Колыбель для темных времен

Иногда любопытство может убить душу, Но оставить боль, И по унции рассудок покидает ее голову, И через отражение зеркала мы видим Она с болью вернулась, Но теперь она неуправляема, я боюсь, каждый обеспокоен: Вы видите это реально не конец, Это только начало. Выходи играть.

Это всегда заканчивается. Хотя все меньше становится похожим на игру. - Ты выродок! Ошибка! Жёсткая пощечина обжигает щеку Мигеля, вырывая из него крик. Легкие разрывает от боли, воздуха катастрофически не хватает. Мир перед глазами расплывается, а промокшая футболка неприятным весом липнет к коже. Папа всегда ест первым. Потом Мигель. Потом Габриэль. Так говорила мама. И где она теперь? Дом всегда был похож на заброшенные развалины с протекшей крышей? Его били за попытку украсть куриных костей, на которых оставалось немного мяса? Все так чертовски запуталось. Сейчас главное вести себя хорошо. Мигель кусает щеку изнутри, до крови, чтобы не злить папу. Нужно терпеть, принять наказания. Иначе он доберется до Габриэля. Брат никогда не дает себе помочь, просто поправляет покрытые коричневыми пятнами штаны, пропахшие гнилым мясом и железом, и тихо плачет, отвернувшись к стенке. До утра. Он не может себе позволить ошибку. Папины речи смешиваются в памяти с запахом дешевого пива, пустым животом и грохотом ломающейся мебели. Мама ушла из-за Мигеля. Мама не вернется, потому что Мигель ходячее разочарование. Мама больше не хочет видеть своего старшего сына, потому что ее терпение лопнуло, и она решила в качестве наказания бросить их всех. Поэтому Мигель заслужил все это. Мигель же верит ему на слово, потому что память его похожа на карточный домик. Многое недоступно из прошлой жизни. Мама предстает в ней размытым пятном в человеческой оболочке. Безмолвная, стоящая рядом с грохочущим отцом. Стоя на саднящих коленях перед наполненной холодной водой ванной, чувствуя, как папина ладонь тянет за волосы на затылке, граница времени размывалась еще сильнее. Дома нет часов. Календаря. Телевизор работал только когда мальчики сидели на чердаке. Взаперти. Времени здесь не существует. Тонкие полоски света или их отсутствие из грубо заколоченного окна не считаются. Все превратилось в одну бесконечную попытку не оказаться здесь или рядом с покалеченным братом. Эти мысли откладывались в леденеющих конечностях, оседая страхом в маленьком сердце. Благоразумие в какой-то момент смыло цунами паники. Это чувство сжало внезапно грудную клетку сильной болью. Мигель хватал воздух ртом и издавал отвратительные крики, которые переходили в режущий слух визг. Маленькое тело сотрясали судороги, а желчь рвалась наружу, обжигая глотку. Резкие вспышки боли. Бортик ванны украшен новыми ярко-красными пятнами. Лоб горит. Мигель окончательно зашелся в истерике и бросился на отца. Чистая детская ярость, лишенная какого-либо желания спрятаться или замереть. Непозволительная роскошь, которой он лишал себя…. Неделю? Месяц? Год? Мама читала книжку про такое место. Про девочку, которая заперла себя в собственном чистилище после визита в этот мир. Потому что каждого, кого она там встречала – переворачивал раз за разом ее собственный разум. Мама ушла. Забрала с собой его сердце и спокойный сон. Сказка осталась. Мигель учился у той девочки, чье имя давно забыл, искусству запираться. У нее были вино и таблетки. У него было воображение, старые газеты и несколько ручек, что скоро закончатся. Она запиралась в чистилище. Он в себе. Теперь отец разрушал все, к чему они привязывались. Мигель стал прятать мамино лицо в своих рисунках. Он всегда рисовал её в виде дракона, спасающего мир. Папа же драконов никогда не любил. Мигель все еще учится многим вещам. Поэтому с самоконтролем есть небольшие проблемы. Голова в такие мгновения свободы освобождалась. Все становилось ясным и четким. Отросшие детские ногти вцепились в заросшую щетиной шею, а голые ноги уверенно пинали в солнечное сплетение и ребра отца. Мужчина был немного медлителен в своей реакции, но он пытался поспеть за разошедшимся чадом. Мигель вцепился в его глаза, все еще визжа, безжалостно глядя на то, как теперь папа орет от боли. Он успел оцарапать ему лицо и веки, прежде чем его схватили за шею. Затем мир лишился звуков. Краткое ощущение невесомости и вышедший из легких дух. Безмолвная попытка вдохнуть хоть немного кислорода. Память разваливается на части. А затем следуют удары по всему телу и в этот момент разум словно отключается от происходящего. Мигель всегда поигрывает в этом противостоянии. Забвение прекрасно тем, что ему никогда не бывает плохо. Без снов. Без страхов. Без надежд. Следующее, что он увидел – слепящий свет из обычно заколоченного окна. Мальчик прищурился, обессиленно глядя на то, как одна за другой проламываются доски, трухлявыми мусором осыпаясь на пол рядом с осколками мутного стекла. Послышались привычная ругань, но голоса были чужими. Женскими. В воспоминаниях не осталось маминого голоса, но тени двигались совершенно иначе. Громко. Резко, угловато, нагло. Не пьяные дерганья отца, не бесшумная походка матери, не их с Габриэлем скованные и наполненные страхом осторожные и медлительные жесты. И он точно не помнит никого с собачьей головой. Мигель вообще мало что помнит. - Господи, как же здесь воняет! - Десси четко сказал, что здесь склад оружия, а не цветочный. - Иди к черту. У каждой за спиной болталось оружие. Замерев под одеялом, Мигель старался не дышать. Да, отец конечно его бил, морил голодом. Но это все было привычно в какой-то степени. И он не пытался убить Мигеля. Пока. Тени кое-как вернули часть досок на место. Одна из них осторожно выглянула в окно, а затем что-то тихо пробормотала про «чертову прачечную». Та, что была в маске с вырезами для глаз и рта, носила большой свитер, шорты и кеды. Потрепанные, но явно чище, чем одежда самого Мигеля. Собачья голова носила штаны, ботинки, кожаную куртку и водолазку. От них было трудно оторваться, потому что они своей инородностью сильно притягивали к себе взгляд. Слишком чистые. Слишком громкие. Слишком свободные. Вот и взгляд Маски заметил Мигеля. - А это еще кто? Она быстро подошла к нему и выдернула из-под одеяла. Женщина оказалась гораздо сильнее, чем он мог себе представить. Или же он для нее был пушинкой. - Мальчик, ты что тут забыл? Она спрашивала тихо. Вся ее вальяжность и легкость из движений тут же пропали. Черные глаза смотрели в душу. Ее ладонь крепко сжимала плечо Мигеля, не причиняя ему боли. Маска вблизи оказалась выкрашенной в разные цвета. Ее взгляд тут же прошелся по нему сверху-вниз, и она нахмурилась. - Твою ж мать. Генриетта, посиди с пацаном. Надо проверить дом. Собачья Голова склонилась немного вбок. Она была сдержаннее своей напарницы. - Ты уверена, что это не ловушка? Может, он англичанин? Маска фыркнула. Она обернулась через плечо. - В том-то и дело. Здесь его быть не должно. Генриетта, хорош понтоваться, дай мне проверить дом. Он тебя не укусит. Надеюсь. Генриетта раздраженно выдохнула и махнула рукой в сторону выхода. Черная шерсть на ее голове отливала в лучах солнца синеватым цветом. Желтые глаза не вселяли доверия. Она устало присела прямо на грязный пол, а Мигель оглянулся кругом. Комната стала теперь какой-то чужой. То ли из-за непривычного освещения, то ли из-за присутствия здесь кого-то постороннего. Одеяло выглядело так, словно вот-вот расползется на куски, а покрытые коричневыми пятнами стены вызывали тревогу. А еще солнечный свет заставлял глаза слезиться, так что Мигель прикрыл лицо руками. Кто эти женщины? У мамы не было подруг. Их никогда не навещали родственники, если таковые вообще имелись. К ним вообще никто не приходил. Они не праздновали ничего. Все что приходило в голову – пьянство отца и его побои. Бесполезные попытки помочь Габриэлю. Мамина сказка про девочку без имени и ее уход. В комнату внезапно ворвался порыв ветра из-за небольшого сквозняка и Мигель замер. Он никогда не чувствовал подобных запахов. Что-то сладкое, но такое…. Свежее? Сердце в груди забилось от волнения. Хотелось вырваться на улицу и стоять там до поздней ночи. Они вообще покидали порог дома? Позади послышался небольшой шорох. Мигель обернулся. Собачья Голова нашла его рисунки и теперь внимательно их рассматривала. Ему хотелось вырвать их из ее рук в кожаных черных перчатках, но внутренний голос останавливал. Вдруг она разозлится, как папа, и тоже все разорвет? Но пока этого не происходило. Женщина лишь тихо фыркнула. - Господи боже, да это же точь-в-точь приятели Маккены. Она больше ничего не сказала, пока не вернулась Маска. Та бегло посмотрела на рисунки и затем раздраженно отмахнулась от еще пары шуток. Теперь ее движения были более собранные и сосредоточенные. Быстрые. - Больше никого нет. Проваливаем, пацана забираем с собой, – она обратилась к Мигелю. – Тебя как зовут? Микки? Вот, Микки идет с нами. Мигель не стал ее поправлять, потому что накатила страшная слабость. Его тошнило, синяки горели, а голова вовсю кружилась. - К чему такая спешка? – Собачья голова все еще сохраняла немного веселья, но и в ее голос начали проникать нотки обеспокоенности. – Пацан нам зачем сдался? Маска прошипела. - Я же сказала, что он не здешний. Если не мы его заберем, то сучка Лилибет быстро найдет ему применение. Нам ее уродов и так хватает с головой. - Ты уверена, что он не помрет, пока мы его будем нести до штаба? Он итак еле на ногах стоит. - Тебе нужен был кто-то третий – пожалуйста! С одним ты уже облажалась знатно. Генриетта закатила глаза, взяла в руки автомат и вышла первой. Маска набросила на обессиленного Мигеля одеяло и, подхватив его на руки, направилась следом. В правой руке у нее был пистолет, который она держала под складками одеяла. Холод металла обжигал бок. Мигель впервые видел дом при свете дня. Он хотел внимательно все рассмотреть. Напоследок. И что-то забрать. Вот только что? Взгляд все пытался ухватиться за какую-то деталь, напомнить о мысли. А тело все больше клонило в сон. В гостиной был выход. И там же лежали люди. Мужчина, уткнувшийся лицом в лужу собственной блевотины. Рядом с ним мальчик со спущенными штанами и кровавым месивом ниже спины. За одним из кресел – какие-то крупные кости с кучкой ткани. Рядом с черепом лежали длинные волосы. Никто не дышал.