Птичка и смерть

Глупейшая идея на свете, ехать с открытой крышей в такую погоду. Холодный ветер задувает в нос и холодит горло, а мелкие капли дождя, такие ледяные и жесткие, бьют, словно камушки, швыряемые ветром. Но всем в машине душно, кроме Крейга и папы Твика. Крейг не в первый раз едет в Висконсин с Твиком, туда, где живет семья его мамы, они странные люди, у них старый, странный дом. Это всегда неловко, но на этот раз — особенно. Все потому, что они едут на похороны кузена Твика, их ровесника. Его застрелил из отцовского ружья школьный хулиган. Вроде как он хотел его только напугать, но случайно спустил курок, а впрочем — точно этого уже никогда не узнать. Парень, Эдди, редко выходил из дома, редко ел что-нибудь, кроме лапши быстрого приготовления, редко говорил больше десятка слов в день. Он умер в больнице следующей после инцидента ночью. Такая судьба — что тут поделать? Тетя Твика подавилась вишневой косточкой, когда ей было тринадцать лет. Другая его кузина умерла в три года, упала с лестницы, играя с машинкой брата. Его дедушка разбился на машине, ночью, недалеко от дома, на пустой дороге, просто крутанул руль, может быть, специально, или что-то его напугало. На самом деле таких историй много — больше, чем Крейг может, да и хочет, запомнить. Мама Твика уверена, что на их семье лежит проклятье. Папа Твика рассказывал, что, когда Твик только родился, она не могла отпустить его и на минуту, спала, свернувшись калачиком, у его колыбели. Она все время думала, что Твика украдут. Вообще-то родители Твика ебнутые, это факт. Они познакомились в университете, который оба не окончили. Состояли в одном клубе искателей инопланетной жизни или типа того. Первое, что сказала мама Твика папе Твика: — Я проклята, если ты возьмешь меня в жены, то, наверное, умрешь до пятидесяти лет. И они замутили. Через пару месяцев намутили Твика, потом оба вылетели из университета, папа Твика перевез маму Твика в свой родной городок, Южный Парк, и больше они не расставались. Папа Твика чуть менее ебнутый, чем мама Твика, но, в общем-то, ебнутые они оба. В этом, наверное, секрет их счастливой семейной жизни. А Твик расчесывает себе руки, и Крейг замечает красные полосы под его пальцами, и бьет его по запястью, легонько, как животное, которому хочет показать, как делать нельзя. — Нет, — говорит он. Твик замирает. Он причесан, волосы зализаны назад, от него пахнет косметическим гелем, на нем черный костюм. Твик кажется тощим и больным, как птица зимой. Мама Твика говорит: — Какая короткая жизнь. Кстати, Крейг, в доме Марты и Эби больше не осталось мужчин. Сможешь помочь с розетками, а еще некоторые замки заедают, а у нас так много замков. Ричард бывает таким бестолковым. — Ага, — говорит Крейг. — Без проблем. Хочу быть полезным. Хочу помочь. Тем более, чем еще заняться и занять Твика? — Хорошо, что ты такой работящий, — говорит папа Твика. — Твик ничего не может делать руками. У него так дрожат руки. — А, — говорит Крейг. — Так это из-за вас. Мама Твика смотрит на него. Она в черном старомодном платье, взгляд ее кажется затуманенным под вуалью. — Да, — говорит она вдруг. — В этом мы виноваты. Потом мама Твика закуривает и долго сидит, откинув голову назад, дождь падает ей на лицо, но вуалетка защищает ее от злых, холодных капель. Твик снова начинает расчесывать себе руки, голова его дергается чаще обычного. Крейг знает: с кузеном он был не слишком близок, но, когда такое случается, то, наверное, стрессово всегда. Крейга не слишком пугает смерть, но и не слишком интересует. Его интересует Твик. Крейг спрашивает: — Держишься? — Не знаю, не знаю! — повторяет Твик, потом, подумав, добавляет: — Наверное. Папа Твика говорит: — Эти твои сестры такие кошки. Злые кошки. Они меня ненавидят. — Тебе придется нести гроб, — говорит мама Твика. — И Твику. Может быть, даже Крейгу, если дядя Рональд не приедет. Холодно и мокро, и Крейг несколько раз чихает. Твик говорит: — Будь здоров. Три раза. Вдруг ты простудишься и умрешь?! — Нет, — говорит Крейг. — Девятнадцатый век закончился довольно давно. — Но не там, куда мы едем, — говорит Твик. — Да, тетки твои довольно тормозные. Твик улыбается быстро и почти незаметно. Он весь извелся. Крейг хочет, чтобы он поспал. Мама Твика достает из черного клатча пузырек с валиумом. — Ричард, тебе не предлагаю, ты за рулем. Крейг, хочешь поспать? — Нет, — говорит Крейг. — Но спасибо. Пузырек падает обратно в сумочку, щелчок, и сумочка закрыта. Мама Твика кладет одну таблетку под язык, а другую отдает Твику. Они вырубаются с валиума неестественно быстро, как игрушки, у которых кончился завод. Это странно, даже жутковато. Твик кладет голову Крейгу на плечо, и Крейг рассматривает его лицо. Вдруг Крейгу приходит в голову странная мысль: Твик похож на покойника так сильно, что вдруг они перепутают и положат в гроб его вместо его брата? Тупорылая мысль, но до Крейга это доходит не сразу. Обычно во сне Твик то и дело вздрагивает, а тут он практически неподвижен. — Ни хера себе, — говорит Крейг. — Да, — соглашается папа Твика. — Ни хера себе. Оба они чувствуют себя чужими в этом странном мирке, полном трагических случайностей и распространяющегося безумия. Обоим хочется скорее вернуться домой, но вот табличка возвещает о въезде в штат Висконсин, и где-то далеко фиолетовая туча обещает им долгую бурю. Так и оказывается, они приезжают в ливень. На крыльце ждут тетя Марта и тетя Эби. Тетя Эби — мама мертвого Эдди, но у тети Марты тоже умерла дочь, десять лет тому назад, Твик ее совсем не помнит. Тетя Марта и тетя Эби совершенно одинаковые, разница в возрасте у них — десять минут. На них черные, кружевные, тоже ужасно старомодные платья. Когда Твика и его маму удается растолкать, приходится совершить короткий марщ-бросок к крыльцу под дождем. Твик говорит: — Господи! Господи! Ненавижу этот дом, ненавижу эту семью! "Падение дома Ашеров", блядь! Но никто, кроме Крейга, этого не слышит — из-за оглушительного раската грома. Семьи — это непросто, Крейг знает об этом кое-что, хотя ему повезло: консервативная ирландская семья, ничего особенного, ничего тако-о-ого, чтобы говорить об этом с придыханием. И все-таки это непросто, папаня был сам не свой, когда его отстранили от работы, и еще долгое-долгое время. Но, во всяком случае, никто не умер. У Твика все куда сложнее. Кстати, Крейга его тети почему-то любят. Может, потому что он не против поработать над дышащим на ладан домом, если надо, может, потому что он не говорит много. Как-то тетя Эби попросила его рассказать о себе, и Крейг сказал: — Я люблю маленьких животных, космос и фотографировать. Хочу стать копом. Это все. Она почему-то долго смеялась. Тетя Эби и тетя Марта ведут их ужинать. Твик не может усидеть на месте, встает из-за стола и ходит, садится, немного ест, снова встает из-за стола, и, наконец, Крейг хватает его за руку. — Потерпи, — говорит он. — Надо поесть. Тебе нужны силы. Говорят о похоронах, и Крейг скучает. Его мало волнует смерть, тут ничем не поможешь, значит и париться об этом не следует. Мама Твика и его тети, они, блин, курят сигарету за сигаретой, и столовая наполняется едким дымом. Это раздражает, но только потому, что Крейгу тоже хочется курить. Весь следующий день Крейг возится с замками, розетками и прочей фигней. Дом старый, невыносимый, скрипит при каждом шаге, словно живое существо кряхтит перед тем, как перевернуться после долгого периода неподвижности. Твик сидит рядом, и Крейг говорит ему: — Завтра все закончится. — Тут столько зеркал! — говорит Твик. — Зачем они их повесили? Зачем столько зеркал?! Здесь скоро уже вообще никого не останется! Кто будет в них смотреть?! Я сожгу этот дом, Крейг, клянусь, я его сожгу! — Супер, — говорит Крейг. — Только проверь сначала, застрахован ли он. Крейг перестает возиться с розеткой, снимает резиновую перчатку и гладит Твика по голове. Твик подается за движением совершенно по-птичьи, и кажется совсем хрупким, тоже как птичка. — Вот и я умру! Умру! — Мы все. — И ты умрешь! — Это факт. — Мы все умрем! — Точно. Твик сводит острые коленки, кажется, они стукнутся друг о друга с тем же звуком, с которым стукнулись бы не облеченные в плоть кости. — Не хочу умирать. — Многие с тобой согласятся. — "Смерть не имеет образа, но все, что носит вид земных существ, поглотит." — Красиво. — Это Байрон. — Тоже, наверное, умирать не хотел. — Это ему мало помогло! И искусство тоже! Ничего не помогло! — Ну тогда и нечего рядить, смотри, я тебя сейчас буду учить замки чинить, куда полезней это знать, чем быть поэтом. Они не смеются, улыбаются друг другу едва-едва. Может, со стороны никто бы и не понял, что Крейг улыбается, что Твик улыбается — потому-то момент особенный и личный, он только для них. Вечером они курят одну сигарету за другой в любимом месте Твика — на старой конюшне. Лошадей там давным-давно нет, зато есть птицы. Раньше клеток было пять, теперь их всего четыре. — Малиновка умерла, — говорит Твик. — Все умирают. Крейг кормит мясом сорокопута. Эта птичка особенно Крейга любит, она ест с его рук и, кажется, помнит его, хотя Крейг приезжает только летом. — Малиновка испугалась грома, у нее остановилось сердце! — говорит Твик. — Мама, тетя Марта, тетя Эби, я и Эдди. Если умрет еще одна птица, то значит еще кто-нибудь умрет! — Нет, — говорит Крейг. — Малиновка умерла вчера. Эдди уже был мертвый. Значит, все наоборот. — Неважно! Неважно! Все связано! Господи, все на свете связано! — Хорошие птицы. Надо бы их в дом забрать. Неудивительно, что они здесь дохнут. — В доме птица к смерти. Твик протягивает руку к клетке, но сорокопут клюет его. — Он только тебя подпускает. — Потому что он знает, что только я не ебанутый. Конюшня просторная, четыре лампочки покачиваются от сквозняка. — Их забирают в дом на зиму, — говорит Твик. — Им всегда нужно быть в доме. Нельзя держать их здесь. А потом вы удивляетесь, что они умирают. — Здесь лучше дышится. Я бы и сам здесь жил. Лучше, чем в доме. Пахнет старым деревом и сквозняком, действительно — хорошо дышится. Крейг говорит: — Я всегда буду рядом. Твик говорит: — Я знаю. Перья под ногами, как хлопья снега. Они еще долго сидят в старой конюшне, Твик дает себя обнять, и Крейг чувствует, что сердце бьется у него быстро-быстро, словно и он — такая же пойманная в клетку птичка. Застрял в ловушке, смысла которой не может осознать. — Знаешь, — вдруг говорит Твик, так неожиданно спокойно, что Крейгу становится неуютно. — А ведь у них к похоронам все было заранее готово. Крейг пожимает плечами: — Ну просто тетки у тебя предусмотрительные, такое бывает. — Как будто они заранее знали. — Да никто ничего не знает наверняка. Но охуеть со страху до такой степени точно можно. Твик дышит быстро-быстро, поверхностно, то и дело скрипит зубами, и обнимать его приходится крепко, чтобы его сердце хоть чуть замедлило свой ход. — Но я же правда тебя никогда не оставлю, — говорит вдруг Крейг. Ему не свойственно повторять такие вещи часто. Твик смотрит на него внимательно, словно хочет понять, лжет ли ему Крейг. Он говорит: — И ты будешь рядом, когда... — Ну когда-нибудь. Это будет не скоро. Крейг не знает, правдивы его слова или ложны, нельзя этого знать — не зная судьбы. Но точно Крейг знает, что он все сделает для того, чтобы быть рядом. И, наверное, потому, что Твик тоже это знает, он вдруг замирает, он становится совсем-совсем неподвижным, как будто репетирует смерть. — Это не страшно, — говорит Крейг. Хотя на самом деле это, конечно, страшно. Твик тоже все понимает, но Твик ему верит. А в день похорон Крейг все-таки видит Эдди в гробу и удивляется, до чего они с Твиком похожи, бледные, светловолосые, остроносые, похожи были и так, но смерть — смерть придала им большее сходство. Дядя Рональд, кстати, так и не успевает на похороны. И Крейг впервые в своей жизни несет гроб к глубокой, бесконечно черной могиле.