В четырёх стенах — ты и я

      В камере было влажно, пахло затхлостью и годами разрастающейся плесенью. Яманои жил в этой камере полгода в полном одиночестве, словно в сраном карцере. Да, здесь были кровати, рабочий стол, были вешалки для так называемой школьной формы и даже окно, перекрещенное железной решёткой, вид из которого выходил на внутреннюю часть территории исправительной колонии. В карцере же было пусто, лишь одна-единственная ржавая полка скрипела под юношеским телом. Пахло там точно так же, как и в любой другой камере, но к прочим ароматам прибавлялся стойкий запах мочи, настолько въедающийся в одежду, что она воняла ещё несколько дней кряду.       Но какой смысл в этих относительных удобствах, если тишина в карцере была соизмерима тишине в четвёртой камере? Из соседней камеры доносился громкий мерзкий хохот, за окном нагнетающе каркали вороны — эти приглушённые звуки ещё хоть как-то связывали Яманои с реальностью. Но ему нахуй не сдалась эта ёбаная реальность! В карцере было спокойнее. Находясь там, ты понимаешь, что в соседних камерах заключённые отбывают то же наказание, что и ты, и мучаются от скуки точно так же. Находясь же в своей камере, где имелся доступ к вышеназванной реальности, ты всецело осознаёшь, что находишься в стороне от остальных, ограждённый фантомным, но вполне реальным высоким забором с колючей проволокой. Как же это раздражало!       Яманои успел сменить множество исправительных учреждений, в каждом из которых сумел подняться до вершины, стать местным авторитетом, но из раза в раз его переводили во всё новые и новые места заключения. Он никогда не был обделён вниманием с первого дня отбывания своего срока, но именно в академии Шоран впервые почувствовал себя одиноким. Нет, безусловно и здесь своими заслугами вроде побед в кулачных драках с несколькими ветеранами и безоговорочно высоким интеллектом он завоевал уважение со стороны братьев по несчастью. Все звали его Яманои-сан и боялись перечить ему. Где это видано — очкастого пятнадцатилетку даже старожилы саном кличут! А толку-то? Спать он ложился в одиночку, одевался с утра в одиночку, уроки делал тоже в одиночку. Общался с людьми лишь во время лекций или в столовой, но разве то можно было назвать общением? Так, хоть какое-то разнообразие в жизни. Яманои ни разу не посчастливилось найти собеседника под стать себе.       Целыми днями он только и делал, что учился, читал книги в библиотеке, грозящие вот-вот подойти к концу, и иногда смотрел телевизор, расположенный в столовой. Ах, а если удавалось упросить охранников на то, чтобы они поставили пластинку Вагнера в библиотечный проигрыватель, то настроение поднималось на весь день. Старался, конечно, мирно отбывать срок, наученный горьким опытом его продления ввиду постоянных драк, но поразительно часто оказывался в самом эпицентре конфликтов между заключёнными. Выйдет ли он когда-нибудь на свободу? Вопрос этот, увы, останется без ответа на многие долгие годы, но жизнь в тюрьме стала для Яманои настолько привычной, что он уже и не стремился покидать эти затхлые стены с облезлой штукатуркой.       Но сидя за простецким рабочим столом и чиркая задание по математике скорее машинально, нежели всерьёз раздумывая над решением, Яманои искренне (пусть и незаметно для окружающих) радовался тому, что терпеть абсолютное одиночество ему пришлось лишь полгода. Полгода пыток закончились тем, что свыше ему даровали длинноволосого грубого и ужасающе наглого соседа по камере.       — Катись оно всё к чертям! Сенда-кун — конченая блядина! — в камеру ворвался Йошиока. Растрёпанные волосы и струйка крови, стекающая с губ по подбородку и пачкающая воротник тюремного костюма, выдавали в нём готовность убивать. Йошиока вмиг преодолел расстояние от двери, ухватив с собой деревянный хрупкий стул, и оказался возле рабочего стола, где сел плечом к плечу с Яманои. — Нойман, возьми меня за руку, иначе я воткну свой самый острый нож аккурат между глаз тому уёбку из восьмой!       Яманои, не отрывая взгляда от тетради, любезно протянул свою левую руку, в которую Йошиока вцепился такой смертоносной хваткой, что возник риск перелома нескольких пальцев. Чужие тонкие пальцы привычно переплелись с его мозолистыми, покрытыми рубцами и шрамами пальцами. Яманои уже привык к такой жестокой тактильности, так было всяко лучше, чем позволять Йошиоке размахивать непонятно откуда взявшимися ножами направо и налево. Ведь увидь охранники оружие хотя бы только у него одного, то начнут обыск по всем камерам, а Яманои этого нисколечки не хотелось: у самого были припрятаны иглы и препараты. Так, на всякий случай.       — Нойман? — скучающе переспросил Яманои. На самом деле любопытно было до жути. Йошиока любил коверкать его имя, но не настолько же!       — Мгм. Ну типа Нои-ман, но только Нойман. Круто же? — выглядел юноша таким гордым и самодовольным, будто как минимум открыл новый химический элемент.       С секунду подумав, Яманои понял, что для образования этого прозвища Йошиоке не пришлось прибегать к хитрым махинациям, достаточно было всего лишь взять последнюю часть его фамилии и английское man.       — Хм, неплохо. Но чем тебе так моё имя не нравится?       — Мы ровесники, называть тебя Яманои-сан я ни за что не стану, вот ещё! — картинно фыркнул и, судя по всему, чуть успокоившись от мыслей о Сенде, слегка ослабил хватку. — А Яма-чан и Ми-чан звучат слишком слащаво, тебе не кажется?       Яманои понятливо кивнул, но сразу же прибавил:       — Яманои-кун почему не устраивает?       — Скукотища! — недовольно воскликнул Йошиока, закатив глаза. Засохшая на подбородке кровь его особо не смущала. — Я всех кунами зову, пусть в тебе хоть разнообразие будет.       Яманои на это лишь усмехнулся, продолжая удерживать ладонь Йошиоки в своей руке.       С появлением Йошиоки в четвёртой камере существование в академии Шоран изменилось кардинальным образом и определённо в лучшую сторону. Он болтал круглыми сутками и постоянно бездельничал, распространяя вокруг себя ауру беззаботности, тем самым заполняя зияющую пустотой дыру в душе Яманои. Несмотря на его прямолинейность и открытый поиск выгоды в окружающих людях, из него выходил собеседник намного лучше всего сброда академии Шоран вместе взятого. Его, конечно, нельзя было сравнить с Яманои, но тем не менее Йошиока был наиболее притягательной личностью из всех знакомых Яманои.       Йошиока любил наживать себе врагов, часто грубил лидерам других камер, поэтому драки с его участием происходили на регулярной основе. Как уже говорилось, он магическим образом прятал под одеждой с десяток ножей, что давали ему бесспорное преимущество. Именно благодаря ножам хрупкий на вид, удивительно стройный и неприученный к тюремным укладам Йошиока до сих пор оставался жив. Ну а что Яманои? Бросать своих сокамерников в беде здесь не принято, да и он ни за что бы не стал рисковать с трудом заработанным авторитетом и самолично выстроенной иерархией. Впрочем, когда дело касалось важного для него человека (а Йошиока всё-таки был таковым, ибо потерять его значило вновь вернуться в ту пучину серых будней) Яманои не мог оставаться в стороне и выступал в активной роли, когда дело перерастало в массовую драку. К тому же если Йошиоку отправят в карцер, Яманои в очередной раз окажется наедине с криками птиц и гоготом осуждённых за стенкой.       С Йошиокой на пару даже в карцере находиться было намного приятнее, особенно если оказывалось, что он сидит за стенкой. А если уж их разделяло более внушительное расстояние, то в ход вступала азбука Морзе, которой Яманои обучил Йошиоку за довольно короткий срок: Йошиока поразительно быстро усваивал новую информацию. И так уж получалось, что тошнотные карцерные ароматы, стоящая в воздухе влажность и общая удручающая обстановка моментально испарялись, оставляя в этом мире двоих: Яманои Мицуру и Йошиоку Масафуми. Даже противный писк мышей не раздражал так, как делал это всего-то месяц назад.       Йошиока каждый вечер мешал учиться, регулярно заставлял Яманои делать так, как он того пожелает, прибегая не только к словесным угрозам, но и направляя остриё ножа точно в кадык своего сокамерника. И если первый пункт выводил Яманои из себя и доводил их ссоры до «дружеских» побоев, то вторая черта в Йошиоке ему нравилось. Редко кто мог позволить себе разговаривать с Яманои подобным образом, а этот самоуверенный слащавый сопляк мог. Не просто мог! А действительно готов был всадить нож в шею горячо любимого друга, если тот ослушается его воли.       Тем не менее Яманои его любил. Простой юношеской любовью, нетребующей осознанности и ответственности. Ему нравились эти пидорские светлые волосы до лопаток, блевотно мягкие черты лица и длинные пальцы, обладающие такой охренительной силой, что создавался ебейший диссонанс с внешностью Йошиоки. Наверное, Яманои не задумываясь убил бы за него, как однажды убил того чувака из службы защиты детей, чтобы отгородить его грязные лапы от матери, и ни на секунду бы не раскаялся. Любовь Яманои всегда была такой: кровавой, застилающей разум и заполняющей его всего до отказа.       Но пока он этого, конечно же, не осознавал. Яманои любил поверхностно и, если в его случае можно так выразиться, невинно. Ему было всего лишь пятнадцать и он не видел объект своих любовных интересов в Йошиоке, твёрдо убеждённый в том, что тот — его награда за многолетние муки. В конце концов, Яманои всё ещё был ребёнком. Ребёнком, способным без отвращения расчленить кого угодно ради любопытства, способным без зазрения совести сломать кому-либо руку, способным говорить на трёх языках в совершенстве, способным сыграть любое произведение Вагнера по памяти и так далее и тому подобное. Но всё-таки ребёнком, нуждающимся в том, кто будет сжимать его руку, пока он решает арифметические уравнения.       Так и жили. Каждый день получая друг от друга угрозы смерти и море прочих оскорблений, но, несмотря на это, дорожили друг другом больше жизни и, как видите, держались за руки на территории, ограждённой четырьмя стенами, покрытыми трещинами и различного происхождения разводами, со столом у окна, с двумя пустующими койками и с двумя занятыми, с вешалками и с перегарающей лампочкой под потолком. Это место было их домом, их крепостью, именуемой камерой номер четыре, жителей которой действительно стоило бояться.       — Так что там с Сендой-куном? Или мне стоит называть его конченой блядиной из восьмой? — с лёгкой насмешкой поинтересовался Яманои.       — Как пожелаешь, но второе лично мне нравится больше! — наигранно шумно вздохнул. — Мы… м-м… слегка повздорили после обеда. Увы, до драки дело не дошло, но надзирателю чертовски не понравилось, как мы себя ведём, и он отправил нас бегать пятьдесят кругов на спортплощадке. Так этот выблядок сделал мне подножку, и я вписался лицом в землю, как видишь. — возмущённо ткнул на окровавленную губу и заляпанную красным кожу лица. — Я хотел хорошенько вмазать ему по почкам, но надзиратель, сукин сын, вовремя заметил напряжение между нами.       — И ты, конечно же, не смирился с этим. — наперёд констатировал Яманои.       — Сомневаешься во мне? — тёмные глаза Йошиоки блеснули вызывающим огоньком, а сам он до хруста стянул свои пальцы на ладони друга.       — Ни на секунду. — не желая отрываться от математики, поднял вверх сцепленные руки и поправил сползшие на кончик носа очки, одобрительно взглянув на Йошиоку из-под полуприкрытых век. — Сегодняшний ужин будет феерическим, не так ли?       — Читаешь мои мысли. — расплылся в довольной заговорщической улыбке. — Готов перетерпеть ещё пару ночей в карцере?       — Спрашиваешь ещё! Сенда-кун получит сполна. — и мысленно добавил: «Ибо нехуй портить столь прекрасные лица».