Холодные руки

Зима холодная и уютная. Рубен сидит у него дома, его руки сжимают теплую кружку. На улице в феврале холодно. Они только пришли. Но скоро вновь на улицу — Вова так давно хотел с ним познакомиться, что не мог отпустить. Его глаза Братишкину нравятся — они добрые и веселые, там яркие искорки прошедшего нового года. А в Вовиных глазах сам Рубиус видит огонь. Там пожар из огня и пламени. Совсем не похожий на него, и одновременно с этим схожий настолько, что кончики ушей краснеют, и совсем не от впечатляющего зимнего мороза. А внутри тепло и радость. — Руби. Ты согрелся? — спрашивая это, Семенюк ещё зачем-то кладет руки поверх его рук, словно и сам пытается согреться. Согреть весь тот лёд, что успел насобирать последствием грязных делишек и лицемерия на твиче. Улыбка иностранца заставляет Вову съежиться. Тот кивает. К нему слишком добры. Так не надо — так нельзя. Одевается Рубиус быстро, намного быстрее, чем его русский друг. На улице, пока ждет Братишкина, Рубен ловит на голые ладони снежинки — блеклые, быстро тающие и несерьезные. Как его легкая влюбленность. — Дурак, надень варежки! — ругается на него Вовка, хотя сам стоит с такими же непокрытыми руками. Затем он протягивает другу его забытый в коридоре портфель. — Вот, держи. Не пойму, чего ты вечно с ним таскаешься, у тебя что там — секреты Пентагона? — Вов, я же не из Америки. Пойдем? Такая его легкая и очаровательная улыбка заставляет Семенюка вновь невольно вздрогнуть и отвернуться. На щеках проскальзывает румянец — всё, абсолютно всё это от мороза. От холодных февральских ночей… И губы его совсем-совсем в свете ярких фонарей не притягательны. Ну совсем вот! Они идут молча. В тишине ночи мягкая и уютная атмосфера внушает в пустую голову мысли о том, как с ним хорошо. Причём им обоим. Уютно. Снег всё падает и падает на покрытые капюшонами макушки. А Семенюк чувствует, как стремительно тает и падает только от одной его улыбки, взгляда, такого проницательного и не отпускающего, и запаха, стереотипно сводящего с ума. Таким бывает только он. В зелёных кошачьих глазах Вовы Рубиус ловит свое отражение, и оно отражает страх. Настоящий страх перед этим парнем, его тайной сущностью и любви к нему. Влюбленности… Симпатии. Ко всему. Эта тишина, кажется, скоро начнёт его съедать, поэтому скорее надо закончить гребаное молчание. Что… что спросить? О чем вести разговор? Как разрядить эту смущающую обстановку? — У вас все зимы такие холодные… Как вы вообще тут живете? Ты в статую ещё не превратился, Вов? — Снеговиками становиться — это уже наша традиция. Руби. Рубиус смеётся. Так его называла только мама. Вова явно не она, но такое сравнение заставляет парня фыркнуть. — А? Чего ты смеёшься? — от этого вопроса испанцу стало ещё смешнее. Он чуть ли не заплакал от смеха. — Эй, да чего ты?! — Да так, просто только моя мама так меня называет, и я тебя в её роли представил. Пару секунд осознания, и Семенюк стал смеяться вместе с другом, чуть ли не давясь ледяным воздухом. Клубы белого пара были не хуже, чем от мерзкого вейпа. — Серьезно, чувак? Тогда ты мой папа, блять. Тебе осталось немного прибавить в весе. И будет просто идеально! Руки давай пожмём, дорогой! Не прекращая улыбаться, Рубен пожал руку Вове. Но после этого отпускать тот его ладонь не собирался, опустил её. Не ясно для самого себя, Рубен перехватил её и сам сжал пальцами. Их взгляды встретились, улыбки на лицах замерли, хоть они не переставали идти и раскачивать руками. Первой улыбка пропала у Братишкина. Иностранец даже на мгновение испугался — он что, что-то сделал не так? Почему Вова так переменился в лице? А вот замер… На самом деле на его лице появилась детская растерянность. Они держатся за руки — и что теперь делать? Ему нравится Руби, а он ему? Поцеловать то можно? Как мило на его нос упала снежинка… О, он поморщился, блять. Вова сейчас здесь на месте упадёт. — Вова? — А? — Если поцеловать меня хочешь — то я не против. От этого заявления стример подавился воздухом и тут же закашлялся, обхватив себя поперёк живота. И как он догадался?! — Как ты?.. — Ну, ты смотришь на мои губы уже минуту, этого трудно не заметить. Хочешь — делай. Всё равно это взаимно. Так как Братишкин продолжал каменным изваянием стоять и смотреть на него своими очаровательными глазами, Доблас сам сделал шаг вперёд и прижался губами сначала к его розоватой щеке, кожа где была до сладкого мягкой, а после скользнул к губам — хотелось материться самыми грязными русскими матами от ощущения того безудержного удовольствия-кайфа, что осели внутри. Пока он целовал его. Пока сминал его губы и медленно сжимал до хруста костей плечи, обтянутые теплой тканью куртки, а язык заставлял повиноваться себе, будто сам Рубен являлся императивом, а Вова — это декларативный, дискреционный принцип, который нужно подчинить. Такими действиями Рубиус стремился сорвать с его уст столь желанный стон, и он его добился: рот Вовы приоткрылся, издавая приглушенный звук, и это посеяло в теле стримера смуту, вынуждая забиться в ознобе, словно хлебнул йода наперекор маме — и теперь температура. А у русских людей всегда руки холодные? Зато губы тёплые. И сердце. В какой-то момент Семенюк теряет равновесие, и вместе с Руби падает на снег, в испуге прижавшись к нему всем телом. Перехватив взгляд друга, Рубен вновь начинает смеяться. — Что смешного?! — наконец-то отмирает Вова, и тихо, но недовольно, спрашивает. — Ты такой милый, когда испуган. Ты мне нравишься, Вов. Взгляд вышеупомянутого стримера меняется, становится чуточку теплее. Теперь он и сам тянется за поцелуем к парню, делает это грубо, напористо, пока его не прерывает — Рубиус хочет изучить чужую шею. Оголяя её на диком холоде, горячим ртом согревает и заставляет Братишкина дрожать под ним. Холодно, горячо и охуенно: это всё, что он знает на данный момент. — Я уже закостенел весь, — шепчет он в мокрую от снега макушку, и ловит недовольный взгляд, — Дома можем продолжить. — Продолжения хочешь? — ох уж эта его коронная испанская улыбочка. Чёртов иностранец. — Будешь так улыбаться, куплю тебе билет в Испанию первым рейсом. Понял? Рубен ничего не ответил, продолжая загадочно улыбаться, а рука его всё также крепко сжимала ладонь Вовы — человека, который ему так запал в душу.