Двадцать пятый год

      Был холодный, во всех смыслах, вечер тридцатого ноября.       В гостиной дома Волконских стояла полутьма, лишь три свечи, стоявшие на столе в углу, слабо освещали просторное помещение, шторы на окнах были плотно задёрнуты. Ольга и Иван Иванович сидели на диване. Пущин собирался уходить.       — Может быть ты останешься на ночь и не будешь уходить сейчас? — с надеждой, спросила княжна.       — Нет, ma chère, мне нужно идти. Я завтра утром провожу тебя.       — Подожди, пожалуйста. У меня ведь есть кольцо, которое ты подарил мне, а у тебя ничего, кроме писем, нет от меня. И серьгу ты мне вернул…       — Я часто перечитываю твои письма, мне их предостаточно, а серьгу я могу случайно потерять.       — Я придумала. Сейчас вернусь, — ответила Ольга и куда-то убежала. Вскоре она вернулась с мотком красных шерстяных ниток.       — Что это?.. — с недоумением, спросил Иван Иванович.       — Сейчас узнаешь.       Оля с силой оторвала небольшую ниточку и присела рядом с Пущиным.       — Дай руку.       Иван Иванович протянул ей правую руку. Княжна положила её себе на колени и осторожно обмотала его запястье ниткой, после чего завязала два конца нити на несколько узлов.       — Не давит? — мягко спросила она.       Иван Иванович поднял руку и слегка потряс кистью. Верёвочка оказалась довольно подвижной и от его действий немного спустилась вниз.       — Мне даже кажется, что она может упасть с моей руки…       — От воды она станет чуть меньше и будет в самый раз, — Оля взяла его руку и сжала. — Не снимай её, прошу тебя; есть такое поверье, что красная нить на руке, завязанная любимым человеком, оберегает.       — Тогда давай завяжем и тебе, — предложил Пущин.       — Я сразу как-то не подумала… — Оля положила руку ему на колени. — Завязывай.       Иван Иванович с лёгкостью оторвал нить и одним движением обмотал ею тонкое запястье правой руки Оли, завязав несколько узлов.       — Так пойдёт или перевязать?       Оля подняла руку и оглядела запястье.       — Так хорошо, — она положила свою ладонь прямо на руку Пущина.       Его ладонь была сравнительно больше, чем её, как, собственно, и запястье. Рука Оли в сравнении с его рукой казалась очень хрупкой и маленькой, на её бледных руках сильно выступали костяшки, которые, вместе с длинными тонкими пальцами и немного отросшими ногтями, смотрелись очень изящно. Рука Пущина была чуть смуглее, а также на ней сильно проступали вены. Их руки объединяла красная нить из одного мотка, нить, похожая ту самую нить судьбы, соединяющую двух людей…       — Знаешь… Глядя на эти нити, я вспомнила одну легенду, — нарушила молчание Оля, — легенду о том, что каждый человек в этом мире связан с другим человеком нитью судьбы и что, несмотря на расстояние и обстоятельства, они встретятся и обязательно будут вместе.       — Красиво… — Пущин усмехнулся. — Каждый раз, смотря на эту нить, я буду вспоминать тебя, — он легонько дотронулся до Олиной бледной щеки другой рукой и чуть приподнял её голову. Оля подняла свои печальные глаза на него.       — Не волнуйся, это ненадолго, Сергей Григорьевич в конце января заберёт тебя и Марию Николаевну и привезёт сюда, — ответил Иван Иванович и, приблизившись к ней, осторожно коснулся её нежных губ своими. Целовались они не так уж и часто, даже несмотря на то, что имели на это полное право.       Видимо, в этот раз губ Пущину оказалось мало, и он перешёл на её шею, что была не прикрыта. Оля не сопротивлялась. Прикосновения его горячих губ к её холодной шее были обжигающими, отчего её сразу бросило в жар в контраст окружающему прохладному воздуху. Он делал это так страстно, но так нежно и не оставляя на её шее никаких отметин. Она обхватила руками его шею и замерла, боясь лишний раз вздохнуть. Ольга понимала, что дальше этого Иван Иванович точно не зайдёт, но ей и не нужно было это, ей было достаточно того малого, чего он никогда не делал и сейчас сделал это в первый раз. Она не хотела, чтобы он останавливался. Однако вскоре всё закончилось, и Пущин, отуманенный сладострастием, резко опомнился и отстранился.       — Достаточно, — Иван Иванович встал с дивана.       — А мне очень даже понравилось… — с усмешкой, ответила Ольга, застёгивая пуговицы на воротнике. — Это было так невинно и позволительно, но так… Страстно что-ли?..       — После свадьбы сколько угодно, а сейчас не стоит даже пытаться пересечь тонкую грань дозволенного, — быстро сказал Иван Иванович и развернулся к двери, готовясь идти.       — Спокойной ночи, — эта фраза заставила его остановиться и вновь обернуться.       — Bonne nuit, милая, — коротко ответил он, едва улыбнувшись, и, отвернувшись, направился к выходу, где его ждал Андрей.       Крестьянин проводил его из дома, Оля же проводила любимого только взглядом, после чего поднялась в свою комнату.       Все вещи её были уже собраны, в том числе и коробка с самым дорогим, не были уложены лишь некоторые мелкие вещи, такие как, например, расчёска для волос или духи.       Оля распустила волосы и взглянула на себя в зеркало. Если в феврале этого года они были лишь до плеча, то сейчас отросли уже ниже пояса.       «Как же быстро они растут… Может быть это от того, что здесь нет тех средств, состоящих из одной химии, и я не пользуюсь феном? А мне в общем-то даже идёт, зачем же я раньше их стригла?..»       Она взяла расчёску и, присев на кровать, стала причёсывать волосы.       Закончив с этим, Оля заплела волосы в слабую косу, после встала и задёрнула шторы, она погасила все свечи и легла в постель, укрывшись до плеч толстым одеялом, ибо было очень холодно.       «А мы ведь были вместе всего около двух недель. И вновь разлука…»       Она высунула из-под одеяла правую руку и взглянула на кольцо, подаренное её женихом на их помолвку. Она не снимала его с того самого дня, когда Иван Иванович лично надел его ей на палец. Не снимала даже тогда, когда принимала ванну или ходила в баню.       «Быть может такова моя судьба, что я должна была попасть в этот век и жить тут… Оставим эту тему».       От мыслей о «прошлой жизни» в другом веке Оле всегда становилось как-то неприятно и жутко, не хотелось даже вспоминать то ужасное время и вообще размышлять на эту тему. Да, конечно, в девятнадцатом веке всё было менее развито и совершенно, нежели в двадцать первом, но может быть так даже лучше?.. Над этим Ольга не думала, самым главным для неё было то, что здесь её любили, и она была нужна кому-то. Здесь ей было спокойнее, окружающая обстановка этого века ей была роднее, чем того.       «Завтра уже первое число… Восстание ровно через две недели», — продолжала думать она, разглядывая кроваво-красный рубин на кольце.       Путаясь в навязчивых мыслях, княжна не заметила, как её веки сами сомкнулись, и она погрузилась в сон.       Рано утром, когда ещё было темно, Олю разбудила Аксинья. Уже к восьми часам Волконская собралась и вышла на улицу. Стояли утренние сумерки. Ежели небо было бы ясным, сейчас можно было бы наблюдать восхитительный рассвет, однако было пасмурно. Погода в целом оставляла желать лучшего, дул сильный, чуть ли не сбивающий с ног, ледяной ветер, отчего было не просто холодно, а промозгло. Всё-таки, можно сделать вывод, что в Петербурге отвратительный климат.       Пущин уже ждал Олю около дома. Княжна, увидев его, сразу подошла к нему. Удивительно, для такой холодной погоды он был очень легко одет — на нём не было пальто или шинели, поверх фрака на нём была лишь одна накидка с опушкой.       — Здравствуй, Иван, — произнесла она. — Ты пришёл…       — Доброе утро. Я ведь обещал, — тихо ответил Иван Иванович, взяв её руку. Голос его слегка дрожал, а в глазах было явно видно волнение.       — Отчего ты так оделся?.. — с недоумением, спросила Оля. Ей казалось это странным, ибо она, только выйдя, уже успела замёрзнуть. — Ты ведь можешь заболеть…       В ответ на это, Пущин только безразлично махнул рукой.       Оля подошла к нему ближе и осторожно обняла его, прижавшись головой к его груди. Иван Иванович, с любовью, принял невесту в свои объятия, обхватив её спину обеими руками, пока ветер беспощадно трепал её распущенные чёрные волосы, видневшиеся из-под шляпы.       — Я буду очень скучать, — прошептал он ей на ухо.       — Я тоже. Пиши мне обязательно, — сказала она, освободившись из объятий и легонько погладив Пущина по его русым волосам, которые ветер также не оставил в покое.       Времени было очень мало, а Оля не могла наглядеться на него перед долгой разлукой. К тому же казалось, что между ними оставалось что-то недосказано, как будто он не хотел чем-то тревожить её. По её щеке непроизвольно побежала слеза, в которой была вся боль и грусть предстоящей разлуки, а также не оставлявшего Олю дурного предчувствия.       — Буду писать, и ты пиши мне, — Пущин аккуратно стёр слезу с её щеки костяшками своих пальцев и поднёс к своим губам обратную сторону её правой ладони, оставляя на ней пламенный поцелуй и немного согревая её своим тёплым дыханием.       От прикосновений его губ по Олиной руке, уже онемевшей от холода, а следом и всему телу, пробежал трепет. Она забывала обо всём, когда он целовал ей руки, щёки или губы; в такие моменты душа её пела от счастья и казалось, что время остановилось, и мир существует только для них двоих.       — До встречи, моя Оленька, — мягко произнёс он, слегка сжав между своих тёплых ладоней её ледяную руку. — Замёрзла?..       Княжна одобрительно кивнула, пытаясь проглотить комок слёз, то ли счастья данного момента, то ли горести скорого расставания, неожиданно появившийся в горле и недававший ей вздохнуть.       Их обоих вернул в действительность Тихон, который прокричал:       — Ольга Сергеевна, пора ехать!       — Да, Тихон Платонович, я уже иду! — громко ответила ему Оля и вновь обратила взгляд на Пущина.       — Пора, милая.       — Иванушка мой… — тихо добавила она, с лёгкой улыбкой, взглянув в серые глаза Ивана Ивановича.       — Как же давно меня никто так не называл… — протянул Пущин, пытаясь скрыть смущение, которое, проступая на его щеках густым румянцем, скрываться вовсе не хотело. — Поезжай с Богом, душа моя, — он отпустил её худую руку, нежная кожа которой покраснела на ледяном ветру.       Ольга надела на замёрзшие руки чёрные бархатные перчатки и направилась к повозке. В один момент она остановилась и взглянула на него, а после направилась дальше. Присев в повозку, между Аксиньей и Дарьей, она обернулась ещё раз. Он продолжал стоять на том же месте и смотреть на неё. В тот момент их взгляды встретились, и Оля быстро отвернулась. Она чувствовала пристальный взгляд Пущина на себе, чувствовала, как жадно он вглядывается в неё.       Говорят, перед смертью не надышишься, также и перед разлукой не наглядишься на того, с кем расстаёшься, и с каждой новой секундой, которая делает двух людей всё ближе к расставанию, желание быть рядом становится всё больше, ровно также как, чем ближе к концу, тем сильнее хочется жить.       Повозка тронулась. Иван Иванович продолжал стоять один посреди улицы и с тоской глядеть на повозку, в которой уезжает его любимая, пока та не скрылась из виду.       Оля сняла с правой руки перчатку и взглянула на кольцо с рубином, что было на безымянном пальце, и поднесла его к губам. Кольцо сразу же обожгло её губы холодом.       — Он назвал меня «душа моя»… — прошептала Оля, сглотнув слёзы.       — Иван Иванович очень любит-с вас, Ваше сиятельство, — тихо ответила Дарья.       — Разве я сказала это вслух?.. — удивилась княжна, вновь спрятав руку в перчатку.       — Да-с, моя госпожа, вы сказали-с, что… — крестьянка не успела договорить, Оля тут же перебила её:       — Да-да, достаточно! Я знаю, что именно я сказала, просто это вышло случайно… Я не хотела говорить этого вслух.       — Я всё понимаю-с, Ваше сиятельство, не волнуйтесь-с. Любовь она такая-с.       — Очень тонкая вещь… Ну да ладно, — ответила Оля, а после чуть нагнулась к Дарье и перешла на шёпот: — не надо, чтоб Аксинья слышала.       — Как пожелаете-с, моя госпожа.       Ольга слегка откинулась на спинку и подняла глаза на серое небо. Грозные тучи затянули его полностью, они были такими же чёрными и страшными как в тот самый день, когда Пущин решил навсегда расстаться с Олей. Снега не было.       «Боже мой, отчего же мне так тревожно?»       На горизонте, разрывая тучи, блеснула молния и послышался раскат грома.       «Недобрый знак это…» — подумала Оля, натянув на глаза шляпу.