Чёрная дыра

На душе было муторно. Хотелось спать, но ещё больше хотелось кого-нибудь ударить. Саша даже знал, кого, но понимал, что идея эта — откровенно херовая. И вообще, и уж точно сейчас, когда они все трясутся в гастрольном автобусе где-то посреди нигде в США. Вчера он не смог удержать руки при себе — ну а кто бы сдержался на его месте, вот честно, кто? Теперь пожинал плоды — осознанно или нет, но Андрей выбрал место рядом с Мишей, а не с ним. Или, скорее, это вчера он маху дал, а сегодня сделал всё как обычно. Может, и ни при чём тут вчерашнее распускание рук прилюдно? Андрей, не поддаваясь сонной послеобеденной атмосфере, сосредоточенно чиркал в блокноте, и от этой картины где-то под рёбрами против воли разливалось тепло. Художник. Красивый такой, когда весь отдаётся любимому делу… Тяжёлая голова Миши мотнулась раз, другой, он вскинулся, силясь стряхнуть дрёму, фыркнул недовольно. Густые брови трагично изломились, как у ребёнка, готового вот-вот расплакаться. Андрей, не отрываясь от своего занятия, свободной рукой поймал Мишу за затылок, вплетая пальцы в чуть спутанные (но хоть чистые в кои-то веки) волосы, и уложил головой себе на плечо. Он не смотрел на Мишу, вообще глаз не поднимал, но что-то в его лице неуловимо смягчилось, по губам скользнула тень улыбки такой нежной, что Саше захотелось встать и выйти в окно. Прямо сейчас. Но пока встанешь, пока откроешь… Дать Мише затрещину — чтоб проснулся и вообще — тоже не вариант, он просто вылетит из группы со скоростью света, даже не успев ничего объяснить, и Андрей будет первым, кто даст ему попутного пинка. Даже разбираться никто не станет — конечно, это же не Маша и Гордей с их вечным «семейное дело, ребят, не лезьте». Закрыть глаза было проще всего, но и это он не мог сделать, смотрел и смотрел со странным упоением от собственной боли, как разглаживается залом Мишиных бровей, как Андрей, явно неосознанно, перебирает его волосы, а Миша окончательно расслабляется и проваливается в сон. Всё плечо Андрею заслюнявит, проскакивает брезгливая мысль. …а Андрей не только позволит — ещё и рад будет. Как же, Мишенька выспался, не барагозил, не ныл, с Реником не ругался, Поручика не доводил. Тьфу. Все Мишины закидоны Андрей почему-то всегда замечал и никогда не игнорировал. А вчера… Очень хотелось его обвинить в чёрствости и неэмпатичности, но Саша привык быть честным если не с другими, то с собой, — и потому не мог. Андрей не издевался над ним, не играл, то подпуская, то отталкивая; всё было гораздо хуже — он просто не понимал. Посмотрел недоумённо, спросил: «Ты в своём уме?» — и стряхнул его руку. Подумал, наверное: Реник со скуки дуркует. А ещё он вряд ли понял бы, что такое «неэмпатичность». Хотелось бы так же просто стряхнуть это ебучее наваждение, как Андрей стряхнул его руку, и думать об этом забыть. Какие у него мягкие волосы, сияющая улыбка, небесные глаза… бля, самому тошно, он о жене — и то не думал в таких эпитетах, а тут прямо чёрт знает что. Заклинило — пиздец. И ладно б по мужикам был, но нет, впервые с ним такое! Просто пришёл в перспективную группу, просто выбрал музыку поживее Лёшкиного мрачного нытья — да и деньги тоже выбрал, что уж. Как бы ни было грустно это осознавать, а материальный мир, отцовские долги и семейные обязательства никуда не девались. Кто же знал, что весёлый парень Андрей Князев, на которого Саша и внимания-то особо не обращал, окажется таким… таким собой? Тексты у него дурацкие, музыка простенькая, манеры так вообще ужас, и читал он в жизни три или, вернее, четыре книжки — букварь, вторую, синенькую и Гоголя, и обычно Саша о таких, как он, ПТУшниках, мнения был невысокого, — а вот поди ж ты. * — Одеваешься как педик, Андрюх, — смеётся Саша. Фальшиво насквозь, но они все бухие в жопу, никто и не заметит. Андреева кожаная жилетка и штаны с огоньками — пиздец, пиздец просто. Андрей хмурится, сбитый с толку, и пока заторможенные алкоголем нейроны в его мозгу пытаются обработать слишком сложный внешний запрос, вскидывается сидящий рядом с ним Миша: — Э, слыш! Нет у нас тут педиков! У нас это, панк-рок, пнмаешь, да? Андрей пьяно ржёт и хлопает его по плечу, Миша тут же обхватывает его по-осьминожьи и начинает затирать — вперемешку про панк-рок, Махно, анархию и хрен знает что ещё. Сел на любимого конька, не остановишь. Андрей же не возражает, слушает очень внимательно и даже отвечает впопад. То ли выучил уже, что и когда говорить, то ли правда не плевать ему. Саша делает глоток какого-то дорогого пойла прямо из бутылки. Долго кашляет — до выступивших на глазах слёз. * Андрей декламирует стихи. Саша стоит рядом, положив руку ему на плечо и невзначай прижимаясь боком, упивается этой нечаянной близостью и глупым восторгом от осознания того, что Андрей всё-таки хоть что-то читал (хотя какое, казалось бы, ему до этого дело). На диване сидит Миша и смотрит. И Андрей смотрит тоже. А потом выворачивается из-под Сашиной руки, тянется к Мише, обнимает, наваливается всем весом, не забывая при этом ни слова, ни строчки, всё так же декламируя с выражением. Миша ржёт громко, заливисто. Саша опускает руку. * Балу злится. Он всегда злится, когда кто-то опаздывает на репетиции, это даже забавно. Сегодня опаздывают Миша и Андрей, и группа играет без них, прерываясь иногда на пивко. Саша настаивает на тяжёлой аранжировке, Балу с ним спорит, Пор старается не сбиться, Яша скучает. Миша с Андреем являются через два часа. Удостаиваются ехидного комментария Балу и строки позора в его тетрадке с опозданиями, но, похоже, не очень-то замечают. Сияют глазами, руками машут, то и дело сталкиваясь, ржут, говорят одновременно, но прекрасно друг друга понимают. Песню они новую написали. Вдвоём. «Не хотите поделиться с классом? Вместе посмеёмся» — хочет сказать Саша, но горло сжимает спазмом. * Концерт они отыграли неплохо, кто-то на него даже пришёл. Саша был рад, что и в США у группы есть аудитория, пусть и преимущественно русскоязычная, но усталость давала о себе знать, и активно проявлять радость сил уже не было. Они пили в номере Поручика второй час, а фронтмены до сих пор где-то бродили. Миша, воспряв было на концерте, после него провалился в стандартную свою серотониновую яму, только ещё глубже обычного, на жизнерадостное предложение Балу отметить успех только что не обматерил его и ушёл. Андрей, беспечно улыбаясь, пообещал «всё уладить и привести нашу буку» и пошёл за ним. До сих пор не вернулся. — В бассейне они утонули, что ли, — проворчал Гордей. Саша вдохнул. Глубоко, будто собирался сам нырнуть в этот бассейн. — Ща схожу, потороплю. В коридоре после душноватого номера было прохладно. Голова кружилась — то ли от кислорода, то ли из-за того, что встал резко. Вот зачем, а? Ладно, Саша знал, зачем. Надежда на то, что боль поможет убить, выдрать с корнем и вышвырнуть куда подальше это грёбаное, не нужное ни ему, ни тем более Андрею чувство, похожее на чёрную дыру, всё ещё теплилась. Он сдохнет — она останется. Потому что надежды на взаимность нет и не было никогда. За дверью номера было тихо. Он постучал. Подождал. Ещё постучал. Снова сделал вдох, такой, что перед глазами стало темно, и повернул ручку. Не заперто, как он трусливо надеялся. Миша терпеть не мог запертые двери, и все понимали, почему, но сейчас он же не один там… Дверь открылась, не скрипнув. Миша поднял голову от книги и недовольно сверкнул на него глазами, одними губами прошептав: «Чё надо?» Он полулежал на кровати прямо поверх покрывала, подложив под спину подушку, и читал при свете ночника, а Андрей спал, уткнувшись ему куда-то в подмышку и обнимая поперёк груди. На второй кровати идеально расправленное покрывало не было примято даже чуть-чуть. Саша мотнул головой — ничего, мол, пойду я, — плотно закрыл дверь и сполз по ней на пол. Дышать было больно пиздец, но он уже откуда-то знал — шоковая терапия не поможет. Никуда эта дыра в его груди не денется. Просто будет больно, и всё. Ну, нажраться как свинья — тоже неплохо. * Когда Андрей ушёл — из группы, от ТОДДА, от Миши, — хлопнув дверью метафорически и буквально, за ним пошёл только Каспер. Саша думал, будет легче теперь, когда не придётся видеть Андрея каждый день, когда и ему, и Мише так же паршиво, как было Саше все эти годы… Индюк тоже думал. Стало только хуже. Миша упоённо убивал себя, Андрей практически перебивался с хлеба на воду, но и слышать не хотел о возвращении, а у Саши к привычной боли добавилось ещё и отвращение. К себе. Бежать бы сейчас за ним, разделять тяготы, подставлять плечо… Не оттолкнёт же теперь, когда Миши рядом нет? Не оттолкнёт, но и ближе не подпустит. Горчило на языке осознание, что он, Саша, Андрею никогда не был нужен — и никогда не будет, что с Мишей, что без. Хоть в лепёшку расшибись. Он — просто приятель, даже не друг, не говоря уж о чём-то большем. Семья, опять же. Кто их будет кормить, пока непутёвый муж и батя бегает за каким-то мужиком, которому на хер не упал? Смотреть и молчать было не проще, чем всё бросить и бежать за Андреем — но проще, чем позвонить и рассказать, что происходит на самом деле. Что происходит с Мишей. Пока смерть их не разлучит. Андрей ведь Мишин. Даже сейчас. * Даже когда они стояли над гробом, и Саша оборвал последние ниточки. В основном, конечно, для себя. Потому что уже понимал каким-то чутьём, что и смерть не изменит ничего. Ни для кого. Надежда на взаимность не то чтобы умерла — скорее, по-настоящему и не рождалась. А с чёрной дырой в груди, которую кто-то придумал называть любовью, не сделать ничего. У Андрея теперь такая же. И от этого почему-то было только хуже.