***
Берлин, 18 июня 1887-ого. Не позабыв о предложении Германии рассмотреть новый договор, всего несколько дней спустя последнего собрания, Россия с тяжёлым сердцем отправился в Берлин. Сам до конца не понимая причину своей нервозности в последние дни, он пытался отвлечься любыми способами, но волнение продолжало следовать за ним по пятам. Революционные движения в народе значительно уменьшились, однако тревожность всё равно одолевала его. После марта 1881-ого он растерял доверие к собственным людям окончательно. Они хотели зверски убить его на глазах у всех, могли оставить калекой на всю жизнь. И в какой-то мере им всё же удалось это сделать. Прошло более шести лет, а он так и не смог до конца восстановиться, даже учитывая регенерацию – хронические боли упорно преследовали и утомляли. Больше он не был искусен в боях как прежде, не мог принимать участия в каких-либо активных видах спорта, не мог банально гулять больше пары часов, не испытывая при этом нарастающей тревоги и ломоты в костях. Конечно, быть может, в чьих-то глазах он и заслужил такое, однако простить собственный народ был не в силах. Вдобавок, всего месяц назад он, несмотря на свою резко смягчившуюся политику, подписал смертный договор заговорщикам – тем, кто осмелился вновь покуситься на его жизнь. Тем, кто вновь хотел нанести удар ему в спину. С каждым днём он всё больше чувствовал, что больше не может так жить. Больше не хотелось развязывать конфликты и вести какие-либо войны, хотелось просто пожить в тишине и мире, но всё не удавалось. Даже призрачная мечта о спокойной жизни была непозволительной роскошью. Именно в этих мечтах он и провёл весь долгий путь. По прибытии к немецкому дворцу, его, ожидаемо, встретил сам Германская Империя в окружении многочисленной свиты. Стоило экипажу остановиться, немец лично отворил дверь кареты и протянул русскому руку, дабы помочь выйти. Россия снисходительно проигнорировал столь вольный жест, выйдя самостоятельно. Тёплый летний ветер приятно растрепал волосы и привёл в чувства после долгой изматывающей дороги. Солнце было ещё высоко. – Рад вновь тебя увидеть, – лаконично поздоровался русский, попутно наслаждаясь свежестью воздуха и теплом солнца, жмурясь, подобно довольному коту. Германская Империя едва заметно встрепенулся, стоило ему услышать такой родной, хоть и уставший, голос, а затем увидеть и самого Россию. Весь день тело немца пробирала мелкая дрожь – мандраж от долгожданной встречи, столь нехарактерный для него. Обычно он был в силах держать себя в руках, но сейчас не мог спрятать трепета. И, как он и говорил до этого, он хотел дать русскому отдохнуть. Кто, если не сам Германия, сможет обеспечить это в полной мере? Защитить, уберечь, помочь.Оставить рядом.
– Не скрою, я также очень рад вашему визиту. Надеюсь, ваша поездка прошла без происшествий, – он мягко подхватил гостя под локоть, памятуя о его всё ещё хромающей походке. Одна лишь мысль о том, что пришлось ему пережить, вгоняла Германию в гнетущую сердце тоску и гнев одновременно. Гнев за то, что в данной ситуации уже бессилен и ничего не может сделать, кроме как помочь русскому оправиться. – Вы правда давно не бывали у меня, и, честно сказать, я очень соскучился, – с упоением отвечал немец. – Ваше присутствие так скрашивает это место. – Что же, без меня вам и дом собственный не мил? И виделись мы с вами совсем недавно – пару дней назад. – Ну не будем обо мне, – поспешно увёл он тему. – Лучше я покажу вам окрестности. За последнее время моя столица сильно преобразилась, и я буду рад показать вам каждую новую улочку и рассказать обо всём, что заинтересует, – Германия лукаво ухмыльнулся. Он знал, что Российская Империя не откажется от прогулки, в какой-то степени из гордости, в какой-то – просто из любви к ним. – Конечно, – дал добро царь. Ему подумалось, что небольшая прогулка по летнему Берлину будет всяко приятнее уже давно приевшихся стен дворцов, однако... Что-то смущало. Он пребывал в растерянности около 5 секунд, пока наконец не понял, чего или кого не хватало. – Только вот самого Берлина я не вижу, ровно как и Кёнигсберга. Обычно они сопровождают тебя. – Я дал им отгул на сегодня. – С чего бы? – он выразил нотку недоверия, ведь городам не дают отгулов, а особенно административным центрам и столицам. – Хотелось провести время с вами наедине, – сорвалось с губ Германии, прежде, чем он подумал, что прозвучит это намноге хуже, чем ему хотелось бы. И так оно и было, судя по лицу царя, что резко исказилось в отвращении. – Ничего предосудительного, не подумайте дурного! Неправильно выразился, прошу прощения. Просто обсудим договор лично, без лишних ушей и на свежем воздухе. Россия покачал головой. Такое решение показалось ему странным, если не подозрительным. Любая страна опирается на свои главные города и должна доверять им. – Твоя политика в этом плане вызывает у меня лишь скептицизм, к тому же, раз так, то на улице этих "лишних ушей" будет куда больше, нежели во дворце. – О. Пожалуй здесь вы правы, – умерил пыл германец, сделав пару быстрых вдохов и выдохов. Нужно держать себя в руках. – Тогда не смею вас задерживать, пройдём сразу внутрь, – русский удручённо вздохнул. Безропотные слуги сразу же последовали за монархами, лишний раз даже не поднимая глаз. Россия попытался мимоходом уловить среди них лицо одного-единственного человека, но спустя несколько секунд был отдёрнут Германской Империей. На вопрос "Кого-то ищете?" он отрицательно помахал головой и больше на слуг не оглядывался.***
Подписывание договора не продлилось слишком долго. Как бы Германия не пытался потянуть время и разговорить русского на другие темы, тот всё равно упорно возвращался к главному, будто спеша закончить всё как можно быстрее и уехать обратно в Петербург, чего Германская Империя очень не хотел. Такая спешность его огорчала и в какой-то степени обижала. Он видел переживание в чужих глазах, но одновременно чувствовал и некое смертельное спокойствие и даже безразличие, с которыми царь составлял их договор. Российская Империя даже предложил ему на удивление очень щедрые условия, прося взамен не слишком многое. – Вы выглядите утомлённо. Быть может, долгий путь тому причина? – словно между делом спрашивает немец, по третьему разу перечитывая договор. Не получив ответа на свой вопрос, он продолжил. – И всё же я считаю, вам стоит остаться у меня подольше, – сказал он уже более вкрадчиво, удовлетворённо кладя документ на стол. – Кажется, мы уже говорили об этом. У меня слишком много дел и слишком мало времени, прошу прощения. Не могу остаться. – Куда же вы так торопитесь? Насколько мне известно, сейчас никаких серьёзных войн ваши люди не ведут. Быть может, поделитесь своими переживаниями? Я был бы рад помочь вам избавиться от них, – немец увидел, как Россия поморщился от его слов, будто от головной боли. – Ничего серьёзного, Германия, не стоит волноваться так сильно. Просто думаю в скором времени отойти от дел и политики в целом, – прозвучало для немца, словно гром среди ясного неба. Подобно смертному приговору, эти слова ввергли его в ужас. Отойти от дел для страны означает неминуемую гибель, считай, самоубийство чистой воды. Нет, Россия же не может говорить это всерьёз. Нет, он не бросит собственный народ, государство, друзей... Он не бросит самого Германию... – Вы ведь... Вы ведь шутите, правда? – с нервным смешком произнёс германец, одновременно пытаясь унять затрясшиеся руки. Несомненно, если бы он в этот момент держал что-то, этот предмет сейчас полетел бы на пол. – Не шучу, – Россия с беспристрастным лицом взял со стола перьевую ручку. – До конца века я должен закончить всё то, что долго откладывал, навести порядок в государственных делах, успеть обзавестись наследником, воспитать его и научить всему, что знаю сам, а затем уйти на заслуженный покой. Я не хочу растягивать всё это на больший срок, чем нужно, – он подвинул документ договора к себе и поставил витиеватую подпись. – Не стоит принимать эту новость близко к сердцу. Ближайшие лет 30 я ещё буду править. – Warten Sie... – Германия безотрывно смотрел в воздух, словно под гипнозом. Доводы в духе "ещё 30 лет есть" его нисколько не утешили. Что для стран 30 лет? Мгновение, пшик, не более, иначе бы царь так не торопился. За размышлениями он и не заметил, что Россия уже вышел из-за стола и собрался уходить. На секунду Германской Империи представилось то, как он стоит над сырой могилой русского. То, как ему придётся видеть на собраниях не Российскую Империю, а его наследника, никчёмную замену, пустышку, не способную превзойти отца ни на йоту. То, как он больше никогда не увидит Россию вживую. Будто, если сейчас он позволит ему уйти, то фактически убьёт своими же руками. – Bitte bleiben Sie hier. – он практически взмолился, но русский даже не обернулся. Сам Германия вряд ли смог бы точно объяснить то, что почувствовал в этот момент. Отчаянность, безрассудство, гнев и ещё целый ворох всего самого плохого, что было у него на сердце. Едва не перевернув стол, он в один рывок пересёк весь кабинет и вцепился мёртвой хваткой в чужие плечи, словно дикий зверь впивался когтями в руки жертвы, блокируя любые попытки отбиться. Несмотря на незамедлительно последовавшее сопротивление, он смог оттащить русского от выхода и с силой отбросить в ровно противоположную стену. – Германия! Hör auf! – сдавленно выкрикнул Россия, ведь столь мощный удар выбил из его лёгких практически весь воздух. Но глаза немца не выражали ничего, кроме чистого помешательства. Россия смог вытащить из ножен саблю, но потемнение в глазах лишило его ориентации в пространстве на несколько драгоценных секунд, коих хватило, чтоб Германия налетел с новыми силами, отнял оружие и в приступе слепого отчаяния схватил обеими руками за горло, лишая возможности дышать и оставляя страшные синяки на бледной коже. Он сжимал его шею, едва ли контролируя себя. – Sie müssen bleiben! Sie müssen bei mir bleiben! Находясь на грани потери сознания, Россия всё ещё трепыхался, пытался отнять руки немца от себя, царапался и вырывался. Германия намеренно нанёс несколько прицельных ударов металлической рукоятью отнятой сабли по его ногам, помня о прошлом опыте их дуэли, в которой русский отбивался преимущественно ими. Подло, больно, бесчестно, но это всё ради благой цели, в которую он свято верил. Пусть сейчас он и навредит ему, но... Но он оставит его рядом и затем сам вылечит, извинится, его простят... За считанные секунды перед тем как отключиться, Российская Империя смог собрать последние ускользавшие, словно вода, силы и ударить немца кулаком в нос. Этого хватило, чтобы тот ненадолго разомкнул пальцы, и Россия смог скинуть его и отползти подальше, кашляя, отчаянно хватая ртом кислород. От удушья на глазах проступили слёзы, горло неистово горело и саднило. Германия хотел тотчас кинуться вновь, но застыл на месте, когда посмотрел в его глаза. Лишь тогда он опомнился и шарахнулся назад. Такой лютой ненависти и презрения, выраженных одним лишь взглядом, он ещё не видел. Даже в глазах отца, лежавшего на смертном одре по его же, Германии, вине, он не видел настолько свирепой злобы. Его никогда не простят – вот, что он осознал в тот же момент. Своими же руками он в одночасье разорвал доверие, строившееся годами, навредил любимому человеку и чуть не лишил его жизни. Он отходил всё дальше от русского, пока не уткнулся спиной в книжный шкаф. Он видел, как с каждым мгновением на чужой шее всё отчётливее проявлялись страшные синяки – следы, свидетельствовавшие о его зверстве и непростительном вероломстве. Захотелось пасть ниц и безнадёжно молить о прощении, зная, что он уже никогда его не получит.