В упор

О своём поступке Соуп пожалел практически моментально: ещё в коридоре, пока шагал к своей комнате, пожалел. В конце концов, Гоуст изначально ничего ему не обещал и ни в чём не признавался; а кроме того, ещё месяц назад он, Соуп, сдох бы, костьми бы лёг, лишь бы получить то, что само собой пришло ему в руки. И что? Теперь ему было этого мало? Удивительно, но — да. Как если бы он уже успел настроить себе ёбаных воздушных замков и ожиданий, которым Гоуст не мог и не собирался соответствовать. Придурок. В комнате было темно и холодно. По-хорошему, Соуп мог бы собраться и уехать домой, вернуться в часть только на следующий вызов. Не было никакой необходимости оставаться здесь, а Мисс Кис-Кис нуждалась в порции ласки, пусть даже кормом на время его отсутствия её снабжала сердобольная соседка. Соуп подумал о Гоусте. О его большом пустом доме, так и кричащем о том, что владелец здесь почти не появляется. О том, что лейтенант Райли, должно быть, ночует в части практически постоянно. Что это ему давало? Да нихрена, кроме очередной волны раскаяния по поводу своей тупости. Баран безголовый. Что, если Гоуст теперь не подпустит его к себе? Что, если решит, что вот такое мозгоёбство ему вообще ни разу не сдалось? Что, если… В дверь постучали. Соуп вскочил с кровати, на которую успел сесть. В два широких торопливых шага добрался до двери. Распахнул её — и, как на выстрел в упор, нарвался на высокую и мощную фигуру Гоуста, заполонившую собой весь дверной проём. Соуп уставился на него с растерянным изумлением. Гоуст на него — выжидающе. Так и стояли, переглядываясь, пока Гоуст не прошелестел: — Пустишь? — А… да, конечно, входи, — Соуп отмер, освободил дорогу. Закрыл за шагнувшим в комнату Гоустом дверь. Обернулся к нему. Беспомощно приоткрыл рот, толком и не зная, что сказать. В самом деле, что он мог? «Мне очень жаль, что я повёл себя как сраная истеричка»? «Давай сделаем вид, что той идиотской сцены не было»? «Почему ты пришёл»? Соуп захлопнул рот с такой силой, что клацнул зубами. Ни один из вариантов не казался к месту. Гоуст молча прошёлся по комнате, разглядывая скудное убранство. Поднял с тумбочки книгу — Соуп сейчас даже не вспомнил бы, кто автор, — положил обратно. На Соупа он больше не смотрел, словно не хотел или не мог этого сделать. Напряжённая пауза затягивалась. — Слушай, я… — жалко начал было Соуп, но в этот самый миг Гоуст всё же повернулся лицом к нему и произнёс: — Завтра я отправляюсь в Сирию. И это было абсолютно не тем, что Соуп хотел или ожидал услышать. — Ч-что? — переспросил он севшим голосом, надеясь, что ему почудилось. Гоуст поправил балаклаву. В этом жесте читалось что-то нервное, почти уязвимое, и у Соупа ком в горле встал. — Подожди… — медленно пробормотал он, шагнув ближе к Гоусту. — Ты это серьёзно? В Сирию? Нахре… Осёкся. Отрывисто спросил: — За Джерабом, да? Гоуст позволил себе крошечный кивок. Его взгляд, странно напряжённый, исследовал лицо Соупа, и там, где он касался кожи, её пекло и жгло. Соуп сглотнул. Попытался собрать мысли в кучку. Он не был готов к такому повороту событий — да он, наверное, вообще ни к чему не был готов и теперь не понимал, что говорить и что делать. Ясно было одно: то, что произошло в подсобке, Гоуст намеревается игнорировать. Соуп не знал, что испытывает по этому поводу — облегчение или смутную бессильную злость. — Вот как, — прохрипел он, всё ещё не находя слов. — И мне ты сообщаешь об этом, чтобы?.. Гоуст сделал едва уловимое движение головой, точно отгонял муху. — Ты можешь полететь со мной, — произнёс он, теперь глядя куда-то Соупу в плечо. — Если ещё хочешь, конечно. Соупу потребовалось приложить определённые усилия для того, чтобы не издать нервный смешок. Ты приходишь ко мне после того, как я устроил некрасивую сцену из-за моих чувств и нашей — несомненно, исключительно дружеской, ноу хомо, онли бро — дрочки друг другу по углам. Говоришь, что собираешься пришить террориста, знающего о твоём прошлом. Предлагаешь составить тебе компанию. Это звучит как «извини, что всё так, но иначе быть не может». Надо же, элти, а я-то думал, что это я абсолютно безнадёжен в межличностной коммуникации. Должно быть, он молчал слишком долго, обдумывая эту мысль; достаточно долго для того, чтобы Гоуст выплюнул: — Я пойму, если ты передумал. — Что? — Соуп встряхнулся и покачал головой. — Нет, я… нет, я в деле. Просто не ожидал, что… Продолжение фразы увяло в рёбрах. Гоуст, похоже, не нуждавшийся в её завершении, медленно кивнул: — Хорошо. В таком случае в шесть утра жду тебя в ангаре. Нас подбросят до границы с Ливаном, дальше придётся добираться самим. Позаботься о вооружении. — А команда? — запоздало спохватился Соуп. Гоуст странно сощурился. — Команде, — сухо проговорил он, — знать о том, куда и зачем мы направляемся, необязательно. — Даже Прайсу? — это уже тянуло на настоящее, откровенное и серьёзное нарушение устава, за которое их обоих — в том случае, если правда вскроется — могли турнуть со службы. Соуп неожиданно не обнаружил в себе никакого волнения по этому поводу. — Даже Прайсу, — бесстрастно подтвердил Гоуст. И почему-то добавил загадочное: — Он всё равно узнает сам. Звучало, на самом-то деле, дерьмово. Сирия не числилась официальным врагом НАТО — по крайней мере, на настоящий момент, — ввод войск на её территорию всегда нуждался в чёткой регламентации и одобрении всех членов организации, несанкционированное вторжение могло расцениваться как начало войны. Не то чтобы их не было, этих несанкционированных вторжений. Гоуст лично уже участвовал в одном из них — Соуп знал это, слышал эту байку от Газа. Но сам он никогда… А, плевать. Удивительно, как легко было послать в задницу всё остальное, когда речь шла о человеке, лица которого он никогда не видел. Впрочем, вполне в его стиле. — Принято, — выдохнул Соуп почему-то шёпотом и почесал колючую щёку. — Шесть утра, ангар. — Так держать, сержант, — выражение глаз Гоуста чуточку смягчилось, как если бы он до последнего ожидал, что Соуп соскочит или найдёт отмазку. Соуп мог бы — не пришлось бы даже стараться. Но я охотнее пойду под трибунал вместе с тобой, чем останусь в штабе — без тебя. Даже в его голове это звучало сопливо, так что Соуп, конечно, ничего подобного вслух не сказал. Гоуст ещё раз осмотрел комнату. Его взгляд почему-то задержался на расстеленной кровати, и он тихо произнёс: — Ложись спать. — Ага, — пробормотал Соуп, — и ты тоже. Звучало глупо, между ними снова повисло это неловкое молчание, такое, какое бывает, когда сказано слишком много и в то же время недостаточно. Потом Гоуст кивнул ему, прощаясь, и шагнул к двери. Соуп плюхнулся на покрывало и принялся расшнуровывать берцы. Он как раз возился с правым, когда Гоуст еле слышно прошелестел: — Джонни. — Да? — Соуп поднял голову. Гоуст стоял спиной к нему, с пальцами на дверной ручке. От того, чтобы покинуть комнату, его отделяло одно-единственное движение. Но он почему-то медлил. Соупу показалось, что он на что-то решается, было что-то неуверенное во всей его позе, в том, какими напряжёнными казались широкие плечи, какой прямой была спина. — Нет, — наконец выдохнул Гоуст, — ничего. Он вышел раньше, чем Соуп успел бы его окликнуть.

***

Спалось Соупу дерьмово — с постоянными пробуждениями, с невнятными кошмарами, он то убегал от чего-то, то рвался к кому-то, всё это делалось малопонятным месивом образов и слов, запомнился почему-то только один момент. Гоуст, привязанный к стулу. Там, в комнате, в которую их привёл Джераб. Чужие узловатые пальцы, поддевающие края его балаклавы и тянущие её вверх, прочь с лица. Соуп-из-реальности тогда зажмурился. Соуп-из-сна продолжал смотреть: на обнажившуюся твёрдую челюсть, на шершавые даже на вид губы, на особенно крупный шрам, убегающий от левой щеки выше, к глазу, ещё немного, и пересёк бы веко. И, наконец, эти глаза. Карие. Холодные. Бездонные. Две смертоносных пули, бьющих без промаха. Джераб улыбался. — Так-то лучше, — проурчал он, — не стоило упрямиться, не так ли? А потом приставил дробовик к затылку Гоуста и нажал на курок. Соуп проснулся как по щелчку. Футболка была мокрой и неприятно липла к телу. Сердце колотилось как бешеное где-то в горле, ему потребовалось несколько долгих мгновений для того, чтобы опомниться. Перед глазами ещё стоял последний кадр из сна — остекленевшие карие глаза, месиво из крови и мозгов, сильное тело, обмякшее в путах. Ёбаное дерьмище. Ему же… ему ведь ни разу не снилось кошмаров после плена. Вроде как… вроде как мозг пережил это, адаптировался, смог переключиться. Почему сейчас? Какого хера теперь-то? Холодный душ помог продрогнуть и проснуться окончательно, но уже в ангаре, с тяжёлым рюкзаком в одной руке и винтовкой в другой, Соуп дёрнулся и едва не выронил и первое, и второе, когда напоролся взглядом на дожидающегося его Гоуста. — В чём дело? — спросил тот. Соуп пожал плечами, буркнул, надеясь, что голос его звучит насмешливо, а не испуганно: — Да так. Призрака увидел. Гоуст хмыкнул. Это могло в равной мере быть как одобрением, так и осуждением его сомнительного юмора — Соуп выяснять не стал. Он первым забрался в вертолёт, а когда Гоуст уселся напротив, тихонько спросил: — У нас есть план? Гоуст сощурился. Раньше, чем он успел бы ответить, к ним повернулся пилот, это был молодой лопоухий парень, которого Соуп не знал. — Обратно вам придётся добираться самим, ребята, это понятно? — оживлённо проговорил он. — Приказ капитана, ничего не могу поделать. «Приказ капитана»? Они уже набрали высоту, когда Соуп, не дождавшись от Гоуста никаких разъяснений, хрипло выплюнул: — Даже Прайсу не говорить, значит? Гоуст дёрнул плечом. — Формально у нас есть задание от штаба, — невыразительно произнёс он. — Назначенное лично Прайсом. — Тогда какого хера… — прошипел Соуп — и замолк под пронизывающим взглядом. — Я должен был убедиться, — тяжеловесно уронил Гоуст, было что-то странное в его голосе, резкое и почему-то виноватое. — Мне нужно было быть уверенным, что ты пошёл бы со мной, даже если бы это не являлось прямым приказом. После всего, через что мы прошли вместе, ты продолжаешь сомневаться во мне. — Блестяще, — буркнул Соуп и закрыл глаза. — Просто блестяще. На душе было паршиво. Гоуст молчал долгие минуты. Потом послышалось шевеление, шелест одежды, на плече Соупа сомкнулись чужие пальцы, и Гоуст, видимо, севший рядом с ним, очень тихо и очень напряжённо произнёс: — Извини. Я не привык полагаться на других. Звучало неловко, звучало практически неуверенно, Соуп никогда не слышал от Гоуста таких интонаций. Он разлепил ресницы, кинул на него взгляд исподлобья. Гоуст смотрел куда-то в район его коленей. Соупу необъяснимо и больно сдавило грудь тупорылой, отчаянной, очень лишней сейчас нежностью. Ты похож на уличного кота, которого покормил случайный прохожий, подумал он с непонятным, не поддающимся идентификации чувством. Замученного, озлобленного, потерявшего веру в людей кота, боящегося приблизиться к руке, способной его приласкать и ударить. Размышлять об этом было необъяснимо больно. — Ничего, элти, — прохрипел Соуп сквозь спазм. — Ничего. Я понимаю. Гоуст взглянул на него — и улыбнулся одними глазами, прежде чем отодвинуться.