лолита 1962

Новенькая игровая приставка стоит около двадцати тысяч дженни — это цена одного убитого мелкого бандита, или половина оплаты за менеджера среднего звена. То есть, за одного менеджера можно выручить две приставки, одну из которых легко можно отдать другу для совместной игры по локалке в какую-нибудь звериную ферму. Ну, условно «ферму»: зверушки ходят по городу, работают, а ты просто болтаешь с ними и собираешь урожай. После дня, полного убийств и будоражащих эмоций, это — как отдых для души. Хисока тратит все деньги, которые выручает, на развлечения и еду. В основном не очень полезную, но ему плевать: все, о чем он думает в тот момент, это как бы раздобыть чего сладкого. Разумеется, он не совсем дурак, а потому, как и любой слегка избалованный, но вместе с тем профессиональный убийца В Свои-То Шестнадцать С Хвостиком, он следит за здоровьем, ну, насколько умеет. Чистит зубы два раза в день, обязательно полощет рот после еды. Разминка, о да. Живет он, правда, где попало: ночует на ничейных чердаках, в заброшенных домах, или в квартирах своих жертв. Он — юный зверь, убийца, синдикаты только рады нанять такого, потому что Хисока не требует много, его плата — кровь и азарт. Он юн, изящен, андрогинная внешность и аккуратная одежда, подведенные глаза и прическа на манер четко задуманной небрежности… Жертвы не воспринимают его всерьез, за что платятся. Это немного бесит, конечно, потому что Хисока хочет отменного боя, честного, чтоб во всех красках и, как говорится, «ну ваще», а выходит, что только в середине схватки жертва начинает догадываться, что этот подросток тут не просто так ножом-бабочкой машет. Скука. Ему заказывают самых разных людей, потому что синдикатам выгодно нанимать Хисоку, а Хисока соглашается, и их альянс прочен. Нет никого лучше на должность наемного убийцы, чем безродный подросток без прошлого и настоящего, лишь с игровой приставкой. В перерывах он не докучает им, потому что только дурак кусает кормящую руку, и, порой, ему даже позволяют спать на их диване в офисе (или играть в приставку). Единение, как оно есть. В этот раз он тоже играет, все в тот же симулятор фермы. Лежит на крыше на спине, пальцы бегают по кнопкам. Его цель торчит в самом злачном месте Йоркшина; на Радио Роу, где помимо электроники продают еще и оружие, и прочую контрабанду. Заказчик описывает жертву так: крепыш, очень сильный. Около тридцати. Выглядит, будто приходит из леса. Хисока видит издали жертву: там и правда низковатый мужчина с короткой стрижкой-ежиком с мешком какого-то хлама на плече и плаще, настолько истрепанном, что напоминает тряпку. Ничего красивого. Хисока на его фоне подобен херувиму, и он уверен — смерть принесет точно так же, быстро и с небес. Растягивает накрашенные вишневым губы в улыбке, выжидает… Эн тягучими щупальцами шарится по порогу, ожидая появления цели. Наконец, выходит. Жмет руку владельцу лавки, улыбается зубасто, и Хисока облизывается. Выглядит сильным. Наверняка дурак, который не воспримет его всерьез, но будет хотя бы весело. Словно кошечка он собирается и крадется следом, идет шаг за шагом. Уходит в зэцу уже так умело, что никто даже не чешется; словно так и должно быть. Следует по пятам… Жертва не чувствует его вообще. Удобно. Заходит в разные магазинчики на минутку, всем улыбается, дарит каким-то встреченным детям по дороге пару дорогих конфет, кажется, рахат-лукум. От вида сластей у Хисоки слюнки текут, но он держится, все же он — профессиональный убийца, и не станет стопориться из-за каких-то там восточных конфет! Наконец, мужчина остается один. Уходит в уголок между Радио Роу и стройкой огромного небоскреба, который в будущем будет напоминать стальную коробку. Смотрит по сторонам, и Хисока самодовольно думает: потерялся, ну конечно. Улочки Йоркшина — место крайне запутанное. Он подходит к крыше ближе, аккуратно ступает, так, что даже повидавшие жизнь кеды ничем не скрипят, затем делает легкий толчок… Взмывает в воздух, словно настоящий херувим, выхватывает из-за пояса острую как бритва карту и пикирует вниз. Прямо на ублюдка. Ха-ха, думается победно, вот ты и попался! Но мужчина резко оборачивается. Видок у него вот вообще не впечатленный; ловит Хисоку за запястье, и, когда тот пропускает секунду для атаки от неожиданности, со всей силы прикладывает затылком об асфальт. В глазах начинают плыть звезды. Карта падает на пол и рассыпается на нэн-частички. Пока Хисока валяется на земле в своей свеженько выстиранной белоснежной (уже не очень) футболке, жертва выпрямляется и с любопытством смотрит на него, будто на зверушку в цирке. Почесывает подбородок, будто никак не может что-то осознать. Задумчиво роняет: — Ну ничего себе. Теперь они и детей посылают! Словно это нечто невероятно забавное, но не страшное. Хисока приходит в себя, впрочем. Вскакивает на ноги и, игнорируя головокружение от разбитого затылка, вновь бросается. Пытается атаковать, но от каждого удара ублюдок уклоняется, так резво, будто Хисока — не гениальное дарование, не молодой талантливый убийца, а просто неуч. От этого кровь так кипит, что всякие попытки в тактику отставляются, и остается лишь прыть и настрой. Но тому все равно. Вот вообще. Он просто хватает его за руку и выворачивает так, что кости трещат. Хисока еще не до конца убивает свой болевой порог, а потому тоненько воет. Садится на колени, когда ему заламывают руку так сильно, что стоять уже невозможно. Хочет развернуться, ударить, но тут же получает коленом в подбородок… О, это подло. Удар в челюсть — опасен, Хисока, как уличный боец, знает не понаслышке. Но он не успевает ничего предпринять, потому что его противник быстрее молнии. Лишь оседает на землю, благодаря богов, что не прикусывает язык. Смерть была бы отстойная. Около минуты копошится на полу, пытаясь собраться с мыслями. Его же рассматривают с легким любопытством, все еще дружелюбным. Но Хисока этого не видит. Он обуян яростью и обидой, и способен только на генерацию ругательств у себя в голове. Трясет рукой… пытается дотянуться, но бесполезно. Невиданно!.. — Кто ты?! — ревет он, и таинственный враг потирает подбородок, вновь задумчиво. Затем улыбается. У него, в отличие от синдикатов, куда более приятная улыбка; почти теплая. Но Хисоке все равно, он взбешен одним фактом, что впервые его одолевают в схватке, да и кто?! Какое-то лесное чучело без чувства вкуса! Он пытается встать, но разбитая голова слишком сильно болит, отчего любая попытка напоминает первый шаг новорожденного шестиногого окапи. В общем, такое себе зрелище. Позор!.. Ублюдок же видит в этом лишь нечто смешное. Посмеивается, наблюдая за попытками подняться, потом подходит ближе и рывком хватает за шкирку, вверх… Голова так кружится, что в глазах темнеет, и Хисоке только и остается, что хватать воздух ртом, не в силах сделать что-либо. Но сквозь войлочный слой в ушах он слышит самое, что теперь крайне важно. Имя!.. — Меня зовут Гон Фрикс. Гон Фрикс становится иконой жизни Хисоки. Человеком, о котором он думает, когда завтракает дешевыми хлопьями с вложенной игрушкой. Который мельтешит на периферии сознания, когда он рыщет по городу в поисках чужого присутствия. О котором думает вечером, когда чистит зубы, и о котором, конечно же, мечтает во снах. Гон Фрикс становится центром вселенной, потому что Хисока жаждет только одного — убить этого человека и забрать его последний вздох. Гон Фрикс становится всем. Началом и концом. Богом и дьяволом. Мессией, переворачивающей застывший мир. Кислородом, необходимым для жизни. Хисока еще никогда не желал убить кого-то так сильно! Он не спит ночами, лишь изредка проваливаясь в сон, и все его мысли заняты Гоном Фриксом. Синдикат недоволен проигрышем, они требуют скорейшей расплаты, и, о, Хисока с ними полностью солидарен. Подобно не упокоенному приведению, он рыщет по улицам в поисках человека, что задевает его гордость, и так продолжается днями, неделями… Лишь жажда крови ведет Хисоку дальше. Ангельский образ рассыпается на глазах, игра в приставку больше не помогает, и он превращается в то, кем всегда был под фальшивой херувимской внешностью: в беса, с диким взглядом и гонимого лишь жаждой крови. Белоснежная футболка покрывается каплями грязи и крови, той, что проливается ради собственного упокоения. Чуя давление нэн, люди шарахаются от него на улице, но ему плевать. Хисока бредет и бредет… Он находит Гона Фрикса спустя пару недель. Они сражаются; Хисока решает использовать пару новых тузов в рукаве (буквально тоже), но того не сломить. Больше всего эта схватка напоминает одностороннее избиение, и это выводит из себя еще больше. Хисока делает все, чтобы достигнуть звезд, но Гон Фрикс остается его злейшим врагом, невозможным противником, который крадет победу во второй раз. Он уходит молча, не убивая, и кровь от подобного так бешено пульсирует, что некоторое время все, на что способен Хисока — просто рычать от злости и царапать асфальт, отчего ногти противно и больно трескаются. О нет, он так этого не оставит. Ни за что. Поиски продолжаются. Как и бои. Хисока теряет то единственное, что дает ему превзойти обычных ничьих детей на улице — отсутствие поражений. Счетчик проигрышей опасно растет с каждой неделей — ведь Хисока находит Гона вновь, бросается на него, но проигрывает, проигрывает и проигрывает — и это буквально сводит его с ума. Это напоминает противостояние Ахава и Моби Дика, где перед ним стоит невозможная цель, хуже хищного кашалота — не просто самоуверенный, но и крайне сильный противник. Его нэн лучше. Его рефлексы острее. Его скорость выше. Он никогда не бьет Хисоку всерьез с желанием ранить, и от этого так мерзко, что от гордости остаются лишь жалкие крупицы. Все, на что способен Хисока сейчас — просто гонка с жаждой крови наперегонки, где финишем остается смерть Гона Фрикса. Слишком серьезный удар для гордости. Чтобы сбить ярость, Хисока убивает. Обычно это случается на Радио Роу — там хотя бы немного можно ощутить себя властителем чужой жизни, а атаковать гражданских опасно по многим причинам. Попасться в полицию и потом в колонию для несовершеннолетних ему совершенно не улыбается. Но выпуск пара не нравится синдикатам, они дают предупреждение, два… Хисока их не слушает. Он слишком поглощен звездой впереди, которую он сам обязан погасить. Он опьянен одним образом Гона Фрикса. Молится на него, как икону, желая лишь смерти. Это, наверное, любовь. Так он думает. Нельзя так долго гоняться за кем-то и не почувствовать жжение в груди, возникающий на бледном лице румянец при виде его, и жажду увидеть вновь. Да, Хисока влюблен, глупо, по-юношески, и Купидон решает посмеяться, направив вторую стрелу в его жертву. Но он готов. Он убьет Гона Фрикса!.. И это станет финалом их истории, признанием в любви. В какой-то момент синдикаты теряют интерес к Гону Фриксу. Все потому, что у них появляется новая цель. Ею становится Хисока. Он ждет этого… наверное, подсознательно. Логично, что если ты разойдешься, то за тобой кого-то пошлют. Он помнит это правило четко, когда, еще будучи очаровательным херувимом, работает на синдикаты. Никогда не кусай руку, что тебя кормит, но он вцепляется в нее клыками так крепко, что на языке проступает вкус крови. О, столь сладостен был сей момент… Но теперь на губах кровь — разве что его. Корректировщики синдиката отыскивают его безо всяких проблем. Хисока теперь что-то вроде местной легенды, учуять его несложно. Жаждой крови всегда несет за версту. Нападают впятером, несколько, и это необычайно великодушный комплимент со стороны бывшего нанимателя, ведь, значит, его считают опасным, настолько, чтобы выслать против подростка, только-только постигающего все прелести нэн, аж пятерых профессиональных бойцов. Это не похоже на драки с Гоном Фриксом, о, нет, если там и было избиение одной стороной, то почти даже нежное, будто цель не уверена, что хочет избавиться от своего убийцы. Эти же бьют так, не просто чтобы сделать больно — чтобы добить. Хисока их понимает, вполне. Потому не обижается. Он пытается выкрутиться из этой заварушки, но его, как всякую грязную крысу, все же загоняют в угол. Это не пытка, потому обходится без драматично сломанных пальцев и выбитых глаз, методичное и простое уничтожение. Хисока не чувствует горечи поражения от их рук, потому что корректировщиков несколько, а он — ослаблен, и это видится скорее просто милым одолжением со стороны синдиката, которому услуги Хисоки больше не потребуются. Плюс, в отличие от Гона Фрикса, они не насмехаются, оставляя его в живых. Все логично. Он ничком падает на асфальт и прикрывает глаза. Ну и ладно. Его жизнь станет одним из ярких пятнышек на истории Радио Роу, а потом затеряется в истории окончательно, когда весь торговый район снесут ради постройки очередного исполинского небоскреба. Сил держать глаза открытыми не остается, и он медленно погружается в смертельную дрему, ощущая кровь под собой, тянущую липкие лапы во все стороны, растекающуюся, и, вот уже, казалось бы, настает финал… Но вдруг что-то меняется. В атмосфере. Хисока с трудом приоткрывает глаз. Сверху на корректировщиков камнем падает тень; разносит четкими и сильными ударами так быстро, что сложно уследить. От каждого те отлетают, оставляя в стене, что стоит препятствием перед ними, внушительную вмятину. Когда кто-то пытается дернуться, кулак опускается на черепушку, быстро и смертельно. Мозги разлетаются в стороны, как лопнувший арбуз. Заплывшим глазом Хисока может разве что наблюдать за тем, как тень выпрямляется, поднимая руку, с которой капает чужая кровь, как брезгливо отряхивает остатки черепушки. Затем разворачивается уже к нему… И вновь эта безобразная дурашливая улыбка. Разбитыми губами Хисока улыбается, не веря. — Ты пришел добить меня. Даже не спрашивает, ведь это само собой разумеется. Перед ним стоит Гон Фрикс. Он делает пару шагов в сторону Хисоки, но тот уже не способен отползти. Энергии хватает разве что языку, и он мутным взглядом взирает на страшную фигуру перед собой, ту, что только что убивает одного из корректировщиков крайне опасного синдиката. Играючи. Гон Фрикс… опасен, это чудовище. Хисока ненавидит его. Хисока любит его всем сердцем, как молятся на Каннон. Столь же милосердный, столь же опасный. Некоторое время Гон придирчиво смотрит по сторонам, по остальным нападавшим, но те замирают, словно змеи. Боятся. Если их лучший юный убийца не справляется, если один из них умирает от кулака, то не стоит нападать. Это правило, которое уясняют в синдикатах сразу, и которое Хисока ненавидит всей душой — ведь оно для трусов. Потом качает головой. — Я удивился, что сегодня ты не пришел. — А ты ждал?.. Моего прихода? — Ну конечно, — насмешливо фыркает. — Ты — как часы. Приходишь всегда. Румянец на лице выступает то ли от боли, то ли от радости, и все, на что способен Хисока сейчас — улыбаться порыжевшими от крови зубами. Спустя какое-то время его начинает трясти, и он думает — о, вот она, истерика. Смеется, визгливо, все громче и громче. Сил держать голову уже нет, потому он просто ложится на асфальт и смотрит в небо. Там — сплошь серость и строительные леса постепенно растущего центра мировой торговли. И фраза — про часы… Вот так эпитафия. — Мне было сказано, что когда я умру, за мной придет мой ангел-хранитель… — бормочет он давно заученные слова старушки-монахини, что когда-то давно следит за их детским домом. — Что он будет прекрасен, и ничего красивей в жизни я не увижу. Но вместо этого ко мне пришел какой-то бродяга в драном плаще. Как-то несправедливо… Гон Фрикс склоняется над ним, заслоняя свет, после чего жмет плечами. — Ну, какой уж есть. Тянет руку, и Хисока чувствует, как что-то отрывает спину от противного жесткого асфальта. Каков герой… Ему хочется добавить чего-то еще крайне глубокомысленного, но язык заплетается, а адреналин постепенно отступает, оставляя место лишь разбитому состоянию и желанию уснуть вечным сном. Ему говорили, та самая старушка, что когда-нибудь его заберут на тот свет, и, видит бог, это будут не ангелы, а дьяволы. Видимо, она оказывается права. Слабым голосом он бормочет: — Думаю, я влюблен. Лицо Гона Фрикса принимает слегка озадаченное выражение. — А я думаю, ты просто бредишь от боли. И тоже в чем-то прав. Первое, что Хисока чувствует — запах горелого. Он неохотно приоткрывает один глаз и осторожно озирается, не шевеля ни единым другим мускулом. Жизнь на улице приучает тебя подражать опоссумам в любом удобном случае; с опасными противниками работает тоже, пусть ему подобный прием и не слишком по душе. Первое, что он видит над собой — грязный потолок с явным отпечатком рифленой подошвы, что на секунду вводит его в ступор. Видимая часть комнаты невыносимо мала, но он успевает рассмотреть плотно зашторенные окна, какие-то шкафы с коробками, полных всякой всячиной, и даже сумку с клюшками для гольфа. С другой стороны доносятся звуки, будто кто-то кошеварит, и некоторое время Хисока гадает, притаскивает ли Гон Фрикс его в свое логово… Будет ли его удобно убить тут? Но он слаб. Корректировщики синдиката выбивают из него все дерьмо, и для шестнадцати лет это превышение рамки «дозволенных тумаков», которые он еще способен вынести. Тело отдается тягучей ноющей болью, на коже в паре мест ощущаются бинты, и их, наверное, больше. В целом, состояние просто невероятно поганое. Хисока лежит смирно некоторое время, размышляя, как быстро он сможет сигануть до окна, и уже оттуда — на улицу, где поймает ближайшую тачку и смотается до Золотой мили Гокачи, но потом отбрасывает все абсурдные идеи в сторону. В самом деле, на какие деньги? В кармане ни дженни. Открывает глаза. Ну, прекращает имитировать сон. Один глаз никак не желает подчиняться, но ощущения дают понять, что ничего страшнее заплывшего синяка там нет. Садится на кровати; на нем — ни следа одежды, поверх только одеяло. В квартире, однокомнатной, сразу замечает хозяина. Гон Фрикс стоит у плиты, и, судя по хаотичным движениям и ругани, только что сжигает лапшу быстрого приготовления. Просто браво. Оборачивается и улыбается Хисоке вновь. Тот наконец понимает, кого тот ему напоминает — огромного сенбернара. Все повадки будто у собаки. — О, проснулся? Извини за кражу рубашки. Я решил, что лучше ее постирать… как и остальное. Хисока критично смотрит вниз. — Все остальное? — Когда так долго гуляешь по улицам и спишь где попало, надо стирать все, — с умным видом замечает Гон Фрикс, будто бы и не слыша намека в предыдущем вопросе. — Только на твой размер у меня ничего не было, да и нагляделся я… Ты это, уж извини. Я твои штаны лезть не собирался, и… О боги. Гон смешно округляет и не без того круглые глаза, когда Хисока резко встает на кровати. Сейчас они подобно Творцу, глядящему на свое творение, и Адаму, чистому, идеальному. Несколько секунд Гон пялится намного ниже уровня глаз, но следом резко вынуждает уставиться в лицо. Растерянно трясет головой. — Ты куда вскочил? — Сразимся! — бодро отзывается Хисока, насколько вообще может звучать таким образом хриплый голос после глубокой отключки и длительного избиения. Глаза Гона вновь опускаются вниз, на секунду, лицо темнеет. — Э, нет, парень. Я не из таких. Ты это… Давай, опускайся. Во всех местах. Последнее он почти скулит, будто ситуация его, здорового лба, жутко смущает. Хисоке не понять. Он знает, что на Радио Роу все зарабатывают чем могут, включая собственное тело; видел множество ровесниц и девочек младше, практикующих. Сам он, разумеется, мог бы мигом поработить тот рынок, благо природа дарит ему внешность слишком хорошо подходящую, но Хисока предпочитает проливать кровь. Хотя бы потому, что это жутко весело. Но он непреклонен. Делает шаг, кровать пружинит под босой ногой. Гон — в еще большем ужасе. — Я понял кое-что! — Очень хорошо, — Гон вскидывает руки, пытаясь его успокоить. — Ты только сядь, пожалуйста. Ты такой бледный, сейчас отключишься. — Понял, что мы созданы друг для друга! Следующей фразой Гон давится. Просто пялится, открыв рот. — Как Вега и Альтаир! Словно Адам и Ева, жаждущие плоти друг друга! Я — твоя Сага, ты — Мандзю, и вместе мы наконец воссоединились в аду! Позволь же наконец сразиться с тобой, чтобы показать искренность моих намерений! Я стану твоей Лолитой, если ты того захочешь, и… Последнее явно вынуждает выйти Гона из оцепенения. Он почти мгновенно оказывается рядом и осторожно закрывает рот ладонью, не давая и слова больше сказать; второй рукой хватает одеяло и накидывает сверху. Стоит Хисоке уже захотеть возразить — о, у него полно вещей, что он жаждет озвучить — как Гон чуть заводит голову назад и ударяет лбом в лоб. Обычно такая атака Хисоку даже не потревожит. Лишь фыркнет. Не недооценивайте легкое сотрясение. Когда у жертвы его изысканий подкашиваются ноги, и он заваливается на бок, Гон аккуратно хватает его под бочок и кладет обратно. Затем смотрит категорично… Шарится в шкафах, пока не находит второе одеяло. Накрывает сверху, и, несмотря на жажду сопротивляться, ощущения приятные. Тепло, мягко. Затем садится рядом и молчит… долгое время, мнет руки. Не оглядываясь замечает: — Отставить эти твои… глупости. Ишь вздумал. — Это не шутки! Давай сразимся! — Слушай, малой… — медлит. — Как тебя звать-то? Хисока представляется. Гон пару раз катает его имя на языке, словно пытаясь распробовать. — Ага. Значит, Хисока. Послушай… Тебе сколько лет? Шестнадцать? В шестнадцать надо думать о том, как слинять с уроков, а не сражаться по найму синдикатов. Я вообще не фанат насилия над детьми, — качает головой. — Сам в детстве такое выделывал, но теперь понимаю — нельзя так. И тебе — нельзя, слышишь? Повезло, что я рядом был… Не дай бог они бы тебя убили. — Да плевать! — с азартом восклицает Хисока и пытается встать, но чужая рука, крепко прижатая к голове, не дает и шанса. — Я обязан убить тебя! Ты слышишь?! Одолеть! Это то, ради чего мы были созданы! Лицо того приобретает крайне скорбное выражение. — Н-да, серьезно тебе по башке заехали. — Когда?! Когда ты хочешь подраться?! — Я с тобой подраться не хочу. Это раз. Два… Так, лежи спокойно. Да. Да. Вот так. Вот и умница, — Гон вздыхает, надсадно, словно роль ответственного взрослого совершенно не для него. — Не будь ты юнцом, я бы тебя убил. Не люблю, когда меня заказывают. Но ты… Еще и они на тебя накинулись. Это совсем нехорошо, понимаешь? Так продолжаться не может. Ты вот что делаешь? Помимо работы на синдикаты? — Сражаюсь с сильными! Пальцы Гона крепко оттягивает ухо, на что Хисока отзывается сдавленным писком. — Помимо этого! Он искренне задумывается. Что он делает между? В школу не ходит, это точно: некоторые парни из синдикатов, особенно те, у кого дети, обучают его самому элементарному, но в основном Хисока поглощает все сам. Находит книги в интернете и читает, читает… Он знает много: с чтением классической литературы на старых языках у него проблем нет, как и с разговорами на иностранных. И математика дается легко. А остальное в жизни не так уж и нужно. Но кроме этого? Кроме убийств? Чем еще занимается юное дарование подполья Радио Роу? Затем, Хисока причмокивает. — Игры. — Игры? — Ну да. На приставке. Гон Фрикс некоторое время подбирает ответ. — Ну, это хорошее хобби для пацана вроде тебя. Вот этим ты и должен заниматься, понимаешь? Ждать следующей игры, покупать всякий ширпотреб, а потом собственными глазами наблюдать обвал рынка твоего хобби. Ну, все как всегда. А не гоняться за мной с целью убить. Ты утратил свой путь… Понимаешь? — И что, думаешь, я просто так отстану? Их глаза пересекаются. Взгляд у Гона Фрикса совершенно не такой, как у ребят из синдикатов. Те либо ничем не заинтересованы, либо так и горят одним-единственным: деньгами. Гон Фрикс же? Сострадание, немного отчаяния, капелька азарта. Все это слилось в одном взгляде. Гон Фрикс жалеет Хисоку — мерзкое чувство — но не с целью пристыдить его и назвать слабым, скорее потому, что сам знает такую жизнь. Хисока не совсем дурак, что уж там, понимает такое. Он капризно поджимает губы, понимая, что этот человек ну никак не согласится на реванш, и полностью расслабляется под его рукой. Через пару секунд и та исчезает. Его злейший соперник довольно улыбается и хлопает его по спине. Поднимается на ноги. — Вот и молодец. Отходит к плите. — Что думаешь о лапше?.. Хотя это не вопрос. У нас на обед лапша. Хисока садится на кровати и внимательно наблюдает за каждым движением. Гон Фрикс выглядит неотесанным дикарем, честно говоря. Синдикат не врет, давая описание. Но все в его движениях, начиная от, казалось бы, дурашливой неуклюжести, и заканчивая рассеянным взглядом на самом деле нацелено на убийство. Он мог бы убить Хисоку в самый первый день, это факт. И даже сейчас он настороже, хотя ничего этого не выдает. Перед ним стоит профессиональный убийца и боец, высшего класса, сразиться с таким, выбить победу — мечта… Но Хисока понимает, что даже ему слишком далеко. Он все же умный мальчик и хорошо (в здравом уме) видит собственные границы. Если он хочет одолеть Гона Фрикса, ему нужно стать сильнее. Довести себя до предела. В конце концов, ему выдают какую-никакую одежку, висящую на нем мешком, и суют в руки ту самую лапшу, слегка подгорелую. Специи неприятно острят на языке, и Хисока смотрит в отражение в мутной ярко-рыжей водице: полная противоположность Гону Фриксу. Вся его сила — напускная, маска, когда как тот наоборот, видится слабаком, а на деле… Он еще раз поднимает взгляд на Гона. Тот без особого интереса наблюдает за скачками по телевизору. Именно так чувствует себя старик Ахав, когда гонится за Моби Диком. Перед ним нечто столь ужасающе страшное и невозможное для осознания, как Белый Кит — то, с чем обычный человек бороться и не может. Еще пару дней назад Хисока считает, что это он стоит над миром, а тот слабо дрожит у него под каблуком, но, как выясняется, всегда найдется рыбешка покрупнее. И Гон Фрикс из таких — из чудовищ, левиафанов, которые способны одним лишь щелчком переломать множество судеб. Убить такого человека будет божественно, великолепно даже. Они встречаются, Гон Фрикс не убивает его… Он прячется за маской жалости, но Хисока знает — тоже чувствует. Эту связь… Любовь. Ненависть. Все это стороны одной монеты. Они уже крепко связаны. — Что планируешь делать дальше? — лениво интересуется Гон, неотрывно наблюдая за лошадьми. Те бегут, одна быстрее другой, пока диктор полным энтузиазма голосом вещает о том, что кто-то вырывается вперед. — Я не стану держать тебя тут вечно, уж извини. — Я не знаю. Это честный ответ. Но нацеленный на кое-что… Кое-что… Подчерпнув вилкой немного лапши, Гон закидывает ее прямо в рот. — И идти некуда? — Я могу вернуться обратно в приют. Но сам ты как думаешь, будет ли рада видеть меня святая сестра? На секунду на него странно смотрят, потом Гон складывает руки у груди и наигранно тоскливо тянет: — Аминь. — Людям вроде меня нет места в нормальном обществе. И не привыкать к нормальному вообще. — Ну я бы не сказал, что игры — это ненормально… — Сестра вот так не считала. Гон ухмыляется. Хисока замечает, как при этом слегка расходится у него на переносице застарелый рубец, невидимый обычно. — Да уж. С твоим послужным списком, тебе теперь не монахиню искать, а святого отца, чтобы дал индульгенцию. Так себе ситуация, — отхлебывает бульона. — Сколько ты уже убил? — А сколько жуков ты раздавил? Вопрос прямо в лоб. Гон от такого аж давится, некоторое время откашливается… Смотрит неодобрительно. — Мы тут не меряемся. — Не могу меряться тем, чего не помню, — простецки замечает Хисока, пожимая плечами. — Кто вообще считает жертв? Ему ничего не отвечают; Гон лишь продолжает жевать лапшу, тупо смотря в экран. Словно ему это неинтересно. Или же? — Ты говорил, что мы созданы друг для друга, — когда Хисока оживает, он тут же добавляет: — Я говорю не про твои фантазии, поц. Тем, о чем говоришь ты, тут и не пахнет. Но я тоже верю, что люди никогда не сталкиваются просто так. Во всем этом есть смысл. Как я когда-то давно повстречал Золдика, как когда-то… Отчего-то он недоговаривает, и Хисока думает: значит, знает даже Золдиков. Не человек — настоящее чудовище. Укротить такое будет непросто. Но он постарается. Он уже нашел смысл жизни, тот, которого не было до этого, и теперь был готов хоть до конца мира дойти, лишь бы достигнуть точки, когда он сумеет забрать жизнь Гона Фрикса. Это и есть алая нить судьбы. А цвет ее такой — из-за крови. Потому что в этом мире… не может существовать двух идеальных хищников. — Если это судьба, давай решим все быстро. Гон шарится в кармане, а потом достает монетку. Номинал в десять дженни. Подкидывает, потом ловит и смотрит — прямо в глаза, выжидающе. — Ну? Реверс или аверс? — А что будет? — Хисока фыркает. — Угадаешь — возьму тебя в ученики. Если сама судьба распорядится. — Так не пойдет! Я сам должен подкидывать! — хмурится Хисока и требует монету себе. — А вот поймать можешь уже ты. Я сам свою судьбу решу, окей? Улыбка в ответ крайне многозначительна; Гон отдает монету и Хисока ее подкидывает. У него огромный опыт в подобного рода фокусах, поэтому получается лучше, чем в фильмах, так, что со стороны зрителей в количестве одного доносится восхищенный свист. Гон ловит монету и затем вновь смотрит на него, но теперь взгляд несколько мягче. Хисока тоже улыбается ему и говорит простецки: — Аверс. Раскрывает… и угадывает. Но на самом деле удача не имеет значения. Люди сами строят свою судьбу, и Хисока — первый среди них. Он готов на что угодно, лишь бы добиться цели, в том числе и на жульничество. И его хацу — «Текстура» — как нельзя кстати подходит для этого. В конце концов, даже такой идеальный хищник, как Гон Фрикс, не ожидает подставы с нэн от простого ребенка в столь обыкновенном фокусе. Идеальный хищник… Что ж, теперь ему придется постараться, чтобы свершить свое предсказание. Достигнуть алой нити судьбы и дернуть. Окрасить руки в ее цвет, вновь и вновь, пока он не останется в одиночестве. Земля была тесна для них двоих. Остаться мог… Только один. И нет никого более достойного на этой земле, чем Хисока.