, переходящие в гребни, сейчас торчали вверх, своим прикосновением я вынудил их прижаться обратно к голове, с ними нужно быть поосторожнее, а то у бедолаги может потерять создание от боли. Шон зажмурился, заурчав. Он уже начал мять свой живот, но теперь было гораздо сильнее видно, как ремень давит ему.       Я начал расстёгивать его. Учёный замер, но не мешал, просто наблюдая за мной.       Когда его брюки были немного спущены, он испытал огромное облегчение, а я увидел, какая его фигура на самом деле.       Шон всё ещё оставался в нижнем белье, под ним что-то непроизвольно шевелилось. Он окончательно снял штаны вместе с обувью. — Обычно, когда холодно, ты более сонный, — он никогда не дрожал, не тёр себя руками, а просто независимо от ситуации ложился куда-нибудь и засыпал. Сейчас он был немного заторможенным, но более чем активным. — Я надеюсь на то, что согреюсь о тебя. Если… Тебе хочется… Со мной…       Он смотрел прямо на меня, никогда не отводил взгляд, да и зачем если он нечитаем. — Раздень меня! — я откинулся на диван, не отвечая напрямую, как отношусь к его внешности. Хотя не только его внешность имела… Особенности.       Психологически, это тоже совсем не человек. Они не имеют амбиций на власть, для этого в их виде существуют отдельные особи. Агрессия для них – это не отдельная эмоция, а, по сути, форма страха, которая возникает крайне редко. Они менее эгоистичны. Ярче всего это демонстрирует цитата: «Я должен выглядеть так, как хотят мои близкие, ведь не мне смотреть на моё тело». Их очень сложно, наверное, практически невозможно заставить чувствовать себя комфортно, когда они просто являются самими собой. Ну, и ещё у них очень слабое чувство самосохранения, в моменты опасности Шон ведёт себя совсем уж неадекватно, в лучшем случае впадает в ступор, а иногда продолжает выполнять повседневные дела, игнорируя угрозу. В реакциях «бей-беги-замри» он всегда выберет «замри». Странно для хищника, но, видимо, в свое время помогло их виду выжить.       Поэтому всё его тело покрывали глубокие шрамы. Как же он мучался, когда получал их? А ведь у него слабое сердце, может запросто откинуться просто из-за громкого звука (поэтому в его слуховых проходах стоят импланты, выравнивающие громкость).       Такое беспомощное, недоделанное создание. Но мне становилось больно каждый раз, когда я мог потерять его. Чудо, что он до сих пор жив, для его вида это просто статистическая погрешность.       По крайней мере сейчас всё в порядке, по крайней мере сейчас ему ничего не угрожает.       Он снял с меня штаны сразу с трусами. Его холодные прикосновения к коже были не самыми приятными, но он понял это, прикладывая ладонь к менее чувствительным, как ему казалось, участкам, чтобы согреть их.       Он уже видел меня голым. Вряд ли для него сейчас это так удивительно.       Разводит мне ноги, пригибается, но ему мешают грудь и живот. Трогает прямо там, я вздрагиваю. Шон посмотрел на меня и положил руку обратно согреваться, продолжив рассматривать мою промежность. — Хочу лучше понять, как устроена, — из желез сильнее сочится жидкость, а движение в белье возобновляется, оно даже немного сползает, явно мешаясь. Он снова тянется к половым губам, перебирает их. — Клитор, так? — он на удивление быстро его нашёл, а я кивнул. — Это так интересно… — Шон стал гладить чувствительный орган. Пока я скорее чувствовал напряжение, чем наслаждение, но быстро расслабился, когда мне резко стало очень приятно. Подушечки на пальцах, были, пусть и шершавыми, но очень мягкими и эластичными. И они уже не такие ледяные. — Можно… Продолжения? — говорит неразборчиво, убирает руки. — Да… — я улыбаюсь, хотя для него это вряд ли что-то значит. Мне хотелось, чтобы он был счастлив, чтобы мог расслабиться и почувствовать близость. Даже сложно представить, какое одиночество он испытывал.       Он наконец разделся окончательно. Из-за живота было плохо видно его пенис полностью, но… Было трудно подавить приступ отвращения к этому нежно-розовому бесформенному сочащемуся какой-то полупрозрачной слизью куску плоти, который постоянно мелко дёргался и был заострён к концу, но при этом покрытый какими-то набухщими книзу складками.       Видимо, Шон всё же счёл мою реакцию, прикрывшись. — Если ты не хочешь… — так грустно это слышать. — Всё в порядке, просто… Непривычно.       Размер был чуть больше средного, но заставляла бояться толщина. Хотя, похоже, оно мягкое, и само по себе очень хорошо смазано.       Шон навалился на меня, довольно урча. Он упёрся руками в спинку дивана, чтобы не раздавить меня, и начал тереться щекой о мою щёку, при этом оставляя на волосах разводы секрета.       Я обнял его, чтобы ему было теплее, и начал гладить ему спину, надеясь, что она достаточно чувствительная, чтобы ему было приятно. Его живот вздрагивал, иногда ударяя меня.       Влажное нечто стало тереться о мою промежность, ощупывая её. Я прекрасно чувствовал все неровности, к тому же штука была безумно холодной. — Точно ты не против? — Давай!       Он несколько раз глубоко вздохнул, а потом начал входить. Осторожно, растягивая вход. Пенис очень сильно пульсировал. — Как тепло… — Шон не прекращая издавал урчание. Раньше я такого не слышал от него. Видимо, оно используется только в момент спаривания. Но меня оно успокаивало, хотя расслабиться было практически невозможно.       Мне не хотелось думать о том, как это выглядит со стороны. Вообще, секс с пришельцами – последний изврат. А Шон, он вроде и гуманоид, но так не похож на человека…       Задумывался ли он об этом? Или просто радовался? Я чувствовал себя предателем из-за того стыда, что испытывал. Шон же не заслужил такого отношения к себе. Всего лишь специфика вида. Тем более, что он и так вредит своему здоровью и подвергает себя постоянному голоду, чтобы выглядеть стройнее.       Постепенно он входил, шевеля членом в разные стороны и закручивая его. Мне не было больно, только холодно. Постепенно он погрузился в меня насколько смог. Пенис начал извиваться активнее, согреваясь. Эти ощущения были абсолютно уникальными. Он не двигал тазом, да и к тому же ему было бы неудобно так делать с мягким половым органом.       Я пытался как-то устроить ноги на нём, но мне было постоянно неудобно и голени соскальзывали с его плоской попки. — Не слишком сильно? — спросил он. — Можно сильнее. — Мне так приятно, внутри тесно, но так мягко. И я согреваюсь… — интересно, вообще способен ли он говорить пошло? Или просто характер такой? Возможно, просто не хочет отпугнуть меня. Но меня всё устраивало. Я чувствовал себя максимально комфортно. — Мне так хорошо с тобой, я не всегда тебя понимаю, но пытаюсь.       Вот и пришло время поговорить о чувствах. У меня это выходило так себе, я боялся, что выйдет слишком сухо или странно, или далеко от реальности. — Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое, чтобы ты чувствовал себя плохо. Ты такой милый и заботливый, я… Я… Пожалуйста, не покидай меня! — прижимаюсь к нему крепче. Как же быстро стучит сердце.       Он словно гладит меня изнутри. Очень нежно. Но при этом распирание и постоянное шевеление заставляют меня наслаждаться, ощущения очень сильные и сводящие всю нижнюю часть тела. Я даже начинаю постанывать. Шон немного замедляется: — Тебе больно? — Нет, я просто очень сильно наслаждаюсь… Люди так показывают удовольствие.       Он продолжает, доводя меня и себя до пика. Я кончаю раньше. Становлюсь очень чувствительным, но не прошу его остановиться. Он тоже испытывает оргазм, я понимаю его, потому что всё его тело раздулось и он тихо запищал. Расслабившись, он чуть не придавил меня, но быстро слез, вышел и сел рядом. Не знаю, сколько во мне его спермы, просто чувствую, что я очень влажный там. Он не втягивает член. Тот всё ещё подёргивается. Шон вряд ли видит его из-за груди и живота, поэтому начинает ощупывать его. — Ты не вынимал его? — Нет, — Шон начинает говорить менее разборчиво. — Но редко, и очень давно. Мне было очень стыдно, если он показывался. Первый раз я даже очень испугался. Тем более, что тогда его закрывала плёнка, и разорвалась она очень больно.       Член медленно уходил обратно, но я тоже решил его потрогать, чтобы не так бояться. Пальцами он ощущался по-другому, более студенистым и влажным. — Спасибо, мне никогда не было так приятно… — я уже понял, что ему хочется лечь. Встав, я укрыл его пледом. Он вряд ли его согреет, но он будет чувствовать себя более защищённым.       Постепенно Шон закрыл жёлтые глаза, крепко уснув. Все его органы должны замедлить свою работу.       Я отправился мыться под холодной водой. Ничего, скоро он согреется.       Вернувшись обратно, я придвинул раскладушку к дивану и лёг рядом с ним. Спустя время он зашевелился и обнял меня, крепче прижимая к себе.