Опускались звезды

Ночь тихо опускалась на землю, и солнце уносило за собой последние остатки дневной суеты и шума, что порой до боли звенел в ушах. Ветер нежно ласкал кожу и прятался в волосах, успокаивающе шепча что-то таинственное на ухо. Два парня топтались у крыльца магазина, что встречал их покореженной металлической вывеской «Продукты». Один из них усердно считал мелочь, что секундами ранее вывалил в руки второму. Видимо удовлетворенный имеющимся бюджетом, он сложил все в карман кожаной куртки и хлопнул себя по бокам, как бы давая сигнал — «пошли». Тяжёлая дверь магазина открылась, и в глаза им ударил холодный свет ламп. — Что возьмём? Вино? Или пиво как обычно? — Давай пиво, Дюх, а то че мы как это, блин, аристократы что ли? Да и дороже оно, ё-моё. — Ну пиво, так пиво, — Андрей долго рассматривал расположившиеся на полке бутылки, после чего схватил по две крайние в обе руки и развернулся к Мише. — У тебя ведь сигареты остались? У меня денег не хватит. — Остались, не парься. — Ну тогда пошли. Парни двинулись в сторону кассы. Удача им сегодня улыбалась: за кассой стояла давно знакомая им женщина, которой всегда было наплевать на то, сколько им лет — она даже никогда особо не приглядывалась к покупкам, лишь буднично считала сумму и давала сдачу, если было нужно. Порой казалось, что даже если отдать ей залежавшийся в кармане мусор, то она посчитает и его, не задав ни единого вопроса. И вот снова улица, но теперь уже почти абсолютная темнота сменила закатные мазки на небе, и выглянула полная луна, окруженная россыпью звёзд. Миша и Андрей вывалились из задрипанного магазинчика, сильнее кутаясь в куртки и вглядываясь в темноту глазами, что уже успели привыкнуть к яркому свету. Дул неприятно холодный ветерок. Кажется, приближалась осень. — Нам долго туда идти? — Неа, думаю минут 10 всего. Миша на днях нашёл какую-то заброшку и с таким восторгом рассказывал о ней, что Андрей не мог не согласиться сходить туда вместе с ним. Он ярко описывал стены, что были изрисованы различными граффити, некоторые из которых оказали на него неизгладимое впечатление: «Анархия», панки и остальное прямо вытекающее — все, чем сейчас был занят его мозг, кажется, если и не полностью, то наполовину точно. Он даже одолжил у какого-то своего знакомого баллончик с черной краской и принёс его с собой, так как хотел внести свою лепту в тот хаос, что происходил на стенах заброшенного здания. Почему-то именно такие вещи, пропитанные какой-то безысходностью с едва уловимым привкусом надежды, Миша находил самыми захватывающими дух. И от того Андрей совсем не понимал, как судьба вообще их свела. Видимо вправду — противоположности притягиваются. Хотя, наверное, и противоположностями их назвать было сложно, но тем не менее они отлично дополняли друг друга в том, чем отличались. Мысль за мыслью, шаг за шагом — и вот они уже стоят перед полуразрушенным зданием, что оказалось именно таким, каким его описывал Горшок — ни больше, ни меньше. Абсолютный мрак, окутавший это место, придавал таинственной жути, и Князев даже слегка поежился. Миша же выглядел невероятно счастливым. В его глазах был тот чарующе заразный огонёк, а губы расплылись в широкой улыбке. Он всегда был таким, когда все шло именно так, как он и планировал. И Андрею очень нравилось такое состояние Миши. Ведь когда Горшенев был чем-то вдохновлен, что его аж распирало от счастья, то его вдохновение воздушно-капельным путем передавалось и Андрею. И так уж вышло, что главной музой светловолосого художника-поэта на данный момент был именно этот несуразно-нескладный, но невероятно харизматичный парень по прозвищу Горшок. — Крутяк, Мих! Прям как ты и рассказывал! Услышав это Миша ещё сильнее расплылся в улыбке, от чего скулы у него почти свело, а в груди разлилось приятное тепло. Он хлопнул Андрея по спине и гордо произнес: — А я ж говорил, что крутое. Щас ещё внутри посмотришь и вообще офигеешь! — Миша взял Андрея под руку и повёл ко входу в здание, где, судя по всему, когда-то имелась дверь. Не отпуская руки Князева, Горшок пошарил в кармане и нащупал там небольшой фонарик. Глаза защипало от резкого света, и они, щурясь, приглядывались к открывшимся их взгляду развалинам безымянного здания. Сощуренные глаза Андрея медленно округлились от изумления. Он, конечно, верил словам Горшка, что внутри все было более чем обычно, не так пошло, как обычно исписывают давно оставленные кем-то здания, но точно не ожидал, что все будет настолько живописно. Такое и вандализмом назвать язык не поворачивался. Слово «искусство» в этом случае больше подходило. И чем дальше они шли мимо расписанных стен, тем сильнее становилось чувство восторга, тихо застывшее где-то в горле Князева. Миша в свою очередь глядел больше не по сторонам, а на Андрея, что сейчас ему казался даже интереснее, чем излюбленные им рисунки и надписи на стенах. Его раскрасневшееся на холоде лицо, приоткрытый рот и полупрозрачные голубые глаза, которые сейчас так по-детски блестели от изумления. Хотелось запечатлеть этот образ на сетчатке глаз, запомнить все до мельчайших деталей. — Мишка-а… Это же просто охуеть. Голос Андрея разрезал пьянящую тишину и Миша будто проснулся. Оказалось, он даже не замечал, что все это время глупо улыбался, пока не почувствовал, что скулы начало немного сводить. Он неуклюже потёр щеки и растрепал свои и так лохматые волосы. — Я так и знал, что ты оценишь, Дюх. Мы ж с тобой это… один мозг на двоих! Понимаешь, да? — Да-а… — Андрей все ещё оглядывался по сторонам, пытаясь впитать в себя всю эту атмосферу, наполниться витающим в воздухе вдохновением, исходящим от стен — Смотри, Мих! А это на нас похоже! Князь указывал куда-то вверх, ближе к потолку, к яркому рисунку, на котором были изображены двое мужчин, стоящих на широкой сцене. Один был высокий, с длинными тёмными волосами, а второй чуть ниже, светловолосый. Сама сцена была украшена странными причудливыми узорами, от чего и не сразу было понятно, что это и сцена вовсе. — Ого, а ведь реально похожи! А я как-то и не видел этот рисунок раньше, — Горшок задумчиво почесал голову, — А мне нравится! Прикинь у нас группа своя, и мы это… ну на сцене вместе отжигаем! А потом туры по всему миру и фанаты везде. Классно же, ну е-мое! — А я ни петь ни играть не умею ни на чем. Как я в группе тогда буду? — Да ну, я тоже петь не умею, че-нибудь придумаем. А играть на гитаре я тебя научу. А вообще главное эмоции, Дюх, понимаешь, да? Атмосфера, дух панк-рока! А остальное оно само как-нибудь. Я теперь это, блин, вдохновился! Горшенев активно жестикулировал, а в его глазах загорелся заметный огонёк восторга. Андрею даже казалось, что это не фонарик освещает комнату, а сам Миша. И свет от него исходит такой теплый и уютный, словно от походного костра, вокруг которого собираются петь песни под гитару и рассказывать душевные истории. Князеву вдруг захотелось подойти к нему и сгрести в объятия, зарыться носом в лохматую темную макушку и проверить, а вдруг тот пахнет точь в точь как костер в прохладную летнюю ночь. — Эй, Дюх! Ну ты чего завис? Думаешь я бред несу, да? — В последних словах проскользнула нотка обиды, и он отвернулся куда-то к стене. Внезапно теплый свет погас, осталось лишь холодное свечение фонарика. Люди часто принимали полеты его фантазии за глупость. От этого любой раз, когда Миша не получал ответ сразу, он воспринимал это в штыки, как немое оскорбление. Переубедить его в обратном пока даже не представлялось возможным. Андрей резко опомнился и пару раз тряхнул головой для полного возвращения в реальность. Другой бы на его месте повел пальцем у виска от такой чрезмерной инфантильности, но Князь уже привык и даже находил в этом какой-то особенный шарм. — Не-ет, Миш, ну ты чего? Разве я хоть раз тебе говорил, что ты бред несешь? — Голос мягий, тихий. Ему часто приходилось успокаивать друга в последнее время. В связи с их сближением Миша стал больше показывать уязвимые части себя, в какой-то степени ища недостающей поддержки и понимания. Это было одновременно и благословением, и проклятием. Горшенев все еще стоял у стены, задумчиво колупая ногтем отошедшую побелку. Голова его была опущена, а фонарик в руке теперь освещал лишь скопившуюся под ногами пыль, из-за чего все остальное погрузилось во мрак, как и сам Миша. Андрей осторожно подошел к нему, настолько осторожно, что Горшенев, погруженный в свои мысли, едва услышал какое-то движение позади. Он вздрогнул, когда почувствовал внезапное тепло чужого тела, что со спины сжало его в объятиях. Андрей знал, что Миша любит физический контакт, хоть и в такие моменты первый шаг всегда приходилось делать Андрею. В остальное время Горшенев сам очень часто ластился к нему, словно никогда до этого не чувствовал ласки. Возможно так оно и было, но лишний раз заводить неприятные, а то и болезненные разговоры о семье не хотелось, вдруг оно затронет что-то чрезмерно больное. — Мишка… Ты ведь для меня очень особенный, и твои идеи для меня тоже особенные. Правда. И эта идея с группой мне тоже нравится. — Ты это же сейчас специально говоришь, чтоб я не обижался, да? — Нет, я бы не стал тебе врать. Миша молча развернулся лицом к Андрею и, резко нагнувшись в попытке сравнять рост, тут же уткнулся ему в шею, со всей силы обхватив руками, прижимая к себе. Князев от неожиданности ойкнул, и неловко ладонью погладил по темному затылку, успокаивая. Он чувствовал, как горячее дыхание на его шее начинает обжигать кожу, и как от этого места током пробегают мурашки до самых пяток. Ему не помешало бы, чтобы его самого теперь кто-то успокоил, ведь дышать от этого внезапно стало слишком вязко, а голова поплыла, словно те четыре несчастные бутылки пива, что они купили ранее, он уже выпил. Он взволнованно попытался выпутаться из объятий, но так, чтобы Миха не подумал, что ему неприятна его близость, иначе ему вовек не оправдаться. — Слушай, Миш, — голос ожидаемо осипший, да и имя друга на языке чувствовалось теперь как-то по-другому, но Андрей продолжил, хоть его и немного потряхивало, — Ты же хотел… это… ну оставить тут какую-то надпись? Или как там? Князев тысячу раз проматерил все на белом свете, представляя, насколько жалко и глупо он наверняка сейчас выглядит. И столько же раз успел помолиться всем богам, которых вспомнил, лишь бы Мишка не заметил его позорное состояние. — Да, точно, блин, Андрюх, хотел. Но честно говоря, я хотел, чтобы это ты нарисовал тут что-нибудь, увековечил нас, допустим, на одной из стен. Твои рисунки они ведь такие… — Миша вкинул руки вверх для большего эффекта, — Ну дух прям захватывает, Дюх, понимаешь, да? И вот потом этот рисунок твой наши предки найдут и в музее повесят! Е-мое, ну ты представь только! Мы ведь тогда типо вечно живые будем, прикинь, Дюха! Андрей стоял и даже не знал, что ему делать. Хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Плакать от того, насколько Миша любил его творчество, что чуть ли не каждый день считал своим долгом об этом заявить. А смеяться от его простоты душевной, словно у ребенка, что говорит все, что думает. — Эх ты, мечтатель, — Андрей тепло улыбнулся. Дрожь в теле уже почти полностью унялась, а дыхание пришло в норму, — Доставай баллончик, щас будем творить. Пока Князев пыхтел у стены, вырисовывая плавные линии черного цвета, которые позже станут их улыбающимися рожицами, стилизованными под его собственный стиль, Миша стоял рядом и светил тому фонариком, а на лице его читалось искреннее восхищение. Каждый раз, когда Андрей разрешал поглядеть на процесс рисования, Горшенев готов был прыгать от счастья, ведь наблюдение за тем, как из линий вдруг вырисовываются знакомые образы, ему казалось одним из самых занимательных вещей в мире. Особенно, если художником был Андрей Князев. И особенно, если на рисунке имелся он сам. Ведь не каждый день дается узнать, как же ты выглядишь глазами друга. Когда рисунок был окончен, Князь медленно отошел от стены, слегка щурясь и наклоняя голову из стороны в сторону, пытаясь убедиться, что все вышло так, как он и задумывал. Миша то ли в шутку, то ли на полном серьезе, повторил эти действия за Андреем, забавно щурясь, словно от солнца, и двигая головой, за что в ту же секунду получил дружеский подзатыльник. — Ну это просто охуеть, как круто, Андрюх! — потирая затылок, по которому только что прилетело, — Вообще слов нет просто! Теперь даже как-то жалко, что ты это на стене нарисовал, я б так домой унес, ё-моё. — Я могу тебе такое же нарисовать потом, если хочешь. — Конечно хочу, Андрюх, ты еще спрашиваешь. А можешь еще нас на сцене нарисовать? — Для тебя все могу, Мих. Тогда зайдешь ко мне завтра вечером? — А это тогда и посмотреть можно будет? Как ты это, ну, рисуешь. — Конечно можно, но тогда чуть раньше приходи, часов в 5 где-то. — Приду! Миша от приглашения в гости еще сильнее завеселел, начал улыбаться глупо, а Андрей от его улыбки, спереди почти беззубой, всегда и сам улыбаться начинал, ни разу еще не получалось устоять, даже если накануне они поссорились, и обида еще не прошла до конца. Одной улыбки обычно хватало, чтобы все простить. — А пошли на крышу. Там пиво и выпьем, м? — Андрей шутливо подмигнул Мише, от чего тот зашелся смехом, коротко кивнув головой. Лестница на крышу, к счастью, не была закрыта. Здание было довольно низким — всего четыре этажа, поэтому дорога наверх не заняла много времени. Открыв давно заржавевшую дверь, скрип которой больно ударил по ушам, они наконец-то вышли на площадку, и вместо потолка им теперь выступало лишь ночное небо. Отыскав в лежавшей там куче всякого мусора более-менее приличную картонку, они уселись на пол, устало вытянув ноги. Андрей даже лениво потянулся, день сегодня выдался зачетный, но больно уж энергозатратный. — Гляди, Мих, как красиво, — Андрей не глядя достал из внутреннего кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, — Я такое только в деревне видел. Миша поднял голову наверх и ахнул. Благодаря тому, что в этом районе не существовало даже понятия «искусственное освещение», звезды казались на миллиарды километров ближе, словно вот-вот свалятся им на голову. Поистине завораживающее зрелище. Князев тихо, словно боясь нарушить какую-то тончайшую нить, связывавшую их с волшебством звездной ночи, выудил из почти пустой пачки сигарету и прикурил. Дым от первой затяжки плавной волной покинул легкие и, едва не долетев до звезд, растворился в холодном воздухе. Миша внимательно наблюдал за Андреем, пока тот наконец не обратил на него взгляд. — Пиво отдай, — будничным тоном приказал Горшенев. — Бля-я, Миха. Ну ты и убийца романтики, — Андрей вяло нащупал пакет у себя под боком и отдал его в замерзшие, протянутые навстречу, руки, — На, держи свое пиво, алкашня. Наслаждаться красотой природы тебя, видимо, совсем не учили. — Ну вот че ты начинаешь, е-мое. Ты прям ценитель прекрасного, я погляжу. — А то. Андрей снова поднес сигарету к губам, но и на этот раз заметил на себе пристальный взгляд. Поняв все без слов, он протянул сигарету сидящему под боком Мише, но тот вместо того, чтобы как обычно забрать ее из его рук, медленно склонился над рукой Князева и обхватил сигарету губами, а его подбородок невесомо коснулся тыльной стороны руки. Сердце Андрея с грохотом, что было слышно одному лишь ему, бухнуло куда-то вниз, а в горле тотчас же пересохло. Они все еще смотрели в глаза друг другу, и Андрей сквозь тьму ночи тщетно пытался разглядеть хоть что-то, хоть какой-то ответ во взгляде Миши. Он даже зачем-то открыл рот, словно ему было что сказать, хотя в голове сейчас царил только шум. Ему внезапно захотелось отнять сигарету ото рта Михи и прижаться к нему своими губами. «Че-ерт». И пока Андрей судорожно разбирался со своими чувствами, Горшок как ни в чем не бывало отстранился от его руки и выпустил изо рта густой клубок дыма, буднично потянувшись открывать пиво. Князеву казалось, будто его сейчас точно инфаркт схватит или чего подобное. Он шумно сглотнул и затянулся. Дрожь в теле будто только усилилась, и ему хотелось верить, что просто от холода. И с чего это у него все началось? Ничего же по сути не произошло. Миша просто наклонился за сигаретой. Да, без рук. Да, глядя ему в глаза. Ну и что в этом такого? Особенно учитывая тот факт, что и до этого они не брезговали каких-либо случайных прикосновений, да и прикосновений вообще. Голова шла кругом от мыслей, что летали в голове словно осы — от них толку никакого, а только назойливое жужжание. Черт, надо выпить, иначе так и с ума сойти не сложно. Андрей резко выхватил едва начатую бутылку из рук Миши и, запрокинув голову, залпом опустошил ее под недоумевающим взглядом округленных от удивления глаз. — Ты чего? Нормальный вообще? — Это тебе за сигарету. И что ему это должно было сказать? Горшенев сделал еще более недоумевающее лицо и цокнул языком, крутя пальцем у виска. Во избежание повторения кражи пива прямо из-под его носа, следующую открытую бутылку он отдал сразу в руки Андрея, так сказать, «от греха подальше», а ту, что открыл для себя, поставил так далеко от Князева, чтобы тот даже в взглядом до нее не дотягивался. — Снова у тебя сигарету просить не вариант, да? А то глядишь, оторвешь мне еще что-нибудь, е-мое. — Да не оторву ничего. На, забирай, можешь докурить, — Андрей снова протянул руку с сигаретой Мише, а у самого внутри все замерло. Ну а вдруг он решит всю сигарету выкурить без рук глядя ему в глаза? Тогда Андрея сразу на скорой можно будет увозить. И возможно уже в морг. Но Миша, то ли к счастью, то ли к сожалению, сигарету из рук его забрал, и Андрей с тяжелым вздохом вернулся к пиву. От алкоголя и темноты жутко начало клонить в сон, но холод все еще поддерживал в нем остатки сознания. Князев устало обернулся и, убедившись, что картонка под ними достаточно большая, с громким плюхом упал на спину, распластавшись, словно морская звезда. — Слушай, а чего ты новую не достанешь? Окурки мне какие-то даешь, блин. — Да там в пачке почти не осталось ниче. Экономлю. — Так сказать надо было, купили б. — Да ты ж сам сказал, что денег нет. У меня пока тоже ни копейки. Горшенев что-то недовольно пробубнил себе под нос и тоже лег на картонку, согнув ноги в коленках. Чем дальше в ночь, тем сильнее холод проникал под кожу, доставая до самых костей. Миша поежился и глянул в сторону Андрея — тот задумчиво разглядывал звезды. Решив, что ничем ему не помешает, он подполз ближе и прижался. Теплее пока не становилось, но обычно это дело времени. У Андрея от Миши под боком в груди стало очень тепло, и тепло это медленно по сосудам распространялось по всему телу. Захотелось, чтоб Мишка еще сильней прижался, как тогда, когда он расстроился сегодня и вцепился в него, что будто если отпустит, то упадет к ядру Земли. От алкоголя было более спокойно на душе, странные помутнения рассудка отступили, да и в голове будто стало ясней. И Андрей, поддавшись порыву, просунул руку под шеей Миши, за плечо притянув его ближе к себе. Миша же, довольно улыбнувшись, закинул на него руку и уткнулся носом в шею, слегка потеревшись холодным кончиком о горячую кожу. — Знаешь, Мишка… — Андрей все еще не спускал глаз с россыпи звезд на небе, — Ты для меня совсем, как звезды. — Это почему? — Ты… ты такой же красивый и завораживающий, такой же таинственный и недоступный… ты такой… далекий от меня, но я все равно не отчаиваюсь и продолжаю восхищаться тобой. Верить, что однажды стану к тебе ближе. Так близко, что смогу дотронуться и ощутить всю твою суть. Даже если это значит, что мне придется всю жизнь жить во мраке. Я этого не боюсь, ведь ты будешь мне его освещать. Андрей наконец-то оторвал взгляд от звезд и, слегка привстав на локтях, посмотрел на Мишу. Лицо у того было удивленное, а в уголках глаз блестели маленькие капельки слез. Он было приоткрыл рот, чтобы что-то ответить, но Андрей резко подался вперед и впечатался в его губы своими. Наверное, нехорошо было с его стороны вот так вот просто заткнуть его поцелуем, но именно это казалось Князеву сейчас самым правильным решением. Он знал, что рано или поздно он сдастся, так почему бы не сдаться сейчас? Да и момент был более чем подходящий. Миша поначалу опешил и испуганно замер, отчего сердце Андрея словно мячик прыгало туда-сюда, рвало грудную клетку, а мысли о том, что он все таки совершил ошибку, и теперь это навсегда испортит их отношения, уже начали пробивать его черепную коробку. Но вдруг замерзшие пальцы резко вцепились в его плечи и сильнее притянули к себе, и Андрей с облегчением выдохнул куда-то в мишины губы. Полулежа целоваться было неудобно, поэтому Князев, не отрываясь от Михи, схватил его за плечи и повалил на себя. От резкого приземления из груди Горшенева вырвался приглушенный стон, который словно выключил все мысли в голове Андрея, оставив лишь бурлящие ощущения в теле. Почувствовав, как теряет контроль, он хоть и нехотя, но отстранился. Миша немного обиженно, но понимающе глянул на него сверху и, все еще пытаясь привести дыхание в норму, сполз обратно. — Эм… А это мы типо теперь что? Это как… ну с девчонками встречаются, это мы теперь… друг с другом что ли? — Бля… ну видимо да. А ты хочешь? Ну… встречаться? — А что для этого надо делать? А кто из нас девчонка тогда? Я что ли? — Да не знаю я. А может ну нахрен эти встречания. Давай просто вот так иногда… кхм… целоваться. Было приятно. — Мне тоже… Давай тогда по-твоему, — Миша снова устроился под боком у Андрея, и тот нежно прижал его к себе, — Слушай, а ты вот про звезды правду сказал? — Да, Миш, правду. — Спасибо, Андрюх, вот до слез, ну честно, без шуток. Мне такое еще никто не говорил, я это… так красиво сказать конечно не смогу, но ты мне тоже очень важен. Я без тебя вообще теперь себя не вижу. Мы теперь как будто пришиты, е-мое. Разорвемся и все, я по частям, по швам разойдусь. И меня, как такогого и не останется. — Да ну, не говори так. Никогда такого не будет. Я не брошу тебя, Миш, никогда не брошу. — И я тебя. Андрей заметил, как глаза у Миши снова начинают от слез блестеть, и решил сменить тему разговора: — А вина конечно стоило купить, а то у нас тут момент такой романтический пропадает. А мы пиво хлещем. Миша ничего ответить не смог, лишь смехом залился, а Андрею так приятно на душе стало, что слезы в его глазах сейчас не от печали, а от счастья. Он обхватил Мишку руками и прижал, что есть сил. Вот бы он до сердца достал, почувствовал, как горит, и понял, что в словах его ни капельки лжи нет, что любит он его всем сердцем, а сегодня, кажется, даже сильнее полюбил. Будто часть любви он прятал где-то внутри, но сегодняшний их поцелуй и признания сняли с нее замок, и теперь она вышла и в сердце не умещается, что аж распирает его от чувств. Пусть им было и не совсем понятно, что между ними сейчас, и что будет дальше, но они оба точно знали одно — что бы это ни было, они будут оберегать это до последнего, пока оно связывает их.