***
— Я ведь хотел стать тебе другом, настоящим, — протянул Лёва, с надеждой смотря в голубые глаза-омуты. — Может быть теперь смогу. Валера, не поднимая взгляда от ботинок товарища по несчастью, ровно произнёс: — Может, — и робко посмотрел вверх.***
Жать руку, такую до боли знакомую, теплую, чуть влажную. После стольких лет, после прожитых вместе событий. С чудо-деревяшкой в кармане от отца Глеба, с тяжёлым сердцем. Это было восхитительно. Хотелось рвануть в лес, подальше от собственных чувств, или рвануть тело парня на себя и сжать в объятьях. Почувствовать запах, мягкость волос возможно, теплоту тела, услышать кровь, бегущую по венам и ощутить жизнь. — Переждëм эту ночь и двинемся в лагерь рано утром, — доктор подлетел неожиданно со спины, будто это он стратилат, а не Лагунов, — давайте, парни, в машину, время не теряем. Рита на коленях приводила Валеру в замешательство, так же как и взгляд Хлопова — сомнительный, неоднозначный. Не разгадать, не отмахнуться. До больницы не доехали, оставили Риту на доктора — ей нужен плотный ужин и спокойный сон. Съёмная комната в коммуналке. Валера. Лёва. Горячий чайник. — У меня есть чай, будешь? — Хлопов протягивает пустую чашку, но потом сразу убирает, — а, забыл... — Нет, я могу! Я буду, в смысле. Валера присел на небольшую табуретку у стола и наблюдал за суетящимся шатеном, что в разы повеселел. Вырос, зараза. Выше самого «кровопийцы» стал, хотя раньше наоборот было. И возмужал: плечи раздались, да и мышцы проступили не детские совсем. Ноги в охотничьих штанах ладные, всегда широко стоят, будто вот-вот и побежит куда-то Хлопов — только успевай догонять. И ресницы его пушистые, девичьи, и глаза серые. — Валер! — в который раз уже произнёс Лёва, не покричишь в коммуналке то, только и повторяй, как заевшая пластинка. — А? — будто ото сна очнулся вампир или от видения. — Чай с жасмином, будешь? — и смотрит, так пронзительно, с надеждой. Лагунов молчал, потому что говорить было нечего. Плевать ему на чай, плевать на плиту древнюю, что спасет их всех, на больную Риту и пиявцев в школе. Вот он, стоит, совсем рядом, только руку протяни и потрогай — мираж его. Его Лёва Хлопов. Валера медленно поднимается, подходит, как в густом тумане, близко, упирается в чашки в руках охотника. А тот замер, то ли от неожиданности, то ли от страха. Брюнет чашки то из рук забирает и ставит подальше, и ещё ближе подходит, почти впритык, запах чуя, человеческий — пот, кровь и одеколон (отцовский наверное). — Буду, — и не про чай вовсе. Лёва дышит чаще, грудь вздымается сильнее, в глаза смотрит неотрывно — чужие мысли пытается разгадать, а руки так и зависли на уровне пояса. Лагунов делает ещё шаг, и Лёве приходится отступать, и тянется он привычно за водой речной от страха и по учениям доктора. Но Валера руки его перехватывает, в своих сильнее сжимая и к столешнице прижимая всем весом, не вампирским, но мальчишечьим. И все глаза в глаза — контролирует, как удав кролика гипнотизирует. И вроде оберег святой в кармане, а от Лёвы его все равно ведёт, не как раньше — по-другому, и от этого ещё лучше. — Буду, — повторяет Лагунов и руками выше по локтям, — другом буду, хочешь? — на талию руки кладя. Шатен на ладони вампирские взгляд медленно опускает, думает, слишком долго по меркам их обладателя, дышит тяжело. — Хочешь? — Лёва мотает головой одновременно с повторяющимся вопросом, отрицая, заставляя Лагунова напрячься, взгляд быстро в глаза напротив бросает. За губы красные, искусанные цепляется и снова в пол смотрит. Лагунов ещё одну попытку использует: — Рядом буду, хочешь? — и берут эти слова Хлопова за живое, выдыхает грубо с хрипом, руки свои на чужие опуская, сжимая. И Валера не дурак, все понимает, зелёный свет за пеленой алого марева видит и вперёд подаётся, в губы тычется напротив, по-детски. Руки Лёвы вверх ползут, на шею брюнета ложатся, к себе сильнее притягивая, он на поцелуй отвечает, с рвением, с трёхлетним голодом. — Я думал, ты с Анастасийкой с лагеря, и того... — отрываясь, пыхтит шатен. — Ничего не было, она меня прикрывала, и помогала, когда нужно было, как Корзухин, — тараторит вампир и в губы по новой впивается. И лицо горит у Хлопова как костер, улыбка ползет от услышанного. — Дурак, — хрипит Лагунов, бедрами к тумбе прижимая, постанывая, — дурак, дурак, дурак. — Да, — на выдохе произносит охотник на вампиров, своего кровопийцу в кольцо рук заключая, не давая отодвинуться, и сильнее жмëтся, потому что если не навсегда, то точно на сегодня — Лагунов наконец-то его. — Я тебя сначала просто боялся, — Валера немного отстраняется, в глаза заглядывает, робко шепча в самые губы, — а потом боялся потерять… — и выдыхает за последнее время впервые спокойно.