Усомнившаяся

— Архангел Михаил?! — потрясенно произнес её собеседник. На её губах не было и намёка на улыбку — лишь нечто животное, ястребино-хищное. Ей казалось, будто глаза её остекленели; невидящий взгляд был устремлен на существо перед ней. Внешне ничто не выдавало того, что творилось у неё внутри: тревожно стучащего смертного сердца, бьющегося в груди, как никогда раньше; ощущения, будто собственная оболочка превратилась в тюрьму, слишком тесную, чтобы целиком вместить её крик. Кричал ли он? Наверняка кричал, и неважно, что она с трудом могла себе представить подобное. Агония, вероятно, была невообразимо невыносимой. Михаил не сомневалась, что его напарник в тот день кричал: он всегда был бестолковым и нервным существом. Тем не менее они с ней питали друг к другу уважение, смешанное со столь же сильным отвращением. Их объединяло нечто ценное для них обоих. * * * Он связался с ней поразительно быстро. — У меня для тебя ничего нет, — процедил он. — Потому что… — Ты не смог дотронуться, — отрешённо ответила она. — Да. Я понимаю. Как вообще этот разговор стал возможен, словно она была не воительницей, а солдатской вдовой, которой вручали мундир мужа? Больше они не произнесли ни слова. * * * Теперь же Хастур спросил: — Ну что, трясокрылка, принесла? — Однако влажные тёмные глаза поймали её взгляд, а предназначенная для адских зрителей дерзкая фраза скрывала в себе океан невысказанных слов. — Принесла, — обманчиво спокойно ответила Михаил; широкие рукава, словно крылья, взметнулись вокруг графина со святой водой. — Потом вернусь за ним. — Нет, — быстро сказал Хастур, — я думаю, стоит оказать эту честь тебе. Это, эээ… Я видел, на что эта штука способна. Конечно же, его шокировало увиденное, и страх его был обоснован, но за этим крылось и нечто большее. В присущей ему зловещей манере он делал ей подарок, и она была ему за это благодарна. Михаил понимала, что не может рисковать своей репутацией, задержавшись в Аду дольше положенного, но кое-что ей всё же было доступно — в данном случае роль палача. Михаил являлась олицетворением правосудия — пускай не покровительницей, но, безусловно, судьей. Оно было её работой. Выливая содержимое кажущегося бездонным сосуда, она подняла вторую руку и едва заметно склонила голову в знак признательности Хастуру; ее губы были плотно стиснуты, чтоб сдержать рвущийся наружу внутренний крик. Разумеется, демоны были гнусными, омерзительными созданиями. Но Лигур был другим. Ему можно было доверять, они могли открыться друг другу. Иногда ей просто хотелось пожаловаться на коллег-мудаков, пока они нежились в постели, и он всегда ловил каждое её слово. Ему нравился звук её голоса. Ему нравилось, как напряженные черты её лица смягчались, если она ощущала, что может говорить откровенно. Ей тоже случалось разделять краткие моменты его уязвимости; признания в том, что порой он испытывает нехарактерные для демона, напоминающие сочувствие эмоции. Он был красив. Он был силен. И на какое-то время он был вроде как… её. * * * Когда Михаил вернулась в преисподнюю, чтобы забрать принадлежащее Раю оружие, она застыла на месте, вновь ощущая, как бессмысленно колотится сердце. Гад, лежавший в ванне, остался невредим. Он открыто насмехался над ней. Всевышняя решила пощадить его. Сегодня Михаил собиралась свершить правосудие. Это было её работой. Но сегодня Михаил впервые в этом усомнилась.