Дудук, или Заклинатель Пустыни

Он был сперва уверен, что это лишь очередной мираж. Сейчас он подойдёт ещё на несколько метров, и человек со всем окружением растворится в дрожащем раскалённом воздухе пустыни, не оставив после себя ничего. Сколько раз уже он видел призрачные оазисы, которыми издевалась над незваным гостем пустыня, только за сегодня? Но вот он сделал шаг, потом ещё и ещё. Человек с верблюдом не растворялся, не удалялся в закатную дымку, а приближался, как и положено любому настоящему предмету. Хотя, оставался ещё один вариант: бред. От жажды ли, от жары или солнца, а может и от всего разом начались видения, а значит, что ему осталось уже недолго. В конце концов же, действительно, что может делать в глухой пустыне человек в одиночку? Даже самые отчаянные торговцы ходят здесь только караванами. Говорят, в таких случаях обычно перед глазами пролетает вся жизнь, но у него почему-то перед глазами упорно продолжали стоять лишь последних два дня, словно до них никакой жизни и не было вовсе. Да и в том, что вспоминалось, он уже не был уверен. Вот он, вроде бы по званию младший урядник, едет с отрядом казаков на разведку к Афганской границе по Туркменской пустыне. Дальше – сплошной сумбур: засада за скалой, чей-то боевой клич, выстрелы. Вот прямо на него несётся всадник в тюрбане, никакой возможности увернуться или защищаться нет. Но кончик сабли со свистом разрезал воздух меньше, чем в сантиметре от его головы. Не иначе, чем чудом, ему удаётся усидеть в седле и вырваться из гущи боя, который правильнее было бы назвать побоищем. Кто-то окрикивает его по имени, посылая за подкреплением, которое, если бы и пришло, то уже никому бы не помогло. Шансов у их отряда не было с самого начала. Далее – отрыв от погони, галоп по барханам, всё дальше и дальше в пустыню. Песчаная буря, закат, ночь. Где-то здесь, должно быть, умер от ранения его конь. Восход, снова невыносимая жара. Миражи, дающие ложную надежду. И вот, к концу второго дня смерть готова прийти за ним. Из последних усилий он делает последние шаги и падает за спиной сидящего по-турецки незнакомца. Всё, конец. Что-ж, как потом оказалось, это отчасти действительно был конец – конец его прошлой жизни. Очнулся он ночью. Сначала была музыка, какую он раньше не слышал никогда. Должно быть, такая музыка бывает только в раю, или по крайней мере во сне, подумалось ему. Затем его кто-то чем-то напоил, очень горьким, но ему почему-то совершенно не хотелось этому противиться. А потом он просто открыл глаза – и увидел темное небо, закрытое пустынной дымкой, сквозь которую едва просвечивали лишь самые яркие звёзды. Над горизонтом висел кровавого цвета растущий месяц. Чуть в стороне явно горел, потрескивая, костёр. Судя по запаху, горело сандаловое дерево. Но самым удивительным было его самочувствие – ни телесной боли, ни запутанных мыслей. Совершенно чистый, ясный ум. Он попробовал приподняться – никаких признаков недавних приключений, за исключением небольшой слабости в ногах и перебинтованной руки. Значит, это всё-таки был не сон. Между тем, чудесная музыка никуда не исчезла. Её можно было сравнить с обычной славянской дудкой, как если бы она вдруг вместо того, чтобы веселить на очередном празднике народ вдруг решила бы вогнать всех в глубокий транс. Наконец, он поднялся на ноги и огляделся. Буквально в двадцати шагах от него действительно горел костёр, у которого сидел всё тот же человек – теперь, в свете огня, было видно, что это старик. Выглядел он просто, если не сказать бедно, одетый в какие-то шерстяные обноски, а головным убором выступало что-то среднее между тюрбаном и турецким колпаком. А в руках у него был инструмент, и являвшийся источником этого волшебного звука. Он действительно напоминал дудку, хотя даже не искушенный в музыке человек сразу бы заметил разницу. Он просто стоял и смотрел на игру старика, не в силах прерывать это, как ему показалось, священное действие. Впрочем, вскоре старик прервался сам. - У него много имён. В моих родных краях его называют балабан, но христианам больше всего известно одно – дудук. – на почти идеальном русском сказал он, словно бы смог читать мысли казака. - Вы… Вы спасли меня? – не зная, с чего начать разговор, спросил он в итоге, - Но зачем? - Спас? Но разве это не ты пришёл ко мне сам? – совершенно без эмоций в ответ спросил старик. - Да, но… Я случайно вышел на вас… - Не говори так. Ничего в нашем мире не происходит случайно. Ты не мог найти меня в этой бескрайней пустыне случайно. Я ждал тебя здесь, ибо на то воля Всевышнего. Беседа получалась достаточно странной, хотя, а чего можно было ещё ожидать при такой встрече? Кроме того, он почему-то чётко ощущал, что бояться ему здесь совершенно нечего. - Вы знали, что я приду? - Пустыня сказала мне ещё вчера. - Пустыня? - Да, хоть она лишь исполняла волю Аллаха. Армии приходят и уходят, города и страны расцветают и увядают, и даже реки и озера пересыхают под солнцем, и только пустыня вечна. Она была, есть, и будет. Немногие умеют слышать песок и ветер и ещё меньше понимают их, а ведь они могут очень многое рассказать о нашем мире, - всё таким же ровным голосом сказал старик, после чего принялся вновь играть на дудуке. - И что вам ещё рассказала пустыня обо мне? – спросил он старика, когда тот снова сделал перерыв. - Ты из казаков, с небольшой станицы у самого Дона. Царь послал армию, чтобы присоединить туркменскую пустыню и, если получится, Афганистан. Это был твой первый настоящий военный поход. Ваш отряд попал в засаду пуштунов два дня назад, спасся только ты. Ты хороший казак, поэтому Аллах и выбрал тебя. Казак удивился, откуда он это всё узнал. Можно было бы предположить, что его выдала форма, но остальное старик никак не мог узнать. Он хотел было спросить, знает ли тот его имя, но вдруг понял, что он сам не помнил его. Вообще. Он помнил родной дом, семью, да и в целом, никаких провалов – никаких, кроме собственного имени. - Ты не был счастлив там, на родине. Твоей душе было там тесно, и служба в войске лишь ещё сильнее тяготила её. Тебе не был интересен быт твоего народа, тебя даже не интересовали женщины. Но тебя манило неизвестное, непознаваемое обычным путём. Тебя тянуло к знаниям, явным и тайным, и то, что давала ваша церковь, никогда не утоляло твоей жажды, скорее напротив, лишь усиливая её. Твоя судьба – не там, и ты сам давно так думал. Так зачем же теперь возвращаться туда? – между тем продолжал старик, вновь будто бы услышав его мысли, - наше имя даётся на всю жизнь. Но если ты не помнишь своего имени, значит, Аллах дал тебе новую жизнь в этой же плоти. Повисло молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров в костре. Старик видел его насквозь, знал о нём всё. И самое интересное – казака это по какой-то причине совершенно не пугало. - Но откуда вы так хорошо знаете русский язык? – решился наконец он спросить. - Я знаю много языков, очень много. За долгие годы странствий я посетил бессчетное множество городов, селений и самых дальних, забытых всеми, кроме самого Аллаха деревень и хуторов, и везде общался с людьми. Бывал и в России, и даже у вас, на Дону. Давно уж это было. Казаку вдруг показалось, что старику действительно много сотен, если не тысяч лет. - Вы, значит, путешественник или торговец? - Приходилось бывать и торговцем, да кем только я не бывал, каких ремёсел не испробовал, как всякий дарвиш. - Дарвиш? – ему приходилось уже где-то слышать это слово, но что оно значит, он не знал. - Да. Дарвиши похожи на тех, кого у вас зовут монахами. - Но разве у магометан есть монахи? - Я же сказал, что мы лишь похожи на них. В том исламе, который исповедуют большинство, монахов нет, как впрочем нет и дарвишей. Но только мы, немногие, кому Аллах открыл Высшую Истину, исповедуем настоящий ислам. Мы – те, кого зовут суфиями. Казак слышал, что в магометанстве, как и в христианстве, есть свои ветви и даже знал, что одну из них, ту, которой придерживаются в Османской империи и большинство магометан в России, называют суннитами. Тем не менее, само слово вновь показалось ему знакомым. Вероятно, он встречал его в одной из книг, которыми увлекался с раннего детства. Но задать свой вопрос он не успел, как старый суфий вдруг начал говорить нараспев: - Я долго искал Бога у христиан, но Его не было на кресте. Я побывал в индуистском храме и древнем буддийском монастыре, но и там не нашел я даже следов Его. Я отправился к Каабе, но Бога не было и там. Тогда я заглянул в свое сердце. И только там узрел Бога, Которого не было больше нигде… Вот в чем суть пути суфия. Старый Суфий говорил вещи, за которые обычные российские магометане могли бы запросто забить его камнями насмерть, да и православные иерархи сочли бы такое богохульством и ересью. Но сейчас казак понял, что согласен с ними полностью. То, к чему он в своих духовных поисках шёл всю сознательную жизнь, старик выразил в одном коротком стихе. Они ещё какое-то время сидели молча, пока старик не заметил, что уже занимается заря, а значит, настало время для утренней молитвы. Но и здесь ждало казака удивление. Вместо обычного намаза, который ему доводилось наблюдать много раз, суфий встал, что-то тихонько проговаривая, и начал кружиться в удивительном танце вокруг костра и вокруг своей же оси, постепенно наращивая темп. Теперь уже казак без труда разобрал, что он повторял шахаду, а точнее, самую главную её часть, отражающую суть ислама. «Лля Иляха иль Аллах!» Смотря на это зрелище, казак всё сильнее оказывался захвачен им. Нечто словно пробуждалось в нём, что-то невероятно древнее, давно забытое, но пропавшее ещё окончательно. Это неуловимое чувство соприкосновения с чем-то мистическим, духовным, необъятным и непознаваемы, с самой вселённой во всём её великолепии. И конечно же с Ним, Единым Богом-всесоздателем, Абсолютом, источником всего и вся. Сам того не замечая, он начинает повторять за крутящимся суфием движения, да так, словно всегда умел это. И вот они уже вдвоём крутятся в магическом вихре, и кажется, что сейчас пески пустыни подхватят этот танец, обернувшись колоссальным смерчем, что вознесёт их на самые Небеса. Вряд ли в русском, персидском или арабском языке нашлись бы такие слова, чтобы хотя бы немного передать эти волшебные ощущения. Когда ритуал – а по-другому это не назвать – был закончен, казак уже твердо знал, что его судьба наконец-то нашла его. Он должен стать Суфием. - Возьмите меня в ученики! – не откладывая, обратился он к старику. Тот же явно ожидал этой просьбы, однако не торопился с ответом, вглядываясь в затянутый дымкой рассветный горизонт, уда, где вот-вот должен был показаться красный диск солнца. - Вон, какой древний джинн идёт! – внезапно прервал он молчание, указывая казаку на песчаный вихрь где-то очень далеко на юге, - И хочется ведь ему явиться сюда к нам, продать что-нибудь, да знает, что со мной ему не совладать всё равно, а ничего из того, что он мог бы предложить, давно меня уж не интересует. Казак никак не ответил, но про себя вспомнил, что там, в прошлой жизни, иные старухи также называли небольшие смерчи, часто появлявшиеся в жару на распаханном поле, чертями. Кажется, тогда он никогда не воспринимал их всерьёз. - Я уже стар, чтобы брать мюрида, да и мая миссия теперь иная, - наконец ответил суфий, - ступай к главе моего тариката, в Рум, что ныне зовётся Коньей. Найдешь его там у мавзолея на пятничном намазе. Они уже ждут тебя, ибо нет в нашем мире ничего такого, что происходило бы без воли Аллаха! Тебе предстоит долгий путь, но я вижу, что ты пройдешь его достойно и станешь одним из лучших из нас. Но сперва ты примешь истинную веру и встанешь на путь Пророка. - Прямо здесь? – недоуменно спросил теперь уже бывший казак. - Мюрида отличает полная покорность своему учителю, - неожиданно строгим голосом возразил суфий. И вот он трижды повторяет за старым суфием Шахаду, символ веры у магометан. - Теперь выбери себе новое, ислямское имя. Новообращенный попытался вспомнить все известные ему магометанские имена, но вдруг внезапно для самого себя заявил: - Джамир. Так теперь меня зовут. После этого они в молчании двинулись в путь, и шли так целый день, и Джамир лишь изумлялся, насколько теперь по-новому, несравнимо легче переносилось им палящее солнце. Теперь он действительно стал другим человеком, словно бы всегда жил здесь, среди песков и редких оазисов. Когда солнце начало клониться к закату, старик показал Джамиру направление в сторону персидской границы, к торговому пути караванов в Мешхед, отдал бывшему казаку своего верблюда, флягу с водой и кожаный мешочек, оказавшийся наполненным персидскими динарами. - Вы не пойдёте со мной? Но здесь же пустыня вокруг… - За меня не беспокойся, уж недалеко оазис, меня там знают и всегда примут. Если хочешь знать, верблюда в этот раз я взял с собой только потому, что знал, что встречу тебя. Ступай же в путь сейчас, и через три неделю уже будешь в Мешхеде, а там уже дороги. С этими словами старик спрыгнул с верблюда, взяв с собой лишь небольшой узелок да свой дудук и направился навстречу садившемуся между барханов солнцу. - Учитель, - успел окрикнуть Джамир суфия напоследок, - а как звать вас? - У меня очень много имен в разных странах, да так много, что я и сам уже не вспомню их всех. Но для своих братьев оно одно – Руми. Сказав это, старик продолжил свой путь, наигрывая всю ту же тоскливую и волшебную одновременно мелодию на дудуке. Джамир вспомнил, что там, в прошлой жизни, кажется, в одной из книг ему уже встречалось это имя, но, кроме этого, ничего более память ему подсказать не смогла.

***

Так Джамир и отправился в свой путь, который занял у него в итоге почти полгода. Снова несколько дней по пустыне и горам, остановки в немногочисленных деревнях, в каждой из которых его встречали с удивительным гостеприимством и готовы были даже задаром накормить верблюда и его самого, от чего он, впрочем, всякий раз отказывался, тем более, что мешок с монетами от старого суфия лучше было потратить на хороших людей, чем подарить очередным бандитам. Незаметно для себя пересёк границу с Персией, о чём узнал лишь в следующем поселении. Затем почти месяц провёл в Мешхеде, крупнейшем городе Хорасана, свящённом месте рафидитов, как порой обидно называли российские магометане-сунниты персов-шиитов. Это время Джамир посвятил освоению азов персидских языка и культуры - всё-таки, рафидиты они или нет, но Персия - одна из древнейших мировых цивилизаций. После Мешхеда снова в дорогу, снова через пустыню и бесконечный ряд деревень и городков, сливавшихся в воспоминаниях. Несмотря на то, что прямой путь на запад, которым и пользовалось большинство торговцев и путешественников, лежал вдоль Каспийского моря и Эльбурусских гор через столицу Каджарской Империи, Тегеран, Джамир решил продолжить путь через самое сердце страны. Ему хотелось проникнуться её духом, посетить древние жемчужины Исфахан и Эктабану, а может, если будет возможность, заглянуть и в Ирак, куда его манили величественные и таинственные развалины Вавилона. Но пока что здесь, на бескрайних пустынных просторах востока страны, пейзаж был однообразен. Хотя, одна из остановок очень сильно впечатлила Джамира, и случилась она в древнем городе Йезде. Там, на городском базаре, поздно вечером, его вдруг окликнул человек, одетый в необычного вида белую шапку и такой же идеально белый халат. Словом, это был явно не обычный зазывала-торговец, и более того, вообще не магометанин. И тем не менее, Джамир чувствовал. Что он может ему целиком и полностью доверять. - Что вам нужно? – ответил он на пока ещё крайне неуверенном персидском, хотя сойти за местного у него всё равно не получилось бы, да и зачем, в конце концов, где ещё же быть иностранцам, как не на базаре? - Салам алейкум, - поприветствовал по-суннитски человек в белом, - Я вижу, что вы приехали из далёких краев, но на торговца вы не похожи. Я слыхал, что в столице Шах решил собрать новое войско и пригласил для этого советников из числа российских казаков, но не думал, что они доберутся и до здешних краёв! Джамир был шокирован, как точно смог раскусить его этот странный перс. Свою казачью форму он давно уже сменил местной одеждой, неужели его акцент настолько характерен? Или же его выдали черты лица? Да и перс ли вообще с ним сейчас разговаривает? Бывший казак успел выучить персидский - или, как его называют сами персы, фарси, - достаточно, чтобы заприметить в речи незнакомца в белом некоторые отличия. - Что-ж, вы правы, - решил он не отпираться и выложить всё как есть, всё равно ведь узнает, если соврать, - но не совсем. Я действительно некогда был казаком, но теперь у меня совсем другая жизнь. Я держу путь в Османскую Империю и здесь лишь проездом. Человек в белом нисколько не удивился, словно бы и так всё это знал, и не подавал вида лишь затем, чтобы завязать разговор. - Что-ж, надеюсь, вам понравилось в нашем городе. Он не такой пышный и надменный, как столица, не такой шумный и огромный, как Исфахан, но именно здесь и сохранилась настоящая Персия. Её история, душа, сама суть! Вы, конечно, уже видели нашу масджед-е джом’? - Да, первым делом осмотрел. Великолепная работа, - ответил Джамир, не став добавлять, однако, что в Самарканде, а теперь и в Мешхеде видел ещё более впечатляющие строения. - Очень красивая, да, а ещё очень старая, больше пятисот лет! – восхищённым голосом, словно бы прочтя мысли собеседника подчеркнул незнакомец, а затем, после короткой паузы, продолжив чуть ли не шёпотом, - Но у нас есть один мабад, о котором почти никто из посторонних не знает. Он не такой древний и не такой великолепный, но то, что внутри него, древнее самого города! О нём вообще редко кому рассказывают, но я вижу, что вы очень необычны гость, поэтому я и говорю вам это. Джамир так и не понял, что означает таинственное слово мабад вместо привычного уже масджед, то есть «мечеть». Очевидно, речь идёт о храме, но каком? Незнакомец в белом между тем продолжал: - Если у вас есть немного времени, я бы хотел показать вам его. Уверен, что вам понравится, и даже будет полезно для вашего пути, - сказал он, вновь заставив Джамира думать, что знает о нём абсолютно всё. Тем не менее, он согласился на предложение, вновь доверившись внутреннему чувству, которое до сих пор его ни разу не подводило, и человек в белом повёл его с базара через лабиринт узких улочек куда-то вглубь жилой застройки. Остановились они перед обычным домом, хоть и принадлежавшем, судя по виду, человеку небедному. Незнакомец постучал в дверь, которую открыл молодой паренёк, скорее даже мальчишка, одетый, однако, точно так же во всё белое. Все вместе они нырнули в длинный коридор, обставленный в классическом персидском стиле. Ничего необычного, пока они не нырнули в небольшой и пустой зал, единственным содержимым которого была огромная золотистая чаша, напоминавшая скорее кубок, в которой горел огонь. Теперь Джамир наконец, понял, в чём дело. - Огнепоклонники… - произнёс он едва слышно по-русски. Ещё в там, в прошлой жизни, Джамир слышал про них, помнил, что в Европе их называют ещё зороастрийцами по имени легендарного основателя этой веры, пророка Заратуштры, однако так и не смог найти книги, где была бы хоть как-то раскрыта суть этой религии. Но за время, проведённое в Мешхеде, он узнал, что ранее, до арабского завоевания, в Персии больше тысячи лет процветала древнейшая традиция, которую собственно и огнепоклонниками называть было в корне неверно, ибо почитали они вовсе не сам огонь, но единого Бога, называемого ими Маздой. А Иные и вовсе говорят, что иудеи именно от них некогда переняли идею единобожия, хоть мысль эта была крамольной и по отношению к христианству с магометанством. Узнал он и о многих их обычаях, как то, что они оставляют своих упокоившихся собратьев под палящим солнцем на съедение грифам, и что один из главных их храмов нынче находится не где-нибудь, а в Баку, столице закавказской Татарии, именуемой здесь Азербайджаном, где уже бессчетное число лет горят вечными огнями подземные газы. - Пока здесь горит огонь, здесь есть свет, а там, где свет, там торжествует Ормазд и там нет места Анхри-Манью и его порождениям тьмы! – внезапно, словно бы и он умел слышать мысли Джамира, начал приведший его сюда святитель, - Веками огонь был единственным источником света там, куда не доставал солнечный свет. Ормазд есть свет, как Анхри-Манья есть тьма. Такая трактовка достаточно сильно отличалась от принятой в христианстве и магометанстве, отметил для себя Джамир, ведь по ней выходило, что тьма, не важно, под каким именем – сатана, дьявол, иблис – по сути равна Богу. Но чувство, то самое, которое до сих пор верно служило ему, подсказывало и сейчас, что такая точка зрения как минимум имеет право на жизнь. Что-ж, это лишь ещё один вопрос, на который он получит ответы у суфийских мастеров в Конье. Святитель между тем завершал свой краткий и в то же время совершенно полный и невероятно впечатляющий рассказ об основах своей веры. Джамир было подумал, что сейчас его будут пытаться склонить ко вступлению в число последователей Заратуштры, чего то самое Чувство явно не одобряло, однако собеседник, вновь словно бы услышав его мысль, добавил: - Я не знаю, куда именно лежит твой путь, но знаю, что там тебе пригодятся наши знания. Мы мало кому открываем наши таинства, но Ормазд видит, что ты достоин этого, - с этими словами он протянул Джамиру старую на вид книгу, на обложке которой уже знакомым ему насталиком было выведено слово «АВЕСТА». Молодой суфий покину дом знатного зороастрийца, одновременно служившего храмом для общины всего города, в размышлениях. На какой-то момент ему захотелось изменить свой путь, дабы посетить тот самый Храм Огней в Баку, тем более, как оказалось, из Йезда туда как раз собиралась выходить очередная группа паломников. Но тут же он вдруг почему-то почувствовал, что обязательно посетит его, но позже. Ещё не время, нет. И дело даже не в возможной поимке на границе – его наверняка давно уже признали погибшим вместе со всем отрядом. Нет, просто сейчас его главной и единственной целью была Конья. И продолжил он свой путь, как и намечал ранее. Посетил Джамир величественный древний Исфахан, знаменитый своими дворцами, мечетями, медресе и роскошными мавзолеями. Увидел он и руины древней Эктабаны, от которых нынче оставались лишь груды камней на вершине выжженого солнцем холма, у подножья которого раскинулся современный мусульманский город Хамадан. Вновь безо всяких проблем пересек он границу, одарив османского пограничника содержимым заветного мешочка. Довелось ему посетить и развалины Вавилона, и руины самой Вавилонской Башни, которую знающие люди называли таинственным словом зиккурат. Отдохнул он и в тени огромной кирпичной арки древнего Ктесифонского дворца. Наконец, спустя почти полгода пути, Джамир прибыл в Конью. Сперва не желали его принимать в Тарикат, но когда глава ордена услышал историю о старце по имени Руми, то, не раздумывая более ни мгновения, произвёл Джамира в мюриды, ибо давно уже было ему видение на этот счёт. И тогда даже прошёл слух среди суфиев империи, что тот старик был никем иным, как тем самым Руми, что сотни лет назад и основал тарикат, а присланный им ученик – никто иной, как новый – и последний Пророк, ниспосланный Аллахом. И стал Джамир Мюридом. Одним из величайших Мюридов в истории ордена. И многого достиг он за последующих пять лет, и многое познал. А потом глава Ордена отослал его в Стамбул, в столицу Империи, с особой миссией. Но ни он, ни сам Джамир не знали, что было уготовано им всем свыше. И тогда там, на берегах штормового Босфора, жизнь Джамира вновь поменялась.