о принципиальности

тишина вокруг давит на уши, а ватные ноги совершенно не чувствуются к моменту, когда он подходит к нужному месту и видит, как трава неосторожно касается плиты, мерно покачиваясь и едва задевая её сбоку. чуть заходя на имя. неправильное имя. и эндрю неосторожно отталкивает глупую флору, валясь на колени и, всё сильнее упираясь ими в свежую землю, вздыхает устало. голову словно сжимает в тисках, пока он, нервно облизывая губы, неотрывно смотрит на то, во что до сих пор не верит. глаза пересыхают от того, как долго миньярд сверлит взглядом могильную плиту. «пялишься». мысль о том, мистер «я-в-порядке», «да-всё-заживёт-как-на-собаке», рыжий беспорядок в его голове и просто нил не в первые, конечно, но определённо не там, где должен быть, вызывает усмешку. и ведь он действительно в двух метрах под землёй. под определённо точно неправильным именем. и всё потому, что в этот раз убежать не удалось. потому что нагнали и впервые исполнили обещанное, от которого тот бежал годами. фотография на памятнике отсутствует, а шрифт у «натаниэля веснински» кажется таким нелепо размашистым, что из груди вырывается очередной, но уже истерический смешок. и ещё сильнее из колеи выбивают пышные букеты гвоздик, лежащие у камня, и одинокий, тоненький пучок незабудок, подрагивающий в собственном кулаке. первый, что эндрю ему подарил. по правде, далеко не последний: где-то глубоко внутри он уже прикинул число таких же кульков с цветами, своей синевой схожими с самыми любимыми глазами. около трех тысяч. однако тут, прерывая математические рассчёты, вместе со слезами, так внезапно подступившими, на пришла ум пришла то ли эгоистичная, то ли гениальная мысль, заставляющая резко встряхнуть руку, чтобы любимые ножи, являющиеся подарком этого же рыжего ублюдка на их день, выскользнули из нарукавников. при виде них в груди ненадолго отлегло, даже потеплев. правда, пока он вновь не поднял глаза. и пусть эндрю и слепнет от уходящих солнечных лучей, бьющих прямо в лицо, всё равно даже не думает отступаться от своего дела, дрожащей рукой вырезая первую, жутко кривую, но истинную букву. и фантомные прикосновения к его ладоням и затылку, которые он до этого пытался отгонять, но при этом гладящие с особенной и крайне непривычной нежностью, вдруг зажглись особенно сильно, словно поддерживая его импульсивность, губящую бедного эндрю всё больше и больше буквально с каждой секундой. внутри мерзко покалывало сердце. …а потом в нос ударил запах сигареты, которую миньярд на автомате и беспричинно зажёг, положив на плиту, как будто пытаясь поделиться ею с нилом. после такого по голове ещё сильнее начали ебашить картинки ярких воспоминаний, без разрешения возникшие в голове. намного хуже стало тогда, когда в наушниках будто бы назло заиграла та самая песня. и перед глазами куда ярче возник образ нила, замершего перед ним в непонятках, словно зашуганный лис, держащего телефон в руках так, будто бы тот вот-вот взорвётся. признавать не хочется, но в груди уже неконтролируемо и жутко ноет, сбивая, убивая непривычностью этих чувств. хочется одного – вытянуться вперёд, услышать мягкое «да», лишь после него уткнуться своими губами в чужие, но такие знакомые, и ощутить грубые пальцы, перебирающие его волосы на затылке.. но так не получится. больше никогда. эта мысль, которую тоже совершенно не хочется принимать, режет по сердцу. не смотря на то, что нож в руках у эндрю. и с каждым движением миньярд всё усерднее пытается отскоблить ту фамилию, что никогда не нравилась ни ему, ни нилу, что вызывала отвращение, заставляющее джостена морщиться от боли, от неприятных картин прошлого. но всё же… в голове шумело от осознания того, что именно он делает, невольно и противно напоминая о ранее неощутимой совести. в конце концов, на это настоящего разрешения не было. и это пугает. но он впервые себя не слушает, идя наперекор принципам. и, кропотливо вырезая последнюю букву, в очередной раз себе изменяет, задушено выдыхая и наконец-то выпуская эмоции. и слёзы скатываются с щёк, разбиваясь о свежую землю. они никогда не были в порядке. и эндрю теперь тоже никогда не будет.