Ты и сам всё прекрасно знаешь

Он проснулся на резком выдохе. Грудь сдавило так, будто сила, таящаяся внутри его тела, со злостью раздвинула его рёбра и прижала к ним органы, намереваясь прокрутить их и выдавить, как мясо через мясорубку. Жар схлынул, оставив на коже холодный липкий пот, приклеивший тонкое одеяло к телу. Сердце всё ещё заходилось, напуганное не меньше, чем его задыхающийся хозяин. Мужчина силился отдышаться: кошмар ещё отзывался в его сознании, ещё поражал своей реальностью, естественностью, невыносимой правдоподобностью. Картинка продолжала стоять перед глазами, не собираясь отпускать свою жертву в привычный ей мир, где всего этого, к счастью, никогда не случалось. Он убил человека. Во сне, конечно, но кровь – чужая, остывающая, вязкая кровь была на его руках, текла сквозь его пальцы, забираясь за манжеты рубашки, пачкала его одежду, измазывая белоснежные рукава и чёрные брюки. Он отчётливо ощущал свою вину, как с ним уже когда-то бывало, кажется, в детстве – он уже не вспомнит. Кто-то снова стал жертвой его неконтролируемого гнева. Какой-то человек. Пока смутно знакомый, но всё-таки человек. Мог ли он после этого называть себя так же? Этот вопрос сжимал его грудную клетку, протяжно ныл в ней, вводил в замешательство, бросая из стороны в сторону, как на аттракционе. Настолько, что начинало тошнить. Тошнило от запаха свежего, но уже остывающего мёртвого тела. От раздавленных внутренностей, размазанных по асфальту так, как если бы он провёл подошвой в попытках растоптать недокуренную сигарету. Табачный след или кровавый след – разницы было мало. Тошнило от самого себя: от ярости, горячими остатками переливающейся по телу, как кипящее масло; от покалываний в пальцах, которые недавно рвали чужую плоть на куски, наугад выдёргивая из разорванного тела блёклые, склизкие, шероховатые органы. Он был подобен дикому зверю, без сожаления растерзавшему добычу когтями. Он не узнавал себя. Он уже не был человеком, каким он обычно видел себя в отражении проезжавших мимо машин или в зеркалах замызганных забегаловок, которые он вынужден был посещать, чтобы отыскать этих жалких должников. Сейчас он мало что видел: пелена ярости только-только начала сходить, проясняя его взгляд до тех пор, пока он не увидел самое страшное, что мог оставить этот надоедливый ублюдок, лежавший в неестественной позе у его ног. Улыбку. Улыбка застыла на безжизненном лице. На лице, где до этого по обычаю она была игривой, бодрой, живой. Теперь она запечатала образ ненавистного ему человека, который, по его мнению, заслуживал такой некрасивой смерти. Да, заслуживал. Определённо. Но имел ли он на это право? С чего он решил, что правосудие сосредоточено в его руках? А если он и обязан был убить врага, неужели справедливость должна была восторжествовать таким ужасающим образом? Обрамлённая кровоподтёками, улыбка осталась в назидание монстру. Последняя брошенная им колкость. Гадкая, насмешливая, развязная, довольная. Улыбка победителя. Мужчина прикрыл глаза, почувствовав, как он медленно приходит в себя: сердце забилось более размеренно, успокаивая возбуждённый мозг. Постель под ним наконец обрела свою форму, стала вновь осязаемой. Ужас покинул сердце. Тревога отступила. Осталось неприятное послевкусие и тяжесть в голове. Мужчина не выспался – совершенно не отдохнул. Первое, что он уловил, была спёртость воздуха – он был просто удушающим. Холодный пот, тёкший по лбу, усиливал ощущение перепада температур: помещение явно давно не проветривалось. Как будто его хотели намеренно лишить кислорода. Объясняло ли это жжение в груди? Мужчина, вникнув в свои сонные, ещё не до конца проявленные, но уже нервозные мысли, непроизвольно свёл брови к переносице в лёгком раздражении. Сознание, встряхнувшись, услужливо подкинуло очевидность: Я не закрывал окно. Мужчина хорошо это помнил: он выкурил две сигареты и лёг спать, оставив его нетронутым, чтобы острый запах не задерживался в комнате. Он осуществлял этот будничный ритуал с завидной частотой. И этот вечер – не исключение. Мужчина вгляделся в запертую оконную раму. Сквозняк? Бред. Мужчина почувствовал пока что лёгкое, не до конца проявленное соприкосновение с очередными неприятностями, каким-то образом его снова затянувшими в, возможно, гораздо более серьёзную череду событий, чем он мог себе пока представить. Он научился практически безошибочно предугадывать вероятность своего провала в хаотично построенную цепь из лишних, зачастую никак не касающихся его проблем, разборок и войн. И чаще всего эта цепь вилась вокруг рук одного человека, со скуки множившего и разбивавшего её звенья. Мужчина, ничего ещё определённо не зная, уже был уверен, чьё имя он снова скоро гневно выкрикнет. Его мечта в виде мирной жизни уныло взвыла – тот гад не оставит его в покое. Но пока мужчина желал лишь открыть окно. В полуразличимой тьме он, цокнув, откинул успевшее надоесть одеяло, свесил ноги и коснулся ступнями пола. Это его взбодрило, прогнав последние комки сна, налипшие на его голову, как сладкая вата на детские руки. Окончательное пробуждение активизировало его особое чутьё. Что-то не так. Чёткое ощущение чужого присутствия. Ненавязчивое, но стойкое, целенаправленное, не пытающееся себя скрыть. Он чувствовал чей-то взгляд. Мужчина попытался вглядеться в очертания мебели в комнате, свести блёклые линии в знакомые формы предметов, вычленить в них намёк на перемену, пока чисто случайно не натолкнулся на нечто в углу. Алые глаза. Кто-то смотрел на него в упор и не шевелился.