В упор

Гоуст на Соупа подчёркнуто не смотрел. Ну, то есть не то чтобы так уж прямо подчёркнуто — просто не сверлил его глазами и не отвечал на взгляды украдкой. Слушал Прайса, распинающегося о плане перехвата вражеской группировки, задавал вопросы: эти свои чёткие, сухие, исключительно-по-делу вопросы, тем тоном, от которого Соуп обычно начинал нервно ёрзать на стуле и полыхать ушами. Обычно. Но не сегодня. Не после громкой ссоры, после которой Соуп ушёл, хлопнув дверью, в лучших традициях королев драмы и глубоко убеждённым в том, что Гоуст его остановит. А Гоуст не остановил. Позволил свалить, не позвонил и не написал после. В штаб они приехали порознь, и теперь Гоуст делал вид, что никакого сержанта МакТавиша в его инфополе не существует, а Соуп пытался проделать в нём дырку взглядом и искренне сожалел о том, что не может просто плюнуть на всё, подойти и как следует ему вломить. За твердолобость, за упрямство, за то, что утренний конфликт был не первым и даже не вторым из тех, что возникали у них на почве обсуждений публичности того, что у них было. За то, что Гоусту сложно было запихнуть себе в жопу свои сомнения и метания — и просто выдержать эти полчаса знакомства с его, Соупа, матушкой. Ну что он, переломился бы, что ли? Мать Соупу весь мозг чайной ложечкой на тему этой встречи выжрала, а Гоуст выёбывался, кривился и твердил, что это будет ошибкой и что всё пройдёт просто ужасно. Что он же, Соуп, будет жалеть о том, что всерьёз вздумал потащить его к предкам. Соуп тогда взбесился не на шутку. Много херни наговорил: того, чего на самом деле не думал — и того, чего боялся. От «грёбаное ты ссыкло» до «ты не видишь в нас перспектив». Теперь вроде как начинал раскаиваться и жалеть, но ещё не домариновался до той стадии, когда можно было бы подойти и извиниться. Поэтому только пялился. А Гоуст игнорировал. Всё как всегда. Классическая модель его поведения после любого срача. Сдохнет, но первым мириться не полезет. Мудила. — Эй, — Ройс хлопнул его по плечу, выразительно покосился на Гоуста, — чё у вас произошло? — А? — Соуп встрепенулся, моргнул осоловело, потом пожал плечами. Буркнул, стараясь звучать беззаботно: — Предложил элти отполировать его ствол после планёрки, а он не понял, что я о винтовке, и оскорбился. Ройс заржал. Соуп тоже попытался усмехнуться, но вышла срань какая-то — дрожащий оскал. На мгновение ему почудилось, что глаза Гоуста сосредоточились на его лице, но, когда Соуп покосился на него, лейтенант пошёл-ты-нахер-со-своими-обидами Райли смотрел в сторону. В этом с ним было сложно. Соуп и без того знал, что легко не будет: они оба были сложившимися личностями, мало в чём совпадавшими по характеру, и ни один из них не сумел бы — да и не стал бы — перекраивать себя под другого. Приходилось искать компромиссы: Соуп шёл на примирения первым, а Гоуст пытался привести всё к какому-то решению, которое устроило бы обоих. В сущности, эта дебильная ссора из-за знакомства с родителями выеденного яйца не стоила. Соуп пережил бы ещё полгода без обсуждений щекотливой темы. В конце концов, понимал же, что это посягательство на целостность замкнутой натуры Гоуста, который, хоть и научился говорить словами через рот с ним, но в остальном — и с остальными — остался прежним собой: подозрительным, мрачным, утомлённо-раздражённым. Но всё же ссора произошла, и Соуп пока не знал, как они будут из неё выбираться. Несомненно, он — с ужимками и уступками, а Гоуст… А Гоуст — как-нибудь. Прайс обвёл всех тяжёлым взглядом в конце своей прочувствованной речи, которую они слушали раз уже в третий, осведомился: — Схема действий ясна всем? — Да ещё на прошлой неделе ясна была, кэп, — простонал Роуч. Прайс не ответил на его выпад — только коротко кивнул: — В таком случае можете быть свободны. Выдвигаемся в семь вечера, встречаемся в ангаре. Отряд встал. Понемногу стали разбредаться. Гоуст покинул комнату собраний первым — молча, ни с кем не попрощавшись, ни на кого не посмотрев. Как всегда. Соуп тихонько вздохнул. Двинулся было следом за ним, размышляя, где можно было отыскать укромное местечко для разговора и (очень может быть) продуктивного примирения… Внимательный взгляд Прайса задержался на нём. — МакТавиш, — уронил он сухо. — На пару слов. Когда кэп говорил таким тоном, все приседали на очко. Прайс был своим в доску, эдаким любящим папулей с забавными усами. В отряде у них действовало право «сам обосрался — сам вытирай жопу», так что за капитаном привычки полоскать им мозги за проёбы не водилось. Он мог направить, посоветовать, сделать замечание, но пизды не выдавал — только грозился. Однако если он начинал цедить слова вот так… Это как немецкая овчарка. Потрясающей преданности собака, которая будет лизать хозяину ладони — но когда в твою хату залезает вор, ты вдруг вспоминаешь, что она способна отгрызть человеку руку по локоть. Соуп приблизился к нему, лихорадочно перебирая в памяти все свои прегрешения, от дрочки в штабном сортире (чего определённо нельзя было избежать) до участия в недавней тайной попойке (от чего отмазаться было можно, но он не устоял перед соблазном споить Гоуста и, ясное дело, нахрюкался сам первее). Пробормотал: — Чего такое? Прайс сощурился. Затем медленно проговорил: — Я планирую поставить вас с Гоустом в пару на ближайшей миссии. Соуп моргнул. Это было, безусловно, приятным открытием — особенно если они успеют зарыть топор войны до вечера, — но зачем было сообщать об этом вот так? — Не выкупил интимности новости, кэп, — хрипло высказался он. Прайс поджал губы: — Я просто хотел напомнить тебе о том, что прикрытие напарника является пускай приоритетной, но не единственной задачей снайпера, позицию которого ты займёшь. Вы крайне эффективны вместе, — тут он вроде как даже улыбнулся, — однако на поле боя я фаворитизма не потерплю. Ты меня понял, МакТавиш? Соуп-то понял. Соуп только не знал, как на это отреагировать — ну, на явственно читающееся между строк если ты ещё раз схлопочешь за него пулю, рискнёшь задницей или покинешь критически значимый пост, чтобы помочь своему мужику, дело не ограничится простым предупреждением. Как много Прайс понял в том, насколько Гоуст был для него особенным среди прочих сослуживцев? Дьявол. Соуп шумно прочистил горло. Потом, натянув самое невинное и беззаботное выражение лица, на какое только был способен, ответил: — Понял. Никакого фаворитизма. Никаких самовольных решений. Ну анекдоты-то травить можно? — Не паясничай, — отрезал Прайс, хотя его взгляд как-то неуловимо смягчился. Он вдруг подступил ближе, на расстояние одного шага. Пробормотал — теперь еле слышно, почти шёпотом: — Команда может не обращать внимания на очевидные вещи, происходящие прямо у них под носом. Но я капитан. Замечать — это моя работа. У Соупа во рту пересохло. Перед глазами у него успела пронестись целая орава ужасающих перспектив — от увольнения до неудобных, способных всё испортить слухов. И всё из этого зависело, судя по всему, от молчания капитана Прайса. — Я нихрена не вдупляю в твои шарады, — жалобно проговорил Соуп, отчаянно желая выпалить вместо этого что-нибудь вроде твою ж мать, кэп. Прайс понял всё без слов. Улыбнулся одними глазами. — Меня не касается то, что происходит от миссии до миссии, — прошелестел он. — Но найдутся и те, кто многое отдаст за возможность залезть в чужую жизнь. Соуп сжал зубы. — Так точно, сэр, — выдавил он через силу. Прайс отвернулся от него, шагнул к стенду с разметкой продвижения группы. И уже оттуда, больше не глядя на Соупа, произнёс: — Можешь быть свободен. И, МакТавиш… Последняя фраза донеслась до Соупа уже когда он был в дверях. — Да? — буркнул он, не оборачиваясь. Прайс тихонько кашлянул, прежде чем проговорить: — Будьте осторожны, парни. Покидая переговорную, Соуп не знал, стоило ли ему трактовать это как предупреждение — или как благословение. В коридоре неожиданно обнаружился Гоуст, дожидавшийся его снаружи, они обменялись взглядами, кивками, незаметным столкновением плеч, когда двинулись вместе к выходу на лестничный пролёт. Обмозговать сюрреалистичный диалог с Прайсом можно было и позже. А пока… — Я знаю, — спокойно ответил Гоуст много позже: когда было достигнуто перемирие, и Соуп пересказал произошедший несколькими часами ранее разговор. — Знаешь? — Соуп ушам своим не поверил. И тут же почувствовал себя дураком: ну надо же, все всё знали! Прайс догадывался про них, Гоуст догадывался, что догадывается Прайс. Один Соуп хлопал ресницами и искренне верил, что они не палятся. — И что ты по этому поводу думаешь? — отрывисто уточнил он. Гоуст пожал плечами. Они сидели в небольшом закутке, дожидаясь остальных — в ангаре пока были только они двое, — и Соуп использовал эту возможность для разговора по душам, а Гоуст вроде как не возражал. А теперь вот — молчал, неподвижный и жуткий в этой своей маске с черепом. Жуткий в том самом смысле, что Соупу хотелось тронуть его предплечье, сжать, почувствовать отклик твёрдых мышц. Рисковать он бы, конечно, не стал — так что только сверлил Гоуста пристальным взглядом. Тот вздохнул. Выдал — так устало, точно объяснял глупому ребёнку, почему небо голубое: — Это было закономерно. Прайс отлично чувствует людей и их взаимоотношения. Иначе он бы не был настолько хорошим капитаном. — Да я понимаю, — буркнул Соуп. — Я просто не думал, что… это настолько очевидно Эта мысль испугала его. Не потому, что сам Соуп трясся за свою жопу или репутацию — ему-то насрать было, кто в курсе, а кто нет. Но вот Гоуст… с его абсурдной, доходящей до чего-то больного и бескомпромиссного тягой к защите собственной анонимности, приватности, закрытости… Гоуст определённо не мог прийти в восторг от новости про Прайса. Но сейчас он, Гоуст, сидел рядом и не казался ни напряжённым, ни взъёбанным. Соуп нихренашеньки не понимал. — Это тебя беспокоит? — выдавил он, так и не добившись от Гоуста продолжения. — То, что Прайс… подозревает. Гоуст повернул голову и взглянул на Соупа в упор — две бьющих без промаха тёмных пули. Сколько бы времени я ни провёл рядом с тобой, я никак не могу к этому привыкнуть. — Слегка, — тяжеловесно уронил он. — Мы будем что-то с этим делать? — спросил Соуп, затаив дыхание в ожидании ответа. Гоуст усмехнулся одними глазами и прошелестел: — Нет. Их колени соприкоснулись. Соуп не успел сказать ничего больше — раздались далёкие шаги, а через пару мгновений к ним присоединились оставшиеся члены отряда: шумные, оживлённые, галдящие. На шее у Соупа повис вездесущий Роуч, весело заявивший: — Ну что, есть планы на уик-энд в Сомали? — Пока только смутные, — проворчал Соуп, спихнув его с себя, — прострелить тебе жопу с позиции и отбрехаться, мол, промазал. Роуч расхохотался, что-то ответил, к болтовне подключились Ройс и Гас, и Соуп быстро потерялся в стремительном потоке обсуждений и шуток. Гоуст в них не участвовал, но Соуп чувствовал его внимательный взгляд — шеей, подбородком, щекой, — и это ощущение было похоже на мурашки перед первым выстрелом, на отдачу в плечо после, на дрожь руки, только что задавшей траекторию снаряда. И он вдруг подумал: может, Прайс обратил внимание вовсе не на то, как поступаю я. Может, его изумило то, как способен вести себя т ы. Они встретились глазами. Соуп улыбнулся, а Гоуст остался невозмутим, только блеснули глаза в прорезях маски. Проблемы стоило решать по мере поступления. В порядке живой очереди — сначала они разберутся с миссией в Африке (да это как нехуй делать), следующим этапом переживут визит к его, Соупа, матушке, на который Гоуст согласился неожиданно, кажется, для них обоих (и вот это уже рискует стать серьёзным испытанием), а потом… А потом — если или когда будет нужно — они обдумают вопрос с командой. Но что-то подсказывало Соупу, что теперь всё будет хорошо. И Гоуст, слегка задевший его плечом по пути к вертолёту, похоже, был того же мнения.