Часть 1
11 августа 2023 г. в 10:00
Идёт дождь.
Хизаши было шестнадцать лет. Шёл дождь.
Вокруг него бушует война. Время не останавливается ни для кого.
Нет времени оплакивать. Это факт жизни, тот, о котором Хизаши узнал в тот ужасный, дождливый день, когда падающее здание затмило собой свет его солнца.
От причуды у Хизаши звенит в ушах. Горло жжёт.
Причуда Гарви позволяла ему поглощать направленные на него атаки, собирать энергию и выпускать с двойной силой.
Спустя годы за бутылкой дешёвого, паршивого вина Шота признался, что слышал голос Хизаши за секунды до того, как то здание рухнуло.
Прошло шестнадцать лет, и Хизаши стоит на другом поле битвы, перед ним лежат развалины ещё одного здания. Сталь и стекло блестят в свете заката.
Ещё несколько минут назад здание было целым. Хизаши бежал от сражения к сражению, помогая, где может. По крайней мере до того момента, как у входа в здание он не заметил появление этих ужасных чёрных завитков тумана.
Пока они свивались вместе, пока они воплощались в одно убогое, коварное существо, Хизаши думал о том дне в больнице.
“А если ты больше не Ширакумо, то, пожалуйста, исчезни и оставь нам воспоминания.”
Курогири был пародией на того, кем когда-то был, он позорил саму суть Оборо. И Хизаши, наконец, мог позволить Оборо отдохнуть, мог не дать Курогири очернить его ещё сильнее.
Поэтому, когда золотые глаза Курогири открылись, Хизаши сделал глубокий вдох.
И закричал.
Хизаши с трудом выдыхает в ладони. Его руки прикованы ко рту – он не помнит, как они там оказались, – ногти вдавливаются в щеки.
Здание затряслось, рухнуло под собственной тяжестью. И рассыпалось.
Стекло, сталь и бетон посыпались дождём на Курогири. Если бы Хизаши закричал хоть на секунду позже, дал бы Курогири хоть один момент, чтобы собраться, он бы перенесся прочь.
Но Сущий Мик действует обдуманнно.
Причуды умирают со своими владельцами. Хизаши это знает. Все это знают.
Почти как тогда, когда они были подростками, на голову Курогири упал кусок бетона. С прерванным звуком – это мог бы быть хрип или даже крик – его шея согнулась назад, потянув за собой все тело. Он упал на землю с ужасным громким стуком.
И несколько секунд его туман все ещё льнул к нему. Лучи солнца, золотые, как сам закат, сияли сквозь туман, словно нимб над умирающим Курогири.
Дождь бьётся о Хизаши. Он стирает несколько капель с щеки.
И тогда, как кажется Хизаши, то, что осталось от Курогири, перестало цепляться за жизнь.
Туман рассеялся.
Хизаши смотрит на тело. Он выглядит так, словно с его семнадцатилетия не прошло ни дня.
В ночь после смерти Оборо Хизаши приснился кошмар. Он думает, они будут ему сниться до самой смерти.
Во сне они нашли тело. Во сне это именно Хизаши нашёл тело.
Во сне он стоял, замеревший, над телом Оборо. Он смотрел в пустые, безжизненные глаза своего лучшего друга. Он смотрел на его череп, расколотый и с вмятиной. Он смотрел на лицо Оборо, искалеченное до неузнаваемости. Кровь плескалась у его ног.
Тело выглядит точно так же, как в его кошмаре. На нем просто не та одежда: жилет, рубашка и галстук вместо авиаторской куртки, дзюдоги и очков. Это не та форма, клятва верности не той стороне.
Оборо обещал, что они будут героями вместе. Он говорил, что пока они вместе, им все по плечу.
А теперь они по разные стороны баррикад: Оборо, злодей, и Хизаши, герой.
Оборо, мертвец, и Хизаши, его убийца.
Как иронично – Хизаши, и герой и убийца.
Почти смешно, если честно.
На похоронах Хизаши смеялся.
Он не хотел. Один из его лучших друзей был мёртв, гроб был пуст, и в этом не было ничего смешного.
Но Хизаши с ранних лет знал, что люди предпочитают слышать смех, а не всхлипы. Так что с ранних лет он приучил себя смеяться, а не плакать.
Сначала смешки собираются у него в горле и вырываются из него, маленькие проявления чего угодно кроме радости. Он продолжает смеяться – тут он понимает, что не может остановиться – и они становятся пронзительными, пропитанными чем-то очень похожим на манию.
А потом они отращивают когти.
Смех, шипастый и жгучий, вырывается из горла. Каждый смешок – крик.
В перерывах между вскриками он хватает ртом воздух, делает большие, отчаянные вдохи. Он расчесывает горло, рот – что угодно, лишь бы смех остановился.
И он останавливается. Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор, как Хизаши свернулся калачиком, раздираемый своим голосом изнутри. И когда Хизаши хватает ртом воздух, пытаясь не дать себе окончательно расклеиться, Оборо наблюдает за ним, безразличный и безжизненный.
Мертвый.
В волосах Хизаши был ветер, на его лице – улыбка, и, так же ясно, каким был тот день, Хизаши помнит, как он думал, что даже если бы сейчас он сорвался с облака Оборо, он бы умер счастливым.
Он бы умер счастливым, потому что, когда под ними сиял город, солнце над ними лило свое жидкое золото, а будущее было ослепительным, Хизаши честно, искренне верил, что все будет хорошо.
Оборо выглядит так неправильно, он выцветший и пустой. Оборо – тот Оборо, которого знал Хизаши – всегда был полон жизни.
Той ночью на облаке Оборо улыбнулся ему через плечо так широко, что его глаза стали полумесяцами, а ямочки зарылись глубоко в щеки.
И Хизаши, смотря в лицо, возможно, самому солнцу, никогда не любил жизнь так сильно, как тогда.
Теперь Хизаши смотрит в пустое, безэмоциональное лицо Оборо. Ему интересно, когда это лицо в последний раз улыбалось – если Курогири вообще улыбался.
Он сомневается. Курогири был совсем не похож на Оборо. Хизаши не понимает, и, наверное, никогда не поймёт, как злодеи смогли превратить Оборо – жизнерадостного, любящего Оборо – в Курогири. Они были противоположностями, как день и ночь.
Оборо был полон любви и жизни. В основе Курогири лежала смерть.
Оборо был добр. Курогири пытался убить детей.
Оборо был невероятно верен тем, кого любил. Курогири...
Спиннер проковылял к Курогири, держа одну из рук Шигараки с отчаянием умирающего.
“Спаси Шигараки" — прохрипел он дрожащим голосом.
И чего-то в этом – чего-то в спасении, чего-то в Шигараки – было достаточно.
Хизаши делает вдох, заикаясь. Одна из его рук непроизвольно прикрывает рот.
“Ну и хреново тебе!” — раздражённо кричал Хизаши в тот день в Тартаре, — "Более отстойной миссии, чем присматривать на этим унылым малолеткой-"
Тогда он замолчал, увидев отражение Шоты в стекле, смотревшего на Курогири так, как смотрят сломанные, но все понимающие люди.
Хизаши делает один дрожащий шаг в сторону Оборо. И ещё один, и ещё, пока он не плетется сквозь дождь на онемевших и дрожащих ногах.
“Я не могу его оставить, такой уж у меня характер" — сказал Курогири.
Хизаши стоит над телом Оборо. Кровь плещется у его ног.
Оборо не смог оставить Суши под дождём. Оборо никогда не оставлял Шоту позади, только толкал вперёд.
Оборо умер, потому что он отказался оставить тех детей.
И тогда ноги Хизаши подкашиваются. Он падает на колени.
“Кажется, ты спутал это место с исповедальней," — сказал Курогири в тот день в Тартаре, — "Здесь тюрьма, а не церковь, и я точно не святой."
И все же в свете заката тело Оборо – тело Курогири – выглядит святым. Жидкое золото омывает черты лица, отражающийся свет даёт глазам что-то похожее на блеск, который у них когда-то был.
И Хизаши знает, что это поле битвы, а не церковь, но он все равно кладёт голову на холодную, холодную грудь Оборо и хрипит сломанное "Мне жаль".
“Мне жаль” — шепчет он снова и снова, как заевшая пластинка.
“Мне жаль," — шепчет он, словно эти слова могут вернуть мертвых к жизни.
“Мне жаль," — шепчет он, словно это изменит тот факт, что Хизаши убил его – убил его дважды.
“Мне жаль," — шепчет он снова и снова, пока дождь не заканчивается, и шум битвы не замещает собой пустая тишина.
И он не знает, сколько времени уже прошло, когда Хизаши поднимает голову с холодной, холодной груди Оборо. Он делает дрожащий вдох, неуверенный выдох. Небо теперь грязно-фиолетовое, по нему плывут те облака, которые появляются после дождя. На поле битвы никого нет.
Кроме Хизаши.
Кроме Оборо.
И Хизаши, окружённый развалинами, сидящий на коленях перед телом своего лучшего друга – своего лучшего друга, которого он убил –Хизаши не плачет.
Вместо этого в призраке закатного света Хизаши смеётся.