Готэм спятил

Если кто-нибудь спросит, как он себя чувствует, Джим ответит, что лучше всех. Глядя на Освальда, можно сказать примерно то же самое. Выплыл хрен знает откуда, с щегольским видом, с ненавистью в глазах, с удушающим сарказмом в тоне. Преисполненный уверенности, явился богом из машины и поставил жирную точку в проблеме с Галаваном. Получите, распишитесь, детектив! Грязное дело за мной, а эту дрянь с асфальта соскребайте сами. Всегда пожалуйста, удачи. С ехидной улыбкой попрощался и исчез, размахивая базукой до колен, пока в ночи догорало то, что когда-то, между прочим, сделало Освальда Кобблпота и Джеймса Гордона практически соулмейтами. Учись, Джим, как надо убивать. Учись у профессионалов. Вышел из Аркхема, ага. Со справочкой. Такие, как Пингвин, неизлечимы, и дело не в сомнительных методах Стрейнджа. И ведь язык не повернулся сдать Освальда. Сдать куда?.. Может, еще сесть с ним рядом? В одной камере. А что, неплохая идея (по крайней мере, сексом будут обеспечены до конца света). Была бы неплохой, будь в Аркхеме нормальные врачи, хоть когда-нибудь, пожалуйста. Нет, Готэм спятил, спятил окончательно и бесповоротно; тут не лечат, тут ломают все, что еще каким-то чудом уцелело, а потом каждый день рвут края незаживающих душевных ран. После поездки на юг Джиму плевать. На Галавана, на Освальда. На свою жизнь. Плевать, просыпаться по утрам или засыпать. В сущности, плевать уже на все. Или нет? Полгода прошло. Полгода успешного игнорирования друг друга. Освальд не звонит и не приходит. А в воздухе висит невысказанное, тягостное, ошибочно считываемое как «лучше бы тебя в моей жизни не было». И вот она, наконец-то! Крайняя точка унижения: Джим готов продаться Пингвину за долбаный миллион. Понятия не имеет, что будет делать с такой огромной суммой, но хочет, чтобы Пингвин его купил. Он думает: купи меня, поставь на колени и с торжествующим оскалом швырни эти деньги мне в лицо. Натянув перчатки до скрипа. Поправив галстук. Взмахнув тростью. Можешь и хребет ею мне проломить, чтобы уж наверняка отрезвило, чтобы Джим Гордон сдох в этом Готэме и проснулся в другом: нормальном, солнечном, под фильтром выкрученной насыщенности красок, и чтобы преступники за решеткой, и чтобы рядом Ли, и дочь, и сын, и чтобы «Папа, можно нам домой собаку?»; и чтобы вся из себя такая довольная Барбара не торговалась за поцелуи; чтобы никаких Огров и убийств родителей; чтобы не смотреть на ее красивое лицо (господь отымей мою душу, какая же она эффектная, испорченная, больная), не видеть в отражении ее глаз собственное безумие, и за все, что с ней произошло, не ненавидеть себя каждую секунду. Чтобы больше никаких ошибок. Нет, трость по хребтине не поможет. Все, что произойдет: ты, Джеймс Гордон, поднимешься с кучи денег, поскользнешься, упадешь лицом в грязную зелень, снова поднимешься и, держась за поясницу, поплетешься в свою темную конуру — выть от тоски и трахать какую-нибудь Вейл. Драть до изнеможения ночи напролет. Хорошая же девушка, правда. И вы могли бы. Но кто виноват, что ты не отпускающий прошлое идиот? А как отпустить это прошлое, если оно повсюду? Оно метит в кресло мэра, его носит на руках толпа, скандирует его имя, оно в газетах, в телевизоре, оно смотрит прямо в душу и дает понять, что не видать миллиона долларов, хрен бы с ними, лучше просто бы исчезло с глаз. За свои страдания Джим Гордон не получает даже за щеку, какие там деньги, хотя вот тебе Фиш, Освальд, пожалуйста, делай с ней что захочешь, только не звони в три ночи, под звуки самоублажения томно рассказывая, что именно. Никаких денег, Джим, потому что у Освальда, очевидно, есть свои маленькие слабости. Что-то там про пингвинов и рыбок. Вопреки всему, назло всему и себе Джим готов проголосовать за Освальда (и его маленькие слабости). Освальд жаждет править Готэмом во что бы то ни стало, так почему бы не быть его соучастником и в этом безумном мероприятии? Потому что, может быть, Готэм действительно, как бы абсурдно это ни звучало, при мэре Кобблпоте поднимется с колен, расцветет, станет лучше, преобразится из столицы ада в рай на земле? Кто знает, Готэм же спятил! Все возможно, если вчерашнего криминального короля, сумасшедшего преступника, отсидевшего в Аркхеме, толпа обожает, облизывает, приветствует и превозносит как спасителя, а бывший праведный коп, рвущий зад ради защиты Готэма, и, в общем-то, тоже вчерашний (и не так уж несправедливо осужденный) уголовник, теперь охотится на монстров и мечтает сдохнуть. Благо, находятся дела поважнее, чем торчать у избирательного участка вместе с толпой таких же умалишенных. Тик-так. Ну, как отпустить прошлое, если возвращается Ли? Лесли Томпкинс — это имя повторять бы снова и снова, но его невыносимо больно произносить. Два слова, застрявших на языке, они как два крепких удара ножом в сердце. И чуть печальный взгляд карих глаз, с которым страшно столкнуться. Никто не знает, но перед сном Джим перебирает имена не рожденного ребенка. Ли снова в Готэме, и наступает конец. Тик-так. Стрелки отмеряют оставшееся время, маятником балансируют на последней секунде, прям как Джим, стоя на крыше, готовый сорваться, ни о чем не жалеющий, но удивленный тем, что и в самом деле решил это сделать. Сделать последний шаг. Ну же, Джим, попутного ветра в спину! Жутко? Любимая доза адреналина в кровь? Ах, если бы! Спокойно, почти умиротворяюще. Как безмятежно уснуть, чего не было очень давно. Тик-так. Назойливое тиканье застревает в голове. Вонь дерьма, в котором он вязнет все глубже и глубже, не передать словами. Харви был прав, говоря, что Готэм не для Джима, не для чистого сердцем рыцаря высокой морали, не для принципиального, твердолобого дурачка-бойскаута, наивного солдатика, кидающегося в бой против всего мира. Готэм сожрет случайно заблудшего сюда идеалиста и, переварив, изрыгнет очередного депрессивного, злого, усталого циника с извращенной моралью, размазав его по тротуару густым и мерзким плевком цвета спермы. Превратит в зомби, бесцельно шатающегося по улицам, исполняющего свою рутинную работу день за днем, день за днем, день за днем, до отключки полируя мертвую душу спиртным, забыв, кто он и кем ему быть предназначено. Тик-так. Кажется, пару раз он, пьяным до полусмерти, звонил Освальду. Просто чтобы послать в жопу, как будто тот в чем-то виноват, или еще зачем-то. Чтобы непременно сказать что-то плохое или признаться в чем-то. Он даже не помнит, чем заканчивался разговор и был ли тот вообще. Что-то плохое надо говорить перед зеркалом, глядя на вот эту небритую рожу, оставляющую на стекле пар перегара. Хорошая выдалась ночка? Где был? А вот Освальд известно, где — в мэрии. В окружении ленточек, шариков и сияющих лиц в обнимку с Нигмой смотрит с экранов телевизоров во всех кабаках города, никуда не спрятаться. Джим бы усмехнулся, сокрушаясь, мол, как же так, ведь (далее — цитируя самого себя, когда обращался к Вейл) «Пингвин лжец и убийца, ему нельзя доверять»! Но вот только сам Джим точно такой же. И все же, подумать только, еще год назад Освальд убивал налево и направо, а теперь ему поклоняется весь город. Джим уверен, что не в курсе и десятой доли мутных пингвиньих дел, но их бы хватило, чтобы засадить Освальда на по… постой, погоди! Хотел сказать «на пожизненное»? От такой иронии рука сама к пистолету тянется. Тик-так. Не то чтобы Джим желал ему зла. Ни когда-либо, ни сейчас. Но иногда задумывается над тем, что стоило бы пристрелить на пирсе. Или, может, не стоило убивать Галавана? Или… Да к черту. Джим устал жалеть обо всем подряд. Джим просто устал. Устал пытаться быть счастливым. Пытаться быть. Даже если где-то там теплится надежда. Ему остается лишь серая повседневность: кофе по утрам, пасмурный вид из окна, тучи, тучи, тучи, грязь, виски, похоть, разбитое сердце, затравленная боль, непрошеная ревность, кипящая ярость на дне души и непонятный, едва осознанный страх — все то, из чего не выкарабкаться, как ни старайся. То, что со временем разучился замечать. То, что сливается в мутное нечто, медленно превращаясь в пустоту, в стерильное бессилие. Хм, страдания. Если так, то Джим Гордон весь состоит из страданий. И безумия. Как Готэм. Джим растворяется в Готэме. А Готэм катится в ад, это неизбежно, и будет продолжать свой путь вне зависимости от принятых Джимом решений. Он всего лишь оттягивал этот момент. Хотелось бы верить, что оттягивал, а не наоборот. Как бы то ни было, защита Готэма теперь не его дело. Готэм спятил — и Джим вместе с ним.