Лучше, чем говорить

      Они снова поругались. Опять по мелочи, и опять до большого скандала. И снова оба, уже успокоившись и по отдельности, не могли ни понять, ни вспомнить причину. Мы слишком разные, оправдывался каждый, и в какой-то степени был прав. Пока один после ссор опять ругает себя за то, что поддался эмоциям, другой загоняет себя в угол чувством вины. Пока один загружает себя работой, чтобы восстановить свой статус в своих же глазах, другой вымывает свою обиду в хмеле, пропивая последние деньги. Но что точно было в них до жути схожим — их нежелание встречаться с проблемами лицом к лицу и их молчаливое позволение ссоре вытеснить их из жизни друг друга.       В тот день Аль-Хайтам решился взять часть работы домой – отсиживаться в кабинете допоздна, намеренно избегая Кавеха, уже было выше его сил. Нескончаемые письма с докладами и отчётами об исследованиях в царских гробницах, а также прочие документы на подпись от даршанов заставляли его голову болезненно пульсировать, а ногу под столом нервно подпрыгивать. Честное слово, Аль-Хайтам даже не понимает, почему прячется от Кавеха в Академии, хотя архитектор уже остыл с последней ссоры, а за последнее время он не сделал ничего, что могло бы того обидеть. Но Кавех все ещё ходил не в духе, чему секретарь точно не был первопричиной.       Аль-Хайтам надеялся (тайно, не признается в этом никому, а себе – тем более), что не был.       К его большому облегчению, вернувшись, Аль-Хайтам Кавеха нигде не нашёл: в доме было тихо, а в комнате архитектора – пусто. Подумав, что тот, скорее всего, ненадолго вышел за чем-то или снова ушёл в бар, секретарь глубоко вздохнул и, бросив сумку на низкое кресло в гостиной, обессиленно свалился на софу.       Ладно, продолжал он думать, может быть, не только я в этом доме от кого-то бегу?       Было бы так забавно. Аль-Хайтам ведь правда не знает, в чём дело: почему Кавех расстроен и почему из-за того, что расстроен Кавех, секретарь расстраивается сам. Эти и многие другие мысли изредка, но мешали ему сосредоточиться на работе: иной раз выходили боком – приходилось несколько раз переписывать идеально готовые указы и постановления, отчего голова и рука ныли даже сильнее.       Потерев сонные глаза, Аль-Хайтам, недовольно отгоняя прочь непрошенные и истощающие мысли, настроил наушники и мир погрузился в блаженную и любимую тишину. Голова как-то сразу стало пустой, лёгкой, а напряжённые мышцы, наконец, расслабились. Заснуть вот так было проще простого.       Кавех же в тот вечер удивительно быстро напился — то ли от нежелания идти домой, то ли от стремления убежать от реальности куда-нибудь в пьяные грёзы. Желанием пересекаться с Аль-Хайтамом на трезвую голову он не отличался, вот только алкоголь, ударивший в голову, сместил планы совсем в другое русло. Видать сказалось то, чтобы пили они чаще всего вместе, после чего вместе спорили о какой-то ерунде. Так часто, что даже сейчас единственное желание одурманенного разума — мелочно поругаться с секретарём, выплеснув весь свой негатив и получив от него свою порцию.       Вот только завалившись к нему в кабинет, он тут же разочаровался. Секретарь преспокойно спал, а даже у пьяного Кавеха остались капли совести, чтобы не будить его во имя своих прихотей. Тем более на груди у него всё ещё лежал какой-то документ — заработался, соседушка. Кавех уже было хотел покорно уйти и, последовав примеру соседа, лечь спать, но шорох за спиной заставил его замереть и аккуратно развернуться. Бумага, словно лепестки, осыпалась с груди секретаря, обнажая точёные ключицы и впадинку, уходящую дальше в V-образный вырез рубашки.       Кавех сглотнул.       Сердце пропустило удар, и он чуть пьяно завалился на ближайший косяк, стараясь удержаться в вертикальном положении. Спокойно. Спокойно. Чего он там не видел, подумаешь? Аль-Хайтам же постоянно так ходит, хохлится на весь Сумеру почти как гордая, большая и дико дивная птица имеющимися мышцами под полупрозрачной кофтой, а Кавеху остаётся смотреть.       Только смотреть. Прикасаться никогда.       Архитектор снова смотрит на Аль-Хайтама: его лицо безмятежно, красиво настолько, что никто бы не смог передать эту красоту через скульптуру или какие-то там картины. Кавех знает, он пробовал. Рисовал, пока Аль-Хайтам не смотрит, лепил, представляя его образы, пока настоящий и живой секретарь сидел за соседней стенкой. Но все творения ждал один исход – мусорное ведро.       Аль-Хайтам был мечтой, к которой Кавех боялся стремиться, но всем сердцем желал.       Кавех промаргивается, подходя к Аль-Хайтаму ближе. Он старался идти тихо, чтобы не разбудить, но под конец всё равно почти свалился прямо на спящего, и еле успел приземлиться на свободный край диванчика. Какое-то время понаблюдал и счастливо выдохнул – Аль-Хайтам даже не шелохнулся.       Кавех смотрит на него какое-то время – на этот надоедливый жутко прекрасный нос, который он в пылу ссор пару раз чуть не разбил, на эти пушистые и тонкие ресницы, движения которых вызывают в груди болезненный трепет, на эти губы, которые так и хочется поцеловать, – и только потом замечает, как свободно двигаются руки, невесомо прикасаясь везде, где Кавех давно хотел.       От осознания, что сейчас Кавех может делать что угодно, внутри у него всё довольно задрожало.       Склонившись над лицом мирно спящего секретаря, Кавех рвано вдохнул, боясь, что разбудит его от лишнего выдоха. Коснувшись кончиком носа гладкой щеки, он осторожно провел ниже, мазнув еле ощутимо по губам. Он по немногу, совсем неслышно вдыхал запах его кожи, и словно пьянея от него всё больше, становился смелее и развязнее.       Постепенно прикосновения становились бесстрашнее. Пока Кавех, не забывая об осторожности, но уже более настойчиво целовал щёки, веки, скулы, подбородок, всё, до чего мог дотянуться, его руки блуждали по Аль-Хайтаму. От живота до груди, оттуда – медленными и плавными движениями вокруг сосков, а чуть выше несильно сжимали плечи.       Отстранившись, он не без удовольствия посмотрел со стороны на мужчину, что так открыто и вседозволенно лежал перед ним. Еле слышно, лёгким горячим облачком, Кавех выдохнул, словно решается на последний шаг, прежде чем провалиться в яму, из которого он вряд ли сможет выкарабкаться.       Взгляд неумолимо соскальзывал ниже, туда, где грудные мышцы образуют два непробиваемых холмика. Сначала палец прошёлся вниз по гортани, цепляя кадык, спустился к ложбинке между ключицами — Кавех не выдержал и невесомо прижал к ней губы, словно желая испить.       Укус вышел почти невесомым, а кожа приятно и по-родному пахла сумерскими розами и персиками зайтун.       Это было его, Кавеха, мыло.       С силой прикусив губу и уткнувшись лбом куда-то Аль-Хайтаму в плечо, Кавех беззвучно заскулил.       Как же сложно, как же сложно, как же сложно.       Внизу заметно потяжелело. Обычно Кавеху легче сдерживать себя, но то ли алкоголь так обострил чувства, то ли пьянящий запах секретаря мутил голову так, что ноги подкашиваются.       Осторожно забравшись на бёдра Аль-Хайтама, Кавех слегка потёрся, и, тихо всхлипнув, уткнулся ему в шею.       Всего одна маленькая манипуляция, а Кавех уже не может. Дыхание спёрлось, а давление внизу живота усилилось. Чуть приподнявшись, он, наблюдая за Аль-Хайтамом, на пробу толкнулся вперёд, чувствуя как от одного этого движения перед глазами заплясали звёзды.       — Даже если ты проснёшься, — прошептал ему в самые губы Кавех, целуя уголок. – я вряд ли остановлюсь.       Рука невольно легла на грудь секретаря, еле ощутимо её сдавила и двинулась ниже. Похозяйничав в районе паха, Кавех вытащил член своего соседа и нарочито медленно начал надрачивать, завороженно глядя, как на конце выступает белёсая капля.       Архитектор даже не удивляется, когда спустя некоторое время Аль-Хайтам, крупно вздрагивая, широко раскрывает глаза и ошалело, не до конца проснувшись, смотрит прямо на него.       Кавех хитро улыбается, накрывая рот возмущённо дёрнувшегося Аль-Хайтама ладонью, и сильнее сжимает его член рукой, закручивая кулак под конец, вызывая хриплое и протяжное мычание. Слушая, как Аль-Хайтам задыхается, прослеживая, как закатываются его глаза и краснеет кожа, пока секретарь цепляется за руку архитектора то ли в попытке оттолкнуть, то ли в поисках поддержки, Кавех и сам довольно постанывает, ускоряясь в погоне за удовлетворением.       В паре движений от разрядки его внезапно отдёргивают — мотают волосы на кулак и впечатывают спиной в диван. Аль-Хайтам нависает над ним, по-звериному, озлобленно и жадно сверля лицо архитектора.       — Хайтам, я.., — жалобно простонал он, потираясь пахом о колено секретаря, которое он так двусмысленно зафиксировал между ног блондина, то ли оправдываясь, то ли моля о продолжении. Вот только закончить он не успел — его грубо заткнули нетерпеливым поцелуем, тем временем как шероховатая рука секретаря обхватила член Кавеха вместе со своим, ускоряя темп, выбивая из архитектора глухие стоны и последние капли разума.       Аль-Хайтам двигался безжалостно, грубо, злобно, иногда сжимая оба члена в руке до болезненного шипения, и каждый раз когда Кавех дёргался, шёпотом вымаливая только не останавливайся, пожалуйста, тянул его за волосы обратно, стискивал так, будто хотел пригвоздить к месту, и целовал, кусая губы до маленьких кровавых ранок.       Кавех громко хнычет, Аль-Хайтам снова остановился и, не давая кончить, мучает, изводит поцелуями и крепкими укусами сосков сквозь задравшуюся и немного пропотевшую рубашку. Внизу живота тепло и тяжело, если чуть-чуть двинуться, совсем чуть-чуть потереться...       — Размечтался, — Аль-Хайтам фыркает, возвышаясь сверху, и Кавех отчаянно понимает, что в беспамятстве говорил вслух. Рука секретаря, что до этого держала его за волосы, проскальзывает вдоль шеи, ласкает, поглаживает с ощутимой силой, что, Кавех уверен, его кожа видимо глазу краснеет, и, наконец, смыкается на челюсти в крепкой хватке.       Кавех протяжно замычал, заёрзав под тяжестью Аль-Хайтама, но тот быстро перехватил руки архитектора, зафиксировав их над головой. Оторвавшись от изящной шеи, он с нескрываемым удовольствием прошёлся широким махом языка по краснеющему следу от зубов.       Ослеплённый ноющей болью от укуса, Кавех и не заметил, как его перевернули на живот. Одной рукой всё также удерживая архитектора, второй Аль-Хайтам неожиданно нежно прошёлся по изгибу спины, обзор на которую маняще открывал вырез на рубашке. Влажные, разгорячённые губы коснулись кожи на загривке, отчего у Кавеха заныло аж где-то в районе бедер.       — Не один ты потерял всякое терпение, старшенький, — Ещё один полупоцелуй-полуукус между лопатками, и Кавеха прошибает током вдоль позвоночника, — Уверен, никто бы не подумал, глядя на твою вечно открытую спину, что она такая чувствительная.       Обе ладони Хайтама легли на бёдра, крепко их сжимая, а он тем временем потёрся носом об изящную поясницу, прежде чем медленно размазанно её поцеловать. От такого жеста Кавех прогнулся, от невозможности даже заметаться под крепкими руками секретаря, лишь жалобно хныча, отдаваясь ему полностью во власть.       — Хайтам... Пожалуйста.       Аль-Хайтам недовольно закатывает глаза и, отпустив архитектора, молчаливо затыкает одной рукой Кавеху рот, как тот сделал с ним раньше, а второй небрежно стаскивает с него рубашку, с жадностью разглядывая теперь уже полностью открытую спину, которая всегда привлекала его внимание, кокетливо манила, как выглядывающая из-за угла застенчивая барышня, и пряталась за слоем просвечивающей ткани. Секретарь скользит по рельефной фигуре вдоль позвоночника – от шеи до копчика – и Кавех, всхлипывая, весь дрожит, еле удерживая себя на локтях, пытается вдохнуть поглубже через рот, и Аль-Хайтам тут же юркает в него двумя пальцами, надавливая на язык. Кавех намёк понимает.       — Ты должен просить лучше, Кавех, тебе так не кажется? — Секретарь прижимается к чужой спине, заставляя Кавеха прогнуться ещё сильнее, и медленно, обманчиво нежно скользит носом по светлому затылку, довольно вдыхая полюбившийся аромат. — После того, что ты сделал... — Он слегка царапает кожу зубами, прихватывает её и коротко лижет, как зверь, ищущий лучшее место и готовящийся к атаке. — ...неужели ты думал, что я отпущу тебя? — Палец во рту слегка царапает ногтем язык, и Кавех охает, не поднимая головы от дивана. — Думал, что, если я проснусь, ты успеешь убежать? Бедный, бедный Кавех.       Аль-Хайтам качает головой, прижимаясь губами к загривку Кавеху, и, чувствуя, как тот замирает – почти в испуге, почти в ожидании – мягко целует и сильно кусает. Он спускается поцелуями-засосами ниже – к левому плечу, к правой лопатке, к ямочкам на пояснице, – исследуя всю его спину, а руками ласкает уже порядком набухшие соски, пока у разомлевшего от ласки архитектора не подкашиваются колени.       Кавеха, готового рухнуть навзничь, Аль-Хайтам подхватывает под живот и, коленом подламывая колени, ставит раком. Распалённый от ласк архитектор уже не в силах даже смущаться — словно в бреду шепчет имя секретаря.       Внезапно ягодицы опаляет холодок, а в нос бьёт терпкий запах эфирного масла. Аль-Хайтам явно не спешил — размазав капнувшее на крестец масло (спасибо Кавеху за его любовь к ароматическим эфирным маслам, которые он расставил чуть ли не в каждой комнате), он растёр до самых бёдер, с упоением сминая в своих руках раскрасневшуюся кожу.       Влажный шлепок по ягодицам — Кавех охает от неожиданности, поддаваясь вперёд, за что тут же получает шлепок по другой стороне.       — Ай-яй, я ведь говорил. Даже не думай сбегать, Кавех. — Скользкие пальцы проходят вдоль ложбинки между ягодицами, раздвигая их, растирая чувствительные складки.       Секретарь вводит указательный палец нарочито медленно, издевательски чуть сгибает в одной фаланге и, слушая, как Кавех мелко хнычет, будто пытаясь себя стыдливо заглушить, повторяет, только в этот раз ещё слегка царапает ногтем, придерживая архитектора и не давая ему даже сдвинуться с места. Аль-Хайтам поднимается смазанной дорожкой поцелуев-укусов – теперь от копчика до затылка – вдоль позвоночника и прислоняется грудью к чужой горячей спине и довольно вздыхает, мягко целуя Кавеха в макушку; Аль-Хайтам целует его ещё и ещё, спускается к уху и целует его тоже.       — Если ты так хотел, чтобы я нагнул тебя, тебе стоило сказать раньше, — шепчет он сладко, хрипло и низко; Кавех вздрагивает, вжимая голову в шею и пытаясь спрятать чувствительное ухо, но Аль-Хайтам не даёт, вжимается носом в висок, грубо проталкивая вместе с указательным средний палец, и немного ехидно продолжает: — Или ты боялся, что начнёшь умолять меня? Боялся упасть передо мной на колени, боялся показать, как сильно ты хочешь, чтобы мой член оказался в тебе? — Вторя своим словам, Хайтам слегка поворачивает пальцы, сгибает их и, когда архитектор, звонко охнув, дёргается в попытках отстраниться, начинает мерно поглаживать круговыми движениями Кавеха внутри, заставляя его тяжело дышать, скулить, чуть склонив голову к Аль-Хайтаму так, что теперь тот утыкается носом в его щеку, и дрожать. — Боялся, что я озвучу вслух все твои тайные желания, которые сам ты озвучить не в силах?       — Ах... Х-Хайтам, я... — Пальцы надавливают сильнее и Кавех, громко постанывая, жмурится, нервно скользя руками по дивану в поисках чего-то, за что можно ухватиться. Его голос нещадно дрожал, а от возбуждения горло сжало так, что даже вдохнуть получалось с трудом, — По-ожалуйста, я не могу т-так, я...       Секретарь недовольно смотрит на прикрытые глаза, вытаскивает оба пальца и, не давая Кавеху опомниться, резко вставляя обратно уже три, тут же находя то самое место, повторяет свои манипуляции в быстром темпе, каждый раз вводя глубже и глубже, не без доли самодовольства слушая как слезливо и жалобно архитектор хнычет, падая на диван и нервно ворочаясь.       — Если, — рука Аль-Хайтама переносится на шею уткнувшегося лицом в диван Кавеха и сжимает; — ты не скажешь, — сам секретарь опускается ниже, почти рычит в ухо, — чего ты хочешь, — Кавех испуганно качает головой и поднимается, поворачиваясь к Аль-Хайтаму; последний видит в его помутневших глазах слёзы. — я уйду.       — Хайтам, нет! Ах, стой... Умоляю! — Кавех цепляется за руку, что удерживала его, словно за спасательный оплот разума, что не даёт ему окончательно уплыть, пока Аль-Хайтам выцеловывает кожу за чувствительным ухом, попеременно прикусывая то хрящик, то оттягивая мочку.       — Давай, Кавех, будь с собой честен, — низкий шёпот прямо в ухо, вслед за которым кончик языка, который проходится мелкими движениями по всей ушной раковине, — Грязный мальчишка.       Невыносимо. Хватая Аль-Хайтама за ворот рубашки, Кавех притягивает его ближе к лицу, чтобы припасть к губам с чувственным глубоким поцелуем. Оторвавшись, с тяжёлым дыханием, архитектор прохрипел прямо на ухо разгоряченному Аль-Хайтаму:       — Возьми меня, Хайтам, свяжи, кусай, шлепай, груби... Что захочешь, только прошу, не останавливайся, иначе я убью тебя, — Для закрепления эффекта Кавех крепко прижался к успевшему набухнуть члену секретаря.       Аль-Хайтам, рыкнув, толкнул Кавеха вперёд, вдавливая его рукой на шее обратно в диван, и громко и тяжело выдохнул. Всё это время он не обращал внимания на то, как крепко стоит собственный член, желая помучить парня под ним, довести его до истомы, бессилия и отчаяния, до громкого скулежа и всхлипов. Секретарь вынул пальцы с хлюпающим звуком, – архитектор под ним вздрогнул – размазал по вспотевшей спине и пояснице масло, оставляя ровные лоснящиеся полосы, и спустился одной рукой к члену Кавеха; последний подпрыгнул, толкаясь назад, но Аль-Хайтам только вернул его обратно.       — Так и держи, — напряжённо сказал Аль-Хайтам, выпрямляя руки Кавеха, и тот тихо согласился, шмыгая носом.       Поднявшись, секретарь, тяжело дыша, избавился от мешающей одежды и размазал по собственному члену остатки масла из маленькой бутылочки, низко простонав. Пальцы привычно прошлись по ложбинке между ягодицами, по-хозяйски проплыли по пояснице, дрожащему животу и остановились на члене архитектора, сжимая, – предупреждая; Кавех мученически и бессвязно стонет.       Аль-Хайтам, помогая себе рукой, медленно входит, стиснув челюсти, и, прислоняясь лбом к затылку хнычущего архитектора, кусает его, одновременно резко толкаясь вперёд, входя полностью. Кавех под ним грязно ругается, но Аль-Хайтам ладонью, проскользнувшей от живота к груди, чувствует, как тот облегчённо вздыхает; дорвался.       Внизу живота изнывающе пульсирует, требует скорейшей разрядки, и секретарь, напоследок целуя место укуса, выходит и входит снова, быстрее и грубее. И так ещё и ещё один раз, пока Кавех не стонет особенно хорошо, и Аль-Хайтам не находит подходящий изводящий ритм: несколько быстрых толчков и пара глубоких, и так по новой.       Кавех мечется под ним, судорожно сжимая обивку дивана, чувствуя как его собственный член трётся о грубую ткань. Каждый резкий толчок сопровождается его невольным хриплым стоном, а каждый засос на спине — мольбой не прекращать.       Поймав руки архитектора, что без дела елозили по дивану, Аль-Хайтам заломал их за спину, приподнимая Кавеха и прижимая его к своей груди, двигаясь убийственно медленно. О да, он хотел его помучить. Выцеловывает каждый сантиметр нежной шеи, прекрасно понимая, что стоит ему толкнуться под немного другим углом — и Кавеха накроет волна удовольствия, но сознательно этого не делает.       — Сукин сын...мхм-а! Хватит издеваться! — вскрикивает Кавех, на что его грубо толкают обратно на диван, заставляя максимально прогнуться в пояснице, и звонко ударяют по бедру, с размаху вгоняя член.       Громкий стон архитектора, его закатанные от удовольствия глаза — Аль-Хайтам почти облизывался на эту картину. Ещё пара резких толчков, и блондина под ним прошибает волной оргазма.       Вынув член, он поднимает обессиленного Кавеха, садится и сажает его сверху. Архитектор тут же обвивает шею Аль-Хайтама, ловя смазанный поцелуй.       — Стой, я же только кон...Мх... Аль-Хайта-ам! — Секретарь снова насадил блондина на член, запечатав все возражения глубоким поцелуем.       Почти сразу он взял быстрый темп, сжимая ягодицы Кавеха так, что после там точно останутся синяки в виде пятипалых ладоней.       Аль-Хайтам толкается, пытаясь угнаться за оргазмом, тычется носом в отдающую жаром напряжённую кавехову грудь и, помогая ему двигаться, выписывая бёдрами восьмёрки, доводящие чуть ли не до взрывов перед глазами, кусает соски, целует, лижет и тяжело дышит, прячется в шее архитектора лицом, пока тот, устало, но всё так же искренне постанывая от каждого толчка, вплетается пальцами в седые волосы.       — Архонтов ради, как же в тебе хорошо, — секретарь дурно шепчет, прикрывая глаза и кусая дёргающийся кадык и толкается сильнее; Кавех с хныкающим звуком ищет вслепую его губы, и Аль-Хайтам сам целует его: нежно, медленно, ласково настолько, что внутри архитектора всё до щемоты переворачивается, и это так отличается от того, как член Аль-Хайтама задевает его внутри, что Кавех снова плачет, обнимая его за шею. Секретарь, глубоко вздыхая, слизывает эти мокрые дорожки и целует его прямо в щёки.       Напряжение внизу живот давит так сильно, что Аль-Хайтам низко и протяжно стонет, утыкаясь лбом куда-то Кавеху в плечо, и, чувствуя, что разрядка уже близка, сцепляет руки на спине архитектора, обнимая и поддерживая, и двигается ещё несколько раз, пока сладкая и долго желанная нега не окутывает его, словно одеялом, принося с собой облегчение.       Они сидят какое-то время неподвижно. Один, обессиленный оргазмом, хочет растянуть миг, когда ещё можно побыть в желанном распалённом теле. Второй, еле дыша, боится лишним движением всё разрушить, боится проснуться, боится гнева Аль-Хайтама — всех самых худших сценариев, ибо то, что произошло сейчас, никак не вписывалось в планы, долгое время оставаясь только смутными снами и гонимыми фантазиями.       Но секретарь сам сделал первое движение — положив ладонь на поясницу, поглаживающим движением он двинулся выше по спине. Кавех вздрогнул, когда губы Хайтама мягко коснулись щеки, опустились дорожкой на шею. Рвано ахнул, когда зубы мужчины подцепили ключицу, как некоторое время назад делал сам Кавех.       — Тебе надо быть честнее с собой, — низко сказал Аль-Хайтам, выдыхая в ложбинку на груди, и поднял на него глаза, — и со мной.       — Так ты не!.. — хотел воскликнуть архитектор, почти подпрыгивая, но хлюпнувшее место соития вынудило его вспомнить, что Хайтам ещё в нём, и с шипением вернулся обратно, мельком замечая как хмурится секретарь.       — Спал. Но знаешь, — Мужчина придвинулся к красному уху и сказал до смущающего чётко, — Именно в такой последовательности ты разглядываешь меня, когда думаешь, что я не вижу.       Архитектор почти почувствовал, как от этих слов сердце ухнуло куда-то вниз, туда, где под животом завязывался только что ослабленный узел.       — Хайтам, я... Давай я слезу, а мы потом поговорим, — промямлил Кавех, неловко ёрзая на бёдрах секретаря. Тот на этот жест лишь зафиксировал блондина на месте, по-хозяйски разместив ладони на раскрасневшихся ягодицах, и, чуть подумав, выдохнул.       — Знаешь... Всё-таки трахаться у нас получается лучше, чем говорить. — И с удовлетворением приметив, как запылали щеки архитектора, запечатал на губах поцелуем рвущееся наружу возмущение.