Любовь сильнее страха

Пролог Во всем многоземьи всегда считалось, что западный материк — самый богатый материк в мире. Огромные территории были полны ресурсов природных и земляных, так же велико было и разнообразие климата. Где-то нос жег холод и метели, где-то роились непроходимые джунгли, а где-то вовсе золотились степные пустыни. Все это делало материк крайне богатым на разные расы и королевства, но эта разношёрстность его и сгубила. Бесконечные воины между этими разношерстными жителями когда-то богатой земли: альянсы делили территории, кланы — города и деревни, а монорыцари под шумок отделялись и начинали наводить свои порядки на ничейных землях, порой отбирая земли, принадлежащие простым людям, силой. Каждодневные вооруженные стычки начали губить процветающие земли. И когда все разумные расы создали единый орган управления, некий всемирный совет, и все начало налаживаться… Произошел новый удар. Всеземной король, заведующий этим советом, погиб от рук заговорщиков, в то же время, как боги смылись в свое измерение, бросив свои творения на произвол судьбы. За долго до этих событий зародилось темное семя — где-то далеко на бескрайних покинутых болотах, из вод и тины поднялись первые мертвые… Истлевшие воины, гнилостные монстры. А совсем неподалеку вили свои гнезда гадкие ведьмы, некроманты и колдуны. Но несмотря на все отличия и разности помыслов, вся эта порочная братия тянулась к некому месту… Древним руинам безымянного замка, принадлежащего безымянному королю… Хозяин замка стал первым князем тьмы, собравшим под своим началом всех искалеченных и умерших в ужасе, в отчаянье и холоде, всех тех, чьи имена навсегда почили в глубине бурой земли и чьи души никогда не найдут покоя даже у безводных берегов. Горяченная и полная детских обид, мечтаний и амбиций голова Князя Тьмы не смогла долго и эффективно управлять полками восставших. Для этого был собран великий легион, управлять которым назначали пятерых герцогов, каждый из коих был истинным воплощение людской злобы и пороков. Герцог, воплощение зависти — Мурргул. Восседающий на летучих ужасах колдун, способны подчинять волю всего живого своим замыслам. Герцог, воплощение гнева — Абрас. Великий титан, заключенный в нерушимые черные доспехи и способный ударами своими сокрушать даже драконов. Герцог, воплощение горя — Зегдосиль. Вечно страждущий, истинный глас всех плакальщиков, всех обездоленных и брошенных, всех тех, кого тьма смогла приласкать и принять в свои удушающие холодные объятия. Герцог, воплощение лжи — Маймасс. Полный черной едкой лжи, укротитель лживых змиев, проникающих в душу и оставляющих в ней мерзкое сомнение. Герцог, воплощение страха — Орбен. Великий демон, сильнейший из пятерки, питаемый людским родом всю историю и знающий все их слабые места. Но в моменты, когда легион был слаб, и можно было нанести смертельную удар, все переменилось слишком кардинально… Предали те, от кого не ждал никто — великая Мяомурия яростно напала на все страны, с кем делила границы, лишь бы выиграть время, для некого черного ритуала, по своим амбициям переплёвывающий даже замыслы фанатиков из долины отверженных. И, к досаде, у нее получилось. Через пару дней святого короля Густава Пушистого-Уса II сверг самоназванный король Браумстах, марионетка советника Гезеля и его сына принца Амбры. Так и образовался ужасающий союз Мяомурии и Царства Черного. Но даже это не было концом… Ритуал проведенный в высочайшей башни Мяомурии дал о себе знать… Небо всего западного материка затянули ужасающие черные тучи, в чьих густых телесах виднелись искаженные агонией и страхом лица мертвецов, а из них хлынул дождь, дождь из могильной саранчи… Отвратительных тварей, размером с кулак туракского молодца, а особенностью этих порождений тьмы была манера вить гнезда в живых существах, подчиняя носителей своей волей, превращая в ходячие ульи… Этот дождь знаменовал приход истинного правителя Легиона — Черного Лорда. Никто не знает его имени, никто не знает кто он, откуда взялся… Но всем ясно, что он представляет огромную опасность не просто для западного материка, но и для всего мира. Все, кто видели его хоть однажды, сходили с ума, а те, кто сохранил трезвость, описали его так: «Сущность эта не похожа ни на одну, что видел я до этого. Это не просто колдун или ведьмак, вовсе не фанатик алого племени… Это больше похоже на страшного, жестокого древнего бога, что остался со времен, когда драконы умели говорить! Весь он укутан в старейшие ритуальные одеяния, что будь-то наслаиваются друг на дружку, сливаются в единый аморфный балахон, опаленный пламенем, не лишенный при том отличительных черт! Весь он перевязан лентами багрового цвета, которые испещрены порочными символами и знаками. Меж тем, тело его тут и там перевязано цепями, на которых висят могильные колокольчики — такими помечают могилы казненных колдунов. Плечи его обвешаны странными наплечниками, они выглядят будь-то недовершенный каркас тяжелого доспеха, чьи шпалы и скобы выполнены в форме окостенелых пальцев трупа, на котором повисают плашки из неизвестного металла, а на плашках этих изображены самые страшные человеческие грехи! Он есть вестник ужаса вселенского… Длинные связки круглых медальонов на тонких свинцовых колечках укрывают его шею, спадая на ссохшиеся и давно истлевшие ключицы, поверх которых нависают древние обрядные украшения, все как одно изображающие искаженных болью и страхом людей, которых тянут в землю сгнившие мертвецы. Поражающие воображение тиара с пентаклями укрывает лоб Лорда, затянутый плотной вуалью так, чтобы не видно было глаз. А вот нижнюю часть лица отлично видно! Губы и нос давно сгнили, по сему его черные десны обнажены в кошмарном оскале, а из них торчат длинные, плоские, кривые зубы, чередующиеся с металлическими. Вуаль сочетается с ужасным опаленным капюшоном, который прикрывает затылок. Мантия не имеет рукавов, точнее, лишь искаженные плащины, исшитые проклятыми печатями и листами древнего папируса с изображением все тех же человеческих мук, в обе стороны, неловко закрывающие обе пары рук в спокойном состоянии. В ином случае можно разглядеть его длинные сухие руки, каждая из четырех оканчивается длинными пальцами с черными когтями, да на каждом персте надеты поганые кольца, а каждое истлевающее предплечье заковано браслеты, явно колдовского происхождения. Но страшнее то, что он держит в этих руках! Верхняя пара нужна Лорду для инструментов — в одной здоровенный, зазубренный, ритуальный загнутый клинок, лет которому видимо и не счесть, а во второй у него искаженная плеть, связка длинных ремней из неизвестной смоляной кожи, исколотой небольшими металлическими зубчиками и лезвиями… Но вот нижняя пара страшнее всех, ведь нижние руки прижимают к его груди странную икону… Я не знаю что-то… Что-то очень старое, пугающие, исписанное кривыми символами и иероглифами, глифами порочного языка… Но страшнее образ этой латунной иконы… Нечто… Очень пугающее… Поганое… Я не могу это вспомнить…». С приходом Черного Лорда жизнь на западном материке скатилась в существование. Омрачилась бесконечными эпидемиями, ужасами и бесчинствами. И даже люди, должные сплотиться в столь страшное время, стали друг другу страшными врагами… Закатная Роза Чем старше становился Пьяве, тем чернее становилось его будущее в этих холодных краях. Тьма поглотила себе восток материка, но до севера двигалась очень медленно, чаще всего, здесь обосновывались беглые ведьмы и колдуны, а также мерзкие твари, сбившиеся с пути. Все детство он провел в деревне, принадлежащей королевскому барону, который о ней хорошо заботился. Детство и отрочество Пьяве с трудом назовешь бедным и грустным, но и веселым назвать, увы, не получится. Мать учила мальчика работать в поле, учила также травничеству, отец обучал всем секретам и тонкостям охоты, а вот сын барона играл с ним в шашки и учил его читать. Пока сельские дети били кусты палкой, Пьяве фехтовал на деревянных мечах со своим лучшим другом Сеппо, сыном кузнеца и поварихи, строя планы на будущее, в котором они будут именитыми гвардейцами, сторожащими покои самого короля! Но все начало меняться слишком рано и стремительно… Сначала, отца в лесной чаще на очередной охоте задрал неизвестный зверь. Вывод о том, что зверь не местный, сделал герцогский йомен, приехавший со своей свитой разобраться, почему в лесных окрестностях находят людей с изгнившими ранами. Отец Пьяве полностью подошел под описание типичной жертвы — пропал всего три дня назад, а как его нашли раны были полностью гнилые, да настолько сильно, что язва разъела даже кости, превратив мясо в столь страшное месиво, что хоронили отца в закрытом гробу. Горю юноши не было предела, он рвал и метал, хотел было сброситься с моста, да не позволил сам себе! На кону жизнь матери и сестры, как они без него? Мать не подала виду, тихо рыдала в своей комнате по ночам, да сидела на могиле мужа со дня до вечера, пела его любимые песни и носила корзину с хлебом. Но в один дождливый день на полях, просто рухнула наземь, потеряв сознание. Душа бедной женщины столь сильно болела, столь страшно гнила, что отнялись ноги и затуманился разум. А подобная потеря не могла не сразить юношу. В четырнадцать лет на его висках появились седые волосы, а под глазами протянулись тонкие щелки иссохших рек — морщины. Все это время, и в горе, и в радости, рядом с Пьяве был Сеппо. Всегда веселый и добродушный, голубоглазый и белокурый сын кузнеца, не знавший на своих покатых плечах бед этого мерзкого мира, но при том имеющий волю и характер зверя, подобного дикому вепрю. Умелый боец, с которым любил драться и проводить время Пьяве, почти во всем ему отличный, начиная даже с внешнего облика: парень с глазами цвета болотной земли и волосами цвета орешника, прямыми плечами с углом под девяносто градусов, короткой стрижкой под горшок и тонкой душевной организации. Лишь эта маленькая звёздочка со снежными очами не давала кануть в небытие отчаянному юноши, заблудившемуся в этой бесконечной мгле и не знающему что делать. Но стоило мальчику оправиться от двух потрясений, стоило матери пойти на поправку, как пропала и его любимая сестра Анис. Молодая травница-лекарша, с рабочей повязкой на лбу и длинными вьющимися волосами цвета все того-же орешника, что всегда были собраны в тугую косу, следящая за здоровьем матушки и помогающая всем в деревне. Сценарий тот же: пропала, три дня, йомен и отряд, труп, изъязвлённый ужасными ранами. Но этой потери старая страждущая уже не вынесла и сильно заболела. Семейная ферма стремительно начала разоряться, ведь на поле было некому работать, а на лекарства для матушки уходили огромные деньги, ведь готовить их было некому, приходилось покупать из других городов, а все это было еще дороже, ведь на это уходил самый ценный ресурс — время. И тогда, во мгле холодной ночи, в момент, когда Пьяве вновь рыдал в теплое плечо Сеппо, последний молвил тихо и серьезно: — Пьяве, я не могу глядеть на твое горе, мое сердце обливается кровью каждый раз, когда ты роняешь слезы наземь, прошу, моя мать пропала пару дней назад, наши мечи остры и жаждут мести, терять больше нечего… Давай отыщем убийцу. План был с самого начала обречен на провал. Два парнишки, шестнадцать и восемнадцать лет с мечами наперевес и с ржавыми доспехами вряд ли могут противопоставить что-то ужасному чудовищу, которое губит взрослых мужиков и матерых охотников. Но все оказалось иначе. Во тьме дремучего леса, где под ногами хрустят ветви многолетних сосен и елей, чьи черные густые лапы принимают каждого скитальца, несмотря на умыслы его, юноши наткнулись на тревожно чуждые этому месту следы — что-то вроде медвежьих лап, но будь то с человеческими жирными пальцами и кривыми когтями. Напав на след, длинная ветвистая свежевытоптанная тропа кривых следов, ступающих будь то лапы, криво посаженные по бокам жирного приземистого тела, привела их через пару часов к ужасной картине — мерзкое гнездо. Это была берлога медведя, который, видимо, ее покинул, ведь вход был устлан костями и гнилыми трупами животных разного размера, а также людей с других сел и даже ближних городов. Пьяве желал мести, в жилах его кипела мальчишеская кровь, а посему без раздумий бросился воин к логову, но его остановил Сеппо, преградив путь и молвив строго и по-взрослому: — Дурак, мы не знаем там ли тварь, которую мы ищем, да и что это вообще за тварь? Ни один дикий зверь так не делает, не носит гниющие тела к своему логову… «Нужно уметь выждать, когда зверь вернется в логово, чтобы увидеть его быт, узнать, чем этот зверь дышит», так говорил твой отец-охотник. Разведя костер недалеко от логова, Пьяве решил поступить хитро — перемазал гнилыми останками стволы деревьев, землю и камни, разбросал останки везде, где только можно было, чтобы сбить чудовище с толку и не дать ему напасть на след юных охотников и смочь ударить из засады. План авантюриста сработал верно! В полночь мальчики услышали странные звуки… Где-то валились деревья и скрипел ковер из валеных ветвей. Что-то медленно двигалось, гулко рыча и глубинно урча, к логову подбиралась огромная тварь. И вот, через долгие минуты ожидания, тянувшиеся словно часы, в свете игривой луны явило себя нечто. Тело было похоже на тушу саламандры, только вот вместо нежной кожицы ящерицы, у нее было что-то вроде мерзкой смеси мха, меха и болотной тины, перемазанной гнилой кровью, топырящиеся в разные стороны и отвратительно воняющее. Оно двигалось враскорячку, переваливаясь с лапы на лапу, каждая, словно медвежья, да виляя огромным толстым хвостом и пучеглазой мордой одновременно, чавкая здоровенной пастью с оборванными губами и мерзкими раздутыми от трупных газов деснами, из которой вываливался чей-то пережёванный труп. Сердце белокурого мстителя больно кольнуло — на руке трупа блестело кольцо поварихи, которая отправился в чащу за грибами несколько дней назад, так и не вернувшись. Недолго думая, подобна охотничьим гончим, юноши бросились вперед, обходя чудище с двух сторон, как и было задумано. Пьяве нанес четкий и быстрый удар в глаз, ослепив тварь, и отскочил в сторону. Острие клинка лопнуло надутое око, и из него плеснул поток отвратительной темно-бурой жижи, пахнущей помоями и тухлой рыбой. От боли или страха, тварь дернулась в сторону, снеся пару сосен и потеряв равновесие. Моментом воспользовался Сеппо, нанеся такой же четкий и резкий удар по кривой лапе наотмашь, отрубив конечность и сбив чудовище с ног, ее плоть на удивление была мягкой. Монстр грузно рухнуло наземь, расплывшись мерзкими телесами по земле и громко болезненно взревев. Обезумевший от ярости Пьяве с нечеловеческой силой ударил ногой в место, где на шее саламандры надувался пузырь воздуха, от чего та изрыгнула из пасти поток нечистот и полусгнивших трупов, перевернувшись на правый бок и открыв свое брюхо для удара. Не долго думая, Пьяве вонзил в живот саламандры меч у самого начала хвоста, после чего, с громким хрустом и отвратительным хлюпаньем довел меч до подбородка, разломив челюсть твари надвое и вырвав клинок прямо из пасти отсеча язык, а Сеппо нанес сильнейший рубящий удар в место, где голова соединяется с шеей, навалившись всем телом на кленок и взревев подобно дикому кабану, с омерзительной какофонией звуков ломающихся костей и рвущийся плоти отрубил голову убийце. Этот день сблизил юношей так, как ничего в этом мире не сближает. Они потеряли самых близких для них людей, потеряли в страшной и мерзкой ситуации. Осознание того, что в этом мире давно нет места гвардейцам и королевским мечникам, пришло слишком поздно… Разрыдавшись, Сеппо бросился в объятия Пьяве, когда тот упал на колени перед мордой саламандры, совсем выбившись из сил, и пустил по щекам струи горьких слез — помесь слез ужасного горя и тяжелой победы. Парни так и сидели у логова в обнимку, зычно рыдая и победоносно крича на весь лес. День этот разрушил все их мечты, но наделил новыми. Судьба оказалась холодна и жестока, но в этот день она сжалилась в лишь ею понятном извращенном способе, показав, что нет в этом мире места королям, нет в нем места людскому роду… И если последний желает жить, то должен быть готов стиснуть зубы свои, да сжать рукоять меча так сильно, что бы окропить путь свой кровью. Несмотря на страх и боль, сковывающую грудь, парни отнесли голову чудовища йомену, рассказав все от начала и до конца, не упустив ни одной детали, забыть которые очень даже хотелось. Дело все было в том, что распространена была практика отбирания трофеев у охотников на чудовищ госслужащими. Любой барон или йомен хотел выслужиться и не желал, чтобы на территории ему подвластной хозяйничал некий безродный дурак, схвативший меч и решивший убивать нечисть… Не важно было то, насколько силен или полезен этот самый убийца нечисти, ничто не могло упокоить амбиции напыщенных скупердяев и лизоблюдов. Убить настолько опасного монстра — повысить свой социальный статус в двое, нет, даже в трое! Получить имение от графа и целый мешок серебра. Но этот йомен был не из тех, кто гонится за деньгами или славой… Им повезло. Йомен не только не стал отбирать их трофей и казнить их, вовсе нет! С гордостью, он взял их под свое крыло, желая воспитать истинных охотников на чудовищ, верой и правдой служащих людскому роду. Пережитый ужас не мог не оставить отпечатки и шрамы на душе и разуме ребят. Вместе с королем, умер и граф, которому принадлежала эта земля и, в том числе, деревня. Его место быстро занял йомен, повысив свой титул и самоназвавшись монорыцарем, а значит отрекаясь от жизни по королевским законам. Начался бой за земли, стало не до нечисти и народного блага, охотники стали сами за себя, как и жители деревни, зарабатывать на жизнь чем то надо было, а по сему, кто мог — взял в руки оружие, кто был умнее — заработал умом, а кто был еще умнее — братался с давнишним йоменом… И вот, скрепя сердцем, Пьяве оставил свою мать и младших братьев одних, отправившись на какой-то сложный заказ… Десять дней назад ушел Сеппо, ушел туда же, в то же место, но не вернулся. Много слез было пролито его другом, много, да не все. А те что остались вскипели и проникли в жилы, наполнив сердце жгучей яростью и обидой. Отец белокурой звезды скончался вскоре, как узнал о страшной кончине жены, и работать в кузне стало некому. А потому, все денежные запасы семьи кончились и на Сеппо напали настоящие бедствия, и, кажется, если бы не его друг, он давно почил бы с голода… Никогда в своей жизни он не сталкивался с злоключениями судьбы. Почему-то эта жестокая женщина всегда была к нему мила. Но ее терпение кончилось. И вот под ногами Пьяве скрипела старые камни обветшавшей дороги. Этот пейзаж он видел не в первый раз — разрушенная деревня, кажется, на нее напала какая-то страшная проказа. Ведьма наслала или, быть может, сама пришла, да и погубила весь народ. А там, где есть свежие смерти и отчаянье — есть тьма и черная магия. Из деревни, на запах крови и свежей плоти, начали тянутся восставшие мертвецы, гули, трупоеды разных порядков… Не хватало только того, что бы пришли эти треклятые чернопоклонцы и не начали проводить свои страшные ритуалы, тогда вовсе спасу не будет всем в окрестностях. Лошади у Пьяве не было, слишком шумно и тяжко прокормить, тем более что звери бояться тьмы. Например, Мьернегарские охотники из клана Дагмастов знавали одну хитрость, как определить поселились ли темные силы в лесу и не шастает ли рядом какое-нибудь отродье теней. Все просто — пронаблюдать за гнездами диких птиц, да оставить в чаще сырое мясо. Птицы, учуяв тьму и ее следы, улепетывают, бросая свои гнезда и даже птенцов, а последние вовсе выпрыгивают из гнезда от безысходности. А с мясом ситуация чуть сложнее. Никто не съел — значит ушли дикие звери, тьма близко. Сгнило за день — тьма очень близко, скорее всего лес уже заражен. Пьяве все тонкости знал, а посему и смотрел под ноги, да озирался направо и налево, заглядывая в окна разрушенных домов. — Кажется, пепелище… Кто-то пытался жечь трупы? — парень подошел к сваленным в конус обугленным веткам и трупам. — Сколько же раз говорено было, нельзя трупы близь темных жечь… Покойники тогда подымаются полные гнева, а дым убьет весь скот в пределах сотни миль… Дураки… — возмущение с самим собой стали уже привычкой для Пьяве. Он работал убийцей нечисти, а по сему, знал о ней все, и крайне сильно раздражало его, когда и без того трудную работу кто-то усложнял. Думая о чем то своем, он подошел к окну, по видимому, разрушенной таверны. — Странно… Трупы не загнили, а наоборот, ссохлись и истлели… Значит рядом чистюля некромант, а быть может и колдун брезгливый… — рука в бронированной перчатке сжала череп, обтянутый кожей, намереваясь проверить его прочность и оценить возраст. — Лежит тут месяц… Авось два… Кости крепкие, но вот глазницы и грудная клеть разорваны и обуглены… Эти уже свое отходили, может Сеппо их прикончил…? Так чисто, даже гнилой крови нет… Точно он, только ему свойственно так чисто сражаться с нечистью. Парень поднялся с корточек и проверил подобным образом все тела -каждый труп раскуроченной грудной клеткой, а это признак того, что черные чары из них вышли. Выйдя из таверны, юноша шумно втянул грудью воздух, обязательно через нос, чтобы учуять какие-нибудь чуждые запахи. И учуял… Запах металла и сладости издалека… Кажется, справа, со стороны разрушенных казематов… — Да… Тюрьма… Черт, запах свежий… Похоже, кто-то недавно умер, или там засел гуль… А может трупоеды или конструктор, здешние тела похожи на последствия их работы. — тюрьмы, пыточные, рыболовные лавки, магазины мясников, канализации, лазареты, склепы и кладбища — излюбленные места черных и темных, они чествуют запах крови и нечистот, по сему там и разбивают свои мерзкие гнезда. Сморщив нос и обнажив клинок, юный охотник направился в сторону каземат. Дело все было в том, что он был не каким-то дураком, чей арсенал составляли пыл и тупая надежда, вовсе нет. Йомен научил его всему, вооружил добротным снаряжением, даже купил о чародей оберег от злых сил! В общем сделал все, чтобы Пьяве мог эффективно истреблять нечисть… Подобный арсенал имел и Сеппо, с тем лишь отличием, что предпочитал арбалету лук. «Это… не уж то…» — парень вынужденно остановился, чуть не упав наземь. Под его ногами блестело знакомое украшение — маленький латунный амулет. Кружочек, в котором расположилась растопыренная шестипалая ладонь — символ защиты от злых сил… Только вот амулет был обуглен, сплавились пальцы, согнулось кольцо круга… — «Быть не может… Сеппо!» Рука сама потянулась к оберегу. Подняв его с земли, охотник стал судорожно протирать его от грязи и копоти, из которых поддалась только грязь, копоть же въелась намертво — признак воздействия чар или заклинаний черного колдуна. Бег заменил собой аккуратный шаг. Каждый хруст веток и грохот камней под ногами отдавался в голову будь то удар кувалды, сердце бешено стучало, все ускоряясь по мере приближения к темноте обвалившегося прохода к старой лестнице, которая, по видимому, повидала много воинов и со стороны белой армии, да со стороны черной армии тоже… Напряга все тело, Пьяве смог поднять старую разрушенную колонну, освободив себе проход, после чего распинал кирпичи и доски. Путь был свободен, но в этот раз темнота напугала его… Что-то там внутри… Есть ли вообще что-то? Почему так страшно… Факел громко зашипел в руке, а тонкое скольжение латунной безделушки по грубой ткани кармана сабатонов, почему-то разрезало слух подобно оглушающему воплю банши. Облупленная ступень за ступенью тянулась вниз, а меж тем и запах металла становился ближе. «Что же это…» — в голове беспокойным хороводом испуганных птиц роились мысли, бились о стенки черепа, подобно проклятым пернатым. И тут, факел растопил тьму глубинной комнаты. Пол был устелен каменными плитами, кажется, метр на метр каждая, это незаурядное покрытие было по всему помещению, где-то плиты трескались, расходились на крупные осколки, где-то наслаивались друг на друга, а где-то их не было вовсе, лишь голая глинистая подземная почва, из которой пробивались грибы и мхи. А вот то, чем был устлан пол, являлось самым интересным: тут и там лежали куски камней, осыпавшиеся с потолка, где-то оперлась на стену обрушившаяся колонна-опора, а под ней же лежал раздавленный труп, сгнивший до костей. По обе стороны от прохода были выстроены камеры для заключенных, половину засыпало грязью и землей, другие были усыпаны трупами и костями, которые зацветали в мхе и «трупоедных травах», сломанные ведра, обломанные мечи и расколотые доспехи лежали поодаль от выхода, кажется, близь противоположного угла. Но вот одна деталь заставила Пьяве остановится, подобно тому, как остановилось его сердце и дыхание. Глаза различили в тревожно дергающемся свете факела человека… На бортике казематного фонтана-мойки сидел некто в доспехах… Одежда его тут и там была в темно-багровых пятнах, кажется, давно засохших, а на плечи спускались длинные белесо-седые волосы, небрежно изгибающиеся и вьющиеся… Кое-что выдало таинственного незнакомца — тонкая оборванная веревочка, которую оный сжимал в кулаке своей левой руки, по-видимому, не желая, чтобы она упала с его столь знакомых покатых плеч. — Се… Се… Сеппо…? — из глотки парня с трудом вырвалось это столь родное имя. Во рту стало резко горько, горло стянуло терновыми ветвями, а в глазах все стало размытым. Человек откликнулся на имя и медленно повернул голову в сторону входа в казематы. И мутному взору страдальца предстало до боли знакомое лицо, только вот уже совсем иное, чем раньше. Со светло бежевого цвета парного молока, кожа лица Сеппо превратилась в синюшно-белую, такую идеально бледную. Из голубоватых, вены стали темно фиолетовыми, настолько темными, что они словно проклятая паутина затянули лебединую шею юноши. Но страшнее всего выглядели глаза — веки были намертво слеплены корками из сукровицы и темно-бурой крови, средь которых пробивались блестящие серебром длинные ресницы, а по щекам, скулам и подбородку тянулись длинные борозды, полные боли, отчаянья и одиночества, все того же темно-бурового цвета, но под изящными веками ничего не шевелилось, как шевелится, например, у спящего. Пьяве, узнав лицо, тут же разразился агоническим криком страшной истерики, бросился на колени и сжал ноги так долго искомого друга. Уткнувшись в колени лицом, он рыдал и бился от бессилия и собственной слабости. — Прошу… Свет мой… Я… Не плачь… Слезами не поможешь… Мне больно… Тебя слушать… — Сеппо говорил медленно, тянул каждое слово холодным лепетом. Так разговаривает околевший в лесу, зарывшийся в снег из последних сил дабы выжить. Юноша мягко запустил холодную ладонь в волосы Пьяве. — А твои волосы… Они все такие же мягкие… Я… Помню… — Сеппо, прошу… СЕППО! Кто это сотворил с тобой??? Почему тебя так долго не было??? Я нашел твой амулет!!! — Прости… Я… Выбрось его, он уже не нужен… — Сеппо медленно наклонил голову, будь-то пытаясь разглядеть своими кровавыми очами лицо охотника. — Что случилось? Ты жив? Кого ты повстречал? Почему ты не пошел домой? — подобно соскучившемуся по отцу ребенку, Пьяве дергал за подол износившейся стеганки и вытирая слезы зажатой в кулак рукой. — Мне… Мне незачем идти домой… — Мы похоронили тебя! Я знал что ты жив, знал! Прошу, Сеппо… Я… Как ты мог… Почему… — Не зря вы меня похоронили… Я… Я мертв… — Что… Что… Что? Что ты говоришь? Ты же сидишь передо мною сейчас… Говоришь, трогаешь мои волосы! — только сейчас парень заметил, что грудь его собеседника не содрогается от вздохов, что в холодной руке, которая мягко гладит его по щеке, он не слышит стук сердца. — Дело в том… Что тут был не конструктор… Сильный колдун… Очень сильный… — Сеппо замолчал, медленно разжал кисть, сжимавшую веревочку от амулета и стянул зубами перчатку. — Я… Я… Позволь… Я хочу вспомнить, как ты выглядишь, Пьяве… — вторая холодная рука мягко опустилась на лицо парня, но уже выше. Большой палец медленно водил сначала по бровям, потому спустился ниже и мягко провел от переносицы до кончика носа и с губ мертвеца сорвался смешок. — Я и забыл… Какой у тебя милый нос… Его друг нервно подхватил смешок, но превратил его в истерический смех. — Как так… Ты же вот! Живой! Ты же сидишь передо мной!!! Я ведь не сошел с ума?! — подскочив с колен, закричал юноша и схватил за плечи холодного собеседника. — Ты… Ты разве не понял еще…? — было ясно, какая напугано-встревоженная интонация должна звучать в этих словах, только вот собеседник не в силах был говорить никак, кроме как холодно блеять. — Я… Я… — по щекам покатились горькие слезы. — Отсеча голову колдуну… Я не знал… Не знал, что ублюдок еще проживет некоторое время… Он пронзил мое тело тремя проклятыми копьями… Я… Он… Оживил меня… Попытался подчинить мое умирающее тело своей воле… Но… Я… Я. Додумался выколоть себе глаза, чтобы не видеть проклятое пламя, которое поглощает душу и уничтожает разум… Лишь… Лишь наполовину… — под кровавыми корками, с чуть слышным хрустом, проступили свежие алые слезы, маленькие, словно далекие звездочки, красненькие бусинки. — Это… Прости, Сеппо… Я… Прошу… — колени вновь коснулись земли. На этот раз, руки медленно сползли от самых плеч по волосам до колен. — Не извиняйся… Я… Я скучал… И — Тогда, раз суждено было этому произойти… Позволь, я возьму тебя за руку! — Пьяве подскочил, утирая горячие слезы, и сел на краюшки мойки, прямо рядом с Сеппо. — Я… Мои руки холодные… Я… — Ничего… Прости, что не пришел раньше… Прости, что не пошел с тобой… — юноша вновь перебил своего собеседника и сжал его холодные руки, а потом, устало и благоговейно опустил голову, приложив свой лоб к ледяному лбу родного человека. — Как же одиноко и холодно тебе было… Прошу, позволь мне согреть тебя… — Я скучал по тебе… Скучал… — Я тоже… Мы вновь вместе, я не брошу тебя… Не оставлю больше никогда! Я… Я ведь выучил вальс у йомена при дворе… Я учил его, чтобы потанцевать с тобой. — Не думая ни секунды, Пьяве поднес к губам холодную длань Сеппо и нежно поцеловал ее. — Ты… Посиди со мной… Хотя бы час… — Я буду с тобой, пока сам не умру…