За бурей следует покой

Пострадавшая от хлёсткого удара щека горит неприятно и болезненно, так и хочется ухватиться руками за покрасневшую кожу, вот только гордость и нежелание показаться уязвлённым, открытым для удара в щёку другую – сильнее. — Я и подумать не мог, что нашему царевичу доступно такое качество, как покорность. Столько времени дурить меня, при каждом удобном случае раздвигая ноги, как самая настоящая блядь.. Что же, поздравляю с удавшейся ролью, Ванечка, она подходит тебе куда лучше, нежели роль князя, — угрожающе низко шипит Кощей. — Да пошёл ты! У такой бляди, как я, хотя бы есть человечность, которой ты по своему рождению лишён, нечестивый зверь. Кощей на это лишь громогласно смеётся, вонзаясь взглядом в глубину синевы. Иван свирепо вглядывается в янтарный блеск напротив, точно загнанный в угол зверь, которому только и остаётся что зубоскалить и казаться сильнее, крупнее, кровожаднее. Вот только Кощея этим взглядом не проведёшь: в нём он видит лишь скрываемые испуг и отчаяние, внутреннюю дрожь смятения и паники – всё, что так манит и притягивает прирождённого хищника, которого на инстинктивном уровне будоражит запах страха будущей жертвы. Сладко, притягательно и упоительно. Именно такой аромат исходит от скованного в магические цепи Ивана. — Если ты думал, что из-за твоего развязного поведения моё отношение к тебе потеплело хоть на маломальское пламя свечи, то ты глубоко заблуждаешься в своих грёзах, царевич. — Не неси чепухи, ты и тепло – вещи априори несовместимые, — яростно выплёвывает Иван, оглушая комнату горькой усмешкой. — Прекрасно, что ты это осознаешь своей дурной головой, и потому не советую возвращать какие-либо надежды на обратную милость, — холодно чеканит Кощей и, поддев ногтями подбородок юноши, грубо тот сжав, шипит прямо в лицо: — Будь благодарен, что княжеское отродье не лишилось головы в первый же день заточения. После этих слов Кощей брезгливо одёргивает руку и, прежде чем покинуть помещение, окликает слуг: — Дайте напиться нашему царевичу. Навки без промедления выполняют приказ, опаивая Ивана водой из глиняного кувшина. Та в большинстве своём льётся мимо рта, стекая по подбородку на шею, промачивая грязную из-за крови рубаху. Вода ледяная; от питья щиплет разбитую губу, привкус железа на языке только сильнее оседает в глотке. Иван изнеможённо опускает голову, стоит только навкам закрыть дверь, погружая помещение в мрак. Он не имел возможности различить сколько дней и ночей прошло с момента нахождения в этой серой, промёрзлой комнате с маленьким окошком наверху, в которое в попытке сбежать не пролезет и крыса. Ивану казалось, что это окно – насмешка, глумливая издёвка над его беспомощным положением. Излишний раздражитель внутреннего бессилия. Иван с первой же секунды попадания в замок решил для себя во чтобы бы это не стало не позволить Бессмертному сломать и уничтожить всё человеческое, которое у Ивана было. Но и Кощей играл умело: глумление в виде короткой рубахи на нагое тело, златая цепь вокруг тонкой лодыжки, грязные посягательства на уже поруганную честь – всё это время от времени затемняло, ослабляло прежнюю гордость, которая опасно раскачивалась над пропастью покорности. Это тяготило, сжимаясь на горле крепким узлом, чтобы утянуть в трясину отчаяния. И в какой-то отрезок времени чаша пролила остатки давешней несокрушимости. Иван решил сбежать, разрушив сделку и предав обещание, державшееся на свободе Милы. Сделавшись послушным и во всём согласным, он избавился от проклятой цепи, которая была подобна гадюке, заслужив удовлетворённый с толикой кошачьего восторга янтарный взгляд. Дело оставалось за малым: найти одну единственную брешь в охране, которой Иван в последствии воспользовался. Но сбежать не удалось: не успел он достигнуть и половины пути, как его нагнал морок, и острые когти, вцепившись в тело, потащили обратно в безвыходную темень, заточив в сырой темнице. «Таков удел всех, кто одной с ним крови», — раздаётся в голове полный отвращения голос Кощея. — Откуда только такая ненависть ко всему роду людскому? — вопрошает в тишину Иван, зная, что никто ему на этот вопрос не ответит. За окошком слышны одни лишь крики совы, которая вцепилась когтями в железные прутья, с диким восторгом всматриваясь в пленника. — Вон пошла, противная. Нечего тебе здесь разглядывать. Сова, будто поняв Иваново недовольство своей персоны, в последний раз издала зычный крик, прежде чем улететь прочь. Иван даже было расстроился такому исходу и погрозил на свою вспыльчивость, что прогнал какую-никакую компанию – одиночество порою сводило с ума, но не успел он даже обдумать разговоры с птицей, как незаметно для самого себя уснул. Наверху что-то громко ударило, от чего Иван дёрнулся всем телом, всё ещё не имея возможности понять сколько времени он проспал и определить какой по счёту шёл день. Он лишь устало оглядел знакомые стены и уставился на громадную дверь с глупой надеждой, от чувства которой тошнота подступила к горлу. Но не успел Иван и поморщиться, как дверь неожиданно скрипнула и яркая полоска света впустила в помещение невысокую, но крепкую навь. Иван сразу узнал вошедшего – то был Вазир, который разглядывал его с толикой презренного Иваном сочувствия во взгляде. Цепи звонко зазвенели, и Иван, освободившись от их пут, неловко споткнулся о свои же ноги, но всё же сумел удержать равновесие. Мышцы ныли, тёмные следы от цепей и раны, оставленные Кощеем, горели огнём, рождая в груди неприязнь к своему телу. Испорченному, потасканному по всем поверхностям в приступе зверского голода запачкать, оставить как можно больше меток телу. — Господин вновь созывает Вас обратно в Ваши покои, — ровным тоном прерывает не самые приятные Ивановы думы Вазир. — Прошу следовать за мной. — С чего бы такая милость? — глумливо фыркает Иван, босиком переступая порог своей бывшей темницы. На вопрос ему ожидаемо не отвечают, затеряв ответ в складках длинного чёрного плаща. Серая плитка морозит ступни, но Иван и не думает заострять на этом своё внимание. Это сущий пустяк по сравнению с тем, что он пережил и что ещё пережить ему ожидается. Длинный коридор оканчивается новой дверью, за которой Ивана ожидают его прежние покои: всё та же мерзкая темница в колпаке из роскоши. «Вновь эта золотая клетка», — бесстрастно пролетает в мыслях у Ивана, и он медленным шагом входит в большую комнату, послушно садясь на постель, ожидая неизбежного. — Прошу меня простить, но таков приказ господина, — помертвело произносит Вазир, защёлкивая браслет на ноге Ивана, от чего последний в отвращении морщится, отворачивая голову, тем самым не замечая прощального поклона нави, но прекрасно слыша стук закрывшейся двери. Тишина стен и богатство убранства отдаются в сердце холодом, отчаянием с привкусом недоспелой рябины. Бежать и прятаться нет смысла, нет ни единой вероятности, что это возможно после того, как тебя поймали и наново, с позором нацепили ошейник, цепь которого находится в руках у заклятого врага. Сдавленно хрипнув, Иван измученно падает на кровать, во всю ощутив на себе упадок сил из-за голода и прошлых переживаний, которые всё ещё отзывались в нём с неизбежными биением сердца. Стоило лишь только на одно мгновение прикрыть глаза, чтобы провалиться в сонное царство, где Ивана встретила всё та же неизменная тьма.

***

Кощей восседал в кресле со своим привычным надменным видом и разбирал внушительную гору писем, которая скопилась у него ровно с того дня, когда юный пленник всё же решился на побег. Стоило тогда Кощею почувствовать волнение пожухлой травы и ощутить частое дыхание бегущего Ивана, как его грудь наполнилось чем-то противным и слизким, силясь вырваться наружу в виде чего-то ярого и тёмного, что несло в себе марево обладания. Отпускать пленника не хотелось, этому противилась вся хладная натура, но это необъяснимое нежелание Кощей списывал на куда более понятное объяснение: месть. Наблюдать за страданиями и их же причинять – всё это приносило урчащее удовольствие для стороны другой. Той, которая неизбежно преследовала из зеркал, ходила тенью, и в момент, когда Князь Тьмы был на грани, появлялась, стремясь обрушить, внушить всё самое мрачное, стерев намёки на просветы. Кощей отпрянул от чтения однотипных просьб и жалоб, устремив взгляд к окну, за витражами которого опасно сверкнула молния, ударив оглушительным разрядом в землю и осветив ту часть замка, в которой находился пленник. Безусловное издевательство со стороны природы. Зверски оскалившись, Кощей проводит рукой, стирая видение своих покоев, одним взмахом кисти оказавшись аккурат подле дверей в покои другие, за которыми, Кощей чувствовал, крепко спит Иван. Опустив когтистую ладонь на круглую ручку, он открывает себе вид на свернувшееся в защитную позу тельце, которое утратило бывалую крепкость мышц, заполучив нездоровую худобу, семь ночей проведя в сырой темнице. Иван на этой огромной кровати кажется до скрежета зубов беззащитным, и Кощею с силой приходится бороться с внутренними голодом плоти. Бордовая постель, на которой Иван принимал его легко, без сопротивления, ухватившись руками за спину; на которой позволял себя целовать и касаться в чувствительных местах, подбадривая громкими стонами, – вызывает очередной приступ бешенства на грани безысходности. «Всё это непонятно, неправильно», — уже в который раз бьёт набатом в голове. Цепь звенит – Иван переворачивается на спину, не подозревая, что подставляет своё горло на обозрение хищнику, спрятавшемуся в темени. Кощей же обводит взглядом бледность и хрупкость открытой шеи. Одно только усилие – и этот тонкий стебелёк сломается подобно тому, как ломаются в его руках полевые цветы, как всё живое неизбежно гибнет в руках смерти. «Наигралась пташка, сломав себе крылышки», — холодно усмехается Кощей, ни чувствия и грамма веселья: лишь скопившуюся горечь на языке. Когда он узнал о побеге Ивана, в груди что-то противно начало скрести, желая выбраться наружу, переломав рёбра и разорвав кожу. Что-то, что ощущалось болью от предательства, тем, что Кощей похоронил глубоко в своей бездне, возродив из этого пепла чувство другое: ненависть. Именно ею питались Кощеевы силы и благодаря ей он восстал из золы прежней жизни, в которой являлся человеком. Он уже и позабыл каково это. Но стоит лишь протянуть руку, чтобы ощутить под пальцами пульсацию крови, биение горячего сердца, как воспоминания нахлынут подобно морской буре, потопив корабль сомнений и страхов. Ещё немного. Ещё совсем чуть-чуть.. Ну же… Тихий и ломкий вздох, слетевший с полных губ, окутал тело внезапной дрожью, от которой Кощей молниеносно опешил, отдёрнув руку у самой жаровни, так и не сумев дотронуться до тёплой кожи. Бросив взгляд на внутреннюю сторону собственной ладони, Кощей недоумённо рассмеялся: — Не иначе как с ума сошёл.. Последний раз взглянув на копну золотистых волос, Кощей с трепещущейся в груди растерянностью покидает Ивановы покои.