Лебединое озеро

      Обломки заброшенного театра рассыпаются по земле бетонной крошкой. Острые осколки разноцветного стекла, неровные сколы древесины, куча неизвестного тряпья — всё это нагоняет смертную тоску, заставляя удариться в воспоминания давно минувших дней.       Старинное здание пустует всего полвека, каких-то пять десятков лет назад полное живой музыки и счастливых лиц.       От былого величия осталась, разве что, просторная сцена, половину которой погребла под собой обвалившаяся когда-то крыша.       Зрительный зал и вовсе опустел наполовину, лишившись большей части кресел. Изуродованные вандалами и растасканные ворами, они не внушают такого трепета, который могли бы подарить зрителю на пике своей работы.       Это и правда грустно.       По крайней мере, Майе Михайловне кажется именно так. Забытое и покинутое людьми здание видится ей серым, грязным и опустошённым. Эхо в прохладных помещениях позволяет слышать всё вокруг, но за последнее время не треснула даже ветка.       Здесь уныло, но она боится об этом сказать.       Липкий ужас окутывает с головы до ног, когда Шут подводит её к сцене, мягко подталкивая ладонью.       Его движения аккуратные, ненавязчивые, а голос, которым он шепчет ей на ухо, пропитан нежностью и обрывками лживых чувств.       О последнем Майя — некогда прима-балерина Большого театра — может утверждать с непоколебимой уверенностью, в одночасье лишившись всего по вине собственной наивности.       Она смотрит на переломанную сцену с тоской танцора, который практически вырос, ступая по этим доскам. Её глаза живые, пестрящие яркой голубизной, но сейчас они мутнеют, спешно готовясь к шторму. Разгорается буря.       Девушка вспоминает, как в былые времена её фамилия звучала по всем телеканалам страны, а на представления собирались тысячи людей. Она жила сценой и дышала запахом родных пуантов, в которых ни раз ломала пальцы и стирала кожу в кровь.       Плисецкая.       Народная артистка.       Кем же она стала теперь? Измученной осложнившейся простудой и голодом лебёдкой, что медленно погибает на берегу прозрачного озера, затаившись в камышах.       А виной всему сделался день, точь в точь сегодняшний, когда Майя открыла для себя удивительную истину: Николай Гоголь любил представления так же, как и она.       Шут протягивает в её сторону изящную ладонь, застывая перед разрушенным подъёмом к сцене. Порыв ветра, оказавшийся здесь из дыры в потолке, гуляет в складках белого, шёлкового платья. Плисецкая ёжится, чувствуя, как по оголённым плечам скользят мурашки.       Она глазеет в сторону мужской руки, не находя в себе сил отпихнуть её.       Смиряясь, опирается на его ладонь, переступая преграды.       Останавливается. Думает.       Девушку ведёт в сторону от внезапно нахлынувшей слабости, но она терпит, не желая казаться беспомощной. Позор и без того въелся под кожу.       Майя поправляет выбившуюся прядь русых, пшеничных волос. Поворачивается, глядя на Николая сверху вниз. Тот улыбается ей, щуря разноцветные глаза. Но улыбка эта больше не вызывает в душе тепла, не радует.       Девушка тихо бредёт за кулисы, минуя рваные красные полотна. Они расходятся, каждый принимая свою роль в этой постановке. Артист и зритель.       Плисецкая обиженно хмыкает.       Возможно, сегодня настал последний раз, когда она может исполнить партию восхитительно-прекрасной Одетты-Одиллии. Пусть даже свидетелем этому станет Николай.       Человек, который не пропустил ни одного её спектакля. Человек, чьё лицо она всегда способна была отыскать в зрительном зале. Которому доверилась. И который стал для неё ночным кошмаром, ограничив свободу.       Майя Михайловна знала, что обломки старого театра кажутся Николаю верхом роскоши. Что он не замечает той грязи, которую видит она. Для него это место — рай. С ярким светом, блестящим чистотой полом и красным бархатом громоздких кулис.       В раю существуют только он и его птичка.       Как и хотел изначально.       У них нет музыки. Нет костюмов. Нет декораций. У Майи отсутствуют даже пуанты, но она, кажется, не обращает на это внимания.       Новые мозоли накладываются на старые. Лопаются. Кровят.       Однако она бабочкой порхает по сцене. Легко. Невесомо.       А Шут прячется, смотрит с самого дальнего угла, цепляя взглядом каждый батман, каждое плие и каждое балансе.       На губах проскальзывает садистская ухмылка.       Он несказанно рад, что запер птичку в клетке.       Прекрасными иволгами нужно любоваться. Необходимо восхищаться гибкостью и выразительностью взгляда. Превозносить плавные движения и мягкую податливость мышц.       Это невероятное зрелище.       И только он достоин стать ему очевидцем.       Глаза расширяются восхищённо. Тихие скрипы половиц там, где касаются её босые стопы. Эхо аплодисментов, сотрясающее воздух. Театр оживает.       Иволга сменила одну клетку на другую.       И пока её хрупкое тело, сражённое усталостью, стремительно валится на пол, Николай уже оказывается рядом.       Его птичка никогда и не знала настоящей свободы.Однако всё равно ненавидела, считая его неправым.       Гоголь протягивает руку, дотрагиваясь до мягких, шелковистых волос. Лёгким касанием убирает их со взмокшего лба. Приглаживает.       Майя Плисецкая не перестала быть артисткой.       Просто теперь она будет играть только для одного зрителя.