В упор

Заняться было решительно нечем. Подвал был абсолютно пуст, если не считать пары грязных тюфяков. Света, пробивающегося сквозь окошечко под потолком, было недостаточно даже для того, чтобы Соуп мог осмотреться. Гоуст молчал и, кажется, не дышал, будто впал в коматоз или вроде того. Соуп так не мог. У Соупа было шило в заднице, и крыша у него потихонечку съезжала от бездействия. Он прошёлся по подвалу — раз, второй, третий. Тринадцать шагов от стенки до стенки, семь — до окошка. Подёргал дверь. Сделана была на совесть, такую не выбить плечом, разве что снести замок выстрелом. Вот только пушки забрали. Всё забрали — даже нож-бабочку из правого ботинка. Опытные ублюдки. Гоуст молчал. Соуп готов был лезть на стенку. К ним не приходили. Не приносили еду, не проверяли, живы ли они, не пытались разговорить. Может, выжидали; может, пытали одиночеством и голодом; а может, они попросту не представляли для ан-Нусры никакой практической ценности, кроме возможности повыкобениваться перед штабом. Вроде и хорошо, что пока обойдётся без отрезания пальцев. А вроде — лучше бы уж пришли. Вдруг удалось бы вывести из строя пару террористов. И, кто знает, вырваться в коридор, а там… А там получить пулю в лоб от местного царька, который, в отличие от тебя, вооружён. Гениальный план, МакТавиш, должно сработать. Дерьмо. Ладно. Значит, терпим. …Соуп не смог бы сказать, сколько уже прошло времени — может, сутки, а может, и полчаса. Окошко мало помогало в определении. Он прошёлся по подвалу ещё раз. Покосился на неподвижную фигуру Гоуста. Брякнул, только бы разбавить гнетущее молчание хотя бы чем-то: — Задница не затекла, элти? Гоуст не откликнулся. Не то чтобы Соуп ждал ответа; но, если подумать, в нынешних обстоятельствах пришлась бы кстати даже дерьмовая шуточка про половину собаки. Он вздохнул. Пощупал ещё побаливающую переносицу. Хотелось умыться, но воды здесь не было; Соуп мог вообразить, какое жуткое зрелище сейчас являл собой — нет ничего привлекательного в распухшей окровавленной роже. Не красавчик, словом. Гоуст не шевелился. Это вообще-то было жутко. Соуп был не из паникёров, но в давящей обстановке подвала, в котором их могли продержать ещё долго, даже ему сделалось неуютно. — Элти? — неуверенно произнёс он, шагнув к Гоусту и протянув к нему руку, чтобы сжать чужое плечо. — Ты в поря… Остаток фразы утонул в задушенном вздохе — Гоуст схватил его за запястье, моментально перегруппировавшись, заехал ему под дых коленом, вмял, беспомощно и вяло трепыхающегося, с выкрученной в локтевом суставе рукой за спиной, в грязный и пыльный пол, навалился сверху, надавил между лопаток… — Какого хера, чувак? — прохрипел Соуп, отчаянно сопротивляясь его хватке, и Гоуст вдруг отпрянул. Тяжесть его тела исчезла, пальцы разжались. Соуп вскочил на ноги, тяжело дыша, попытался не ощущать разочарования из-за того, что Гоуст больше не вдавливал его в пол собой, и прорычал, плохо контролируя невесть почему подрагивающий голос: — Что за ёбаный тренировочный бой? Гоуст, стоявший теперь в паре футов от него, неопределённо дёрнул плечом. — Не сразу понял, что это ты, — сухо ответил он таким тоном, будто в произошедшем была его, Соупа, вина. — Знаешь, я бы не отказался от прочувствованного «прости меня», — буркнул Соуп, разминая побаливающее запястье. Хватка у Гоуста была что надо, настоящие тиски, и на загорелой коже уже понемногу проступали синяки. Соуп не удержался от едкой шутки, впрочем, довольно вялой: — Как минимум за незапланированную БДСМ-сессию. Гоуст отвернулся и шагнул обратно к стене, тяжело опустился на тюфяк, вернувшись в прежнюю позу. Только теперь — как-то вдруг, разом, очень отчётливо — стало заметно, насколько напряжённо он себя держит. Соупу пришло на ум сравнение со зверем в капкане: с перебитой лапой и окровавленной пастью, в усталом ожидании атаки. Интересно, Гоуст вообще хоть когда-нибудь расслаблялся? — Эй, — Соуп помялся, а затем облизнул губы и осторожно приблизился к нему снова, — всё нормально? Не то чтобы я возражал против того, чтобы ты был сверху, но это дерьмо меня слегка напугало. Гоуст поморщился. Его голос скрипел, как несмазанные петли, когда он медленно произнёс: — Я принял тебя за кого-то другого. Это читалось как я ждал нападения, я знал, что оно произойдёт, я не чувствую себя в безопасности, я не доверяю даже тебе, поэтому сделай одолжение и отъебись от меня, но, разумеется, такая формулировка была бы для Гоуста чрезмерно затянутой. Что с тобой сделали? Соуп присел на корточки напротив него. Теперь их глаза были на одном уровне. Во взгляде Гоуста был один колотый лёд. — Ты сказал, что уже бывал в плену, — тихо проговорил Соуп, хотя изначально собирался сказать нечто совершенно иное. Гоуст закрыл глаза. Нет. Было что-то ещё. Что-то практически… Я охуительно рискую — здесь и сейчас, в прямом эфире, без регистрации и смс. Спешите видеть. — И… — Соуп помялся. — Знаешь, в части ходит много слухов про это. Хотя ты, наверное, в курсе. Иногда полнейший бред рассказывают. Но никто, наверное, не знает правды, да? И я никогда не… ну, не спрашивал тебя об этом. Наверное, никто не спрашивал. — Не стоит начинать, — ответил Гоуст. Его голос звучал приглушённо. Он открыл глаза, вперил в Соупа немигающий взгляд и тяжеловесно добавил: — Ты не захочешь знать подробности, Джонни. — Почему? — глупо спросил Соуп, но тут же разозлился на себя за детскую формулировку и добавил: — Мы здесь застряли чёрт знает на сколько времени. Не думаешь, что стоит использовать это как возможность узнать друг друга получше? Гоуст вскинул брови. — В конце концов, всё это очень интимно, — понизив голос, пробормотал Соуп; он готов был нести любую околесицу, лишь бы эта каменная линия плеч смягчилась хотя бы немного. — Подвал, матрасы, твоя попытка свернуть мне шею… буду считать это особым видом британского флирта — очень в вашем стиле, лейтенант, сэр. Порядочные люди, конечно, начинают с кино и попкорна, но я не возражаю против того, чтобы ты… — Джонни, — перебил его Гоуст; в его голосе звякнул металл, но вся его поза неуловимо изменилась, как если бы кто-то ослабил натяжение курка. Это сравнение ему шло. — Ты единственный из всей группы называешь меня Джонни, — зачем-то ляпнул Соуп. — Всегда ненавидел эту форму своего имени. Матушка её обожала и вечно позорила меня перед друзьями, сюсюкаясь со мной как с малолеткой. Мне было четырнадцать, и я, конечно, жутко возмущался. А она всё равно продолжала. Ещё и по волосам меня трепала, представляешь? Поэтому теперь, — он погладил свой бритый затылок и ухмыльнулся, — я старательно уничтожаю их каждые полтора месяца. Гоуст молчал. Его взгляд гулял по лицу Соупа, и там, где он на мгновение замирал, кожа начинала гореть и пульсировать. Соуп откуда-то знал, что он внимательно слушает. Поэтому Соуп говорил и говорил — о том, как отец учил его стрелять по бутылкам; о том, что в детстве у него был золотистый ретривер Ронни; о том случае, когда он решил прогулять уроки и столкнулся с учителем физики в дверях супермаркета — судьбоносная встреча, после которой он здорово огрёб от предков; и ещё про девчонку, которая ему нравилась в средней школе, у неё были очень красивые зубы, Соуп почему-то запомнил о ней именно эту деталь — ебучие белые зубы, ровные и аккуратные, с небольшими клычками, он даже имени уже припомнить не смог, а гляди ж ты, о зубах не забыл… Гоуст не комментировал его опусы, не смеялся в особенно забавных местах и не двигался. Его руки продолжали лежать на коленях, правая нога согнута. При желании Соуп мог бы дотронуться до левой лодыжки, скрытой туго зашнурованным армейским ботинком. Прикоснуться к колену. Провести осторожную линию прикосновения выше, до бедра. Гоуст наверняка вмазал бы ему за это по роже, сломав нос обратно, но где-то на периферии сознания Соупа ещё жила безмозглая надежда, немедленно живо нарисовавшая ему тот немыслимый вариант развития событий, в котором Гоуст позволил бы ему это прикосновение. И ещё, и ещё, и много больше — тоже позволил бы. Соуп потихоньку сходил с ума. Он выдохся где-то на истории про то, как они с другом спёрли из магазина диск с допотопной «Counter-Strike». Гоуст к тому времени снова закрыл глаза. Его грудь, непозволительно сильно обтянутая тонкой чёрной футболкой, медленно вздымалась и опускалась. Соуп прошёлся жадной лаской глаз по вырисовывающимся под тканью мышцам, добрался до шеи, до спрятанного за маской лица. Споткнулся о нарисованный череп. Руки чесались сдёрнуть маску вниз, обнажить нос, губы, подбородок. Каким бы оно было, это лицо? — Соуп не знал; но он мог бы побиться об заклад — грёбаная рожа грёбаного Саймона Райли ещё долго посещала бы его в самых грязных фантазиях. Соуп закусил губу, мысленно обложив себя трёхэтажным, и со стоном поднялся на ноги — тело затекло от долгого сидения, стопы и колени теперь кололо тысячей иголок. Он успел отвернуться и шагнуть к пустующему тюфяку в углу подвала, когда его догнало и ударило в спину негромкое: — У тебя была хорошая жизнь. Гоуст звучал ни капельки не сонно. Соуп обернулся. Они столкнулись взглядами, и он сдался первым, зажмурившись и пробормотав: — Вроде того. Я… да. Да, чёрт побери. Гоуст чуть повернул голову, прижался виском и щекой к стене. Ещё пару мгновений оба они молчали, а потом — к вящему изумлению Соупа — Гоуст медленно произнёс: — Это хорошо. Твои родители, должно быть, гордятся тобой. — Ага, — загоготал Соуп, плюхнувшись на тюфяк. — Матушка меня кухонной тряпкой отходила, когда узнала, что я вступил в SAS. Теперь требует звонить ей каждую неделю и отчитываться о том, что я жив, здоров и накормлен. Ну, знаешь, все эти материнские штучки… а отец да, отец был доволен. Он состоял в национальной освободительной армии, знаешь. Понятное дело, то, что я теперь с америкашками якшаюсь, ему не особенно по душе, но… Что «но», он почему-то не придумал. — Вот как, — прошелестел со своего матраса Гоуст, пошевелившийся и теперь севший к нему боком, так, что Соуп мог видеть смутные очертания его профиля, скрадываемые маской. — А твои? — полюбопытствовал Соуп. — Твои-то предки, должно быть, вообще в ауте. Не каждый может похвастаться сыном, который… Осёкся. И сглотнул. Идиот. Идиот, идиот, идиот. Я же слышал эту историю. Слышал что-то о том, что семья Гоуста была просто полнейшим, феерическим пиздецом… — Не сомневаюсь, что отец мной гордится, — холодно проговорил Гоуст после многосекундной паузы, в течение которой Соуп мысленно посыпал голову пеплом и продумывал варианты извинений. — Я усвоил основной урок, который он стремился мне преподать. Соуп сглотнул. Теперь Гоуст смотрел на него в упор — ледяным немигающим взглядом, пустым и безразличным, как у робота или у куклы. — И… какой? — сдавленно уточнил Соуп. Гоуст молчал так долго, что он уже потерял всякую надежду. И только когда Соуп открыл рот, чтобы попытаться сменить тему, Гоуст наконец милостиво уронил: — Или ты, или тебя. Раньше, чем Соуп успел найтись с ответом, за дверью раздались голоса — шёпот и выкрики на арабском, — и оба они, не сговариваясь, вскочили на ноги, готовые защищаться и атаковать.