Чистота

Бри всегда любила отличных собеседников. Таковыми в ее понимании были, в первую очередь, те, с кем можно было обсудить новую марку белил и хитрости выращивания желтых роз. При всей ее любви к подругам те едва ли отличались знаниями в этих сферах, в отличие от Орсона, и это, несомненно, стало первым шагом на пути к их сближению. И, конечно же, бесконечная любовь к чистоте. Она скрепляла их куда надежнее, чем все бесполезные клятвы и прочие неотъемлемые приложения к брачным узам. Любовь на двоих — и на двоих же легкий общий невроз, который всем остальным почему-то казался чем-то плохим. Кажется, Габи даже сказала однажды, что они дурно друг на друга влияют, вгоняя в полное безумие, но восторг Бри ничто не могло поколебать. Кто еще из мужчин на ее пути мог в полной мере оценить хруст накрахмаленного воротничка? И кто точно знал, чем лучше выводить пятно от вина, а чем — от вишневого сока? Кто еще мог видеть крошку на поверхности кухонного стола, едва переступив порог? Впрочем, последнее случалось крайне редко: ни Бри, ни Орсон почти никогда не упускали случайные крошки. Если что-то и можно было описать словом идиллия, это был их союз. Даже если таковым его не считали все прочие жители Вистерия Лейн, включая ее самых близких подруг. Что они вообще могли понимать в настоящей идиллии? А ведь они с Орсоном ни разу не имели ни малейшей размолвки. Может быть, впервые в своей жизни Бри была по-настоящему счастлива рядом с мужчиной. Так она думала долгое время. Пока не случилась вся эта история с Карлом Майером, будь он неладен, будь они все неладны. С Карлом Майером и маленьким домиком, куда врезался самолет. Какая чудовищная злая ирония была во всем этом — и в том, как она навещала Орсона в больнице: своего обманутого мужа и заодно отныне калеку. Тот отчаянно не смотрел в ее лицо, а, когда Бри поворачивалась спиной, чтобы выйти из палаты, она ощущала на себе его пристальный взгляд. Нетрудно было различить ненависть в этом взгляде, но она уже знала, что ей придется забрать Орсона домой. Она не могла оставить его одного, пусть даже только из чувства вины. Когда колеса его инвалидного кресла впервые оказались за порогом, он с сожалением посмотрел на пол, где виднелась налетевшая с резины дорожная пыль. — Прости, — сказал он. — Что?.. — Бри словно очнулась от глубокого сна. — Почему ты… постой, нет, нет, прекрати извиняться, — она уже двигалась с салфеткой наперевес. — Давай-ка я лучше просто обмою колеса, или… — она застыла. Как все это было глупо — и они оба это прекрасно понимали, как два не слишком хороших актера в просто отвратительной пьесе, застрявшие в регламенте сценария. — Или… давай-ка я лучше постелю здесь в коридоре влажную тряпку, вот так. — Орсон смотрел на нее пустым отстраненным взглядом, как будто впервые в жизни его совсем не интересовала чистота. Кажется, теперь Бри нужно было теперь поддерживать ее за них двоих. Совсем как это было с Рексом — нет, не стоило вспоминать об этом, нельзя было вообще думать так… и все же, почему ей так не везло с мужчинами, почему каждый ее брак превращался в пепелище, даже несмотря на то, что на своей заре казался ей идиллией?.. — Тебе нужно что-нибудь еще? — спросила она, когда Орсон уложен в постель, а на его прикроватном столике разложены таблетки, стакан с водой, книга, свежеиспеченные вафли для перекуса, полотенце и прочие предметы, сочтенные Бри необходимыми для того, чтобы расположиться с комфортом — насколько это возможно. Орсон посмотрел на нее так мрачно, словно вот-вот собирался закричать ей в лицо: «Конечно, мне нужно что-то еще! Мне нужно снова научиться ходить, чертова дура!». Но Орсон всегда был очень… деликатен; даже в таком состоянии он не мог позволить себе орать и брызгать слюной. Поэтому он просто качнул головой и ответил: — Нет, благодарю. Все в порядке, — это была такая гнусная ложь, что их обоих, давно привычных к ней, покоробило, но никто из них не подал вида. Бри улыбнулась так, словно между ними ровным счетом ничего не случилось, легким движением руки поправила подушку и растворилась в коридоре, плотно прикрыв за собой дверь. Она не успела удалиться, когда услышала грохот и звон. — Что случи… — ну да, конечно. Следовало этого ожидать. Странно переломившийся в пояснице, Орсон уже пытался подобрать с пола осколки, бывшие недавно стаканом. Бри бросилась на помощь наверняка с унизительной для него скоростью, но что она могла поделать? Орсон должен был понимать, что осколкам не место на полу, их нужно убрать как можно скорее: собрать руками крупные, затем подмести, затем протереть влажной тряпкой, затем… — Извини, — он тяжело дышал: даже небольшое усилие вызвало у него испарину. Бри обворожительно улыбнулась. — Ерунда, я принесу новый, — как жаль, а ведь старый принадлежал весьма изящному комплекту, который она тщательно подобрала в свое время под интерьер; и Орсон, безусловно, об этом знал. — Ни о чем не беспокойся, — и это тоже было весьма лицемерно, но и к этому тоже было не привыкать. Орсон обмяк на заботливо положенных под спину подушках. — О, я не буду, — сказал он почти ядовито. — С такой заботой мне не о чем беспокоиться, — яд буквально капал на пол у их ног, но одновременно Орсон оставался вышколено-вежлив: все, как они любили. Бри установила рядом новый стакан. — Спокойной ночи, — Орсон кивнул в ответ: — Еще раз прости за беспорядок, — как будто беспорядок был главным, за что они могли извиняться друг перед другом. Если только под словом беспорядок не подразумевалось что-то совсем иное, очень глобальное и почти метафизическое. В таком смысле Орсон, безусловно, был совершенно прав. Дело не ограничилось единственным разбитым стаканом. Уже через несколько дней Орсон уронил на пол целый поднос с заботливо расставленными закусками и напитками. Пушистый ковер был безвозвратно испорчен. У Бри дернулась бровь, и на какое-то мгновение она готова была поверить, что он сделал это специально, чтобы отомстить за свое состояние. Ей не давало укрепиться в этой идее лишь мысль о том, что они с Орсоном были слишком похожи. И ему, как и ей, трудно давалось сознательное нарушение стерильной чистоты их дома. Это было сильнее любых иных их желаний. Безумие на двоих. Именно то, что однажды подтолкнуло их друг к другу. Орсон меланхолично наблюдал за тем, как она орудовала шваброй. Он так любил эти чертовы крутоны — она все утро старалась, и апельсиновый джем ее собственного приготовления — можно подумать, у нее вся кладовка им забита… но она все еще заставляла себя улыбаться. Она знала, на что шла, когда уговаривала его вернуться домой. И это определенно было только начало, намеренно ли Орсон издевался над ней, или же это оказалась простая случайность. — Я принесу что-нибудь другое, — все же Бри не нашла в себе сил открыть последнюю банку апельсинового джема. Орсон летаргически качнул головой. — Я не голоден, — он никак не мог оторвать взгляда от отвратительных пятен. Соус наверняка въестся глубоко, его теперь не отчистить так просто. И крошки… повсюду были крошки. Сколько не орудуй пылесосом, наверняка пропустишь хотя бы одну. Грязь… столько грязи в их доме никогда прежде не было. Если бы Орсон мог шевелить ногами, он с огромным удовлетворением бы размазал всю эту гадость по полу, чтобы им всем стало еще гаже, чтобы Бри хорошенько попотела, убираясь. Ей не привыкать отчищать в своем доме, куда она его так любезно пустила вновь, разного рода грязь. Потому что на самом деле этот дом всегда был ею полон. Орсон наблюдал, как ухоженные пальцы Бри с идеальным маникюром прилежно собирали осколки дорогой фарфоровой тарелки, и смутно надеялся, что она порежется ими, но Бри всегда убирала улики аккуратно. Нет смысла устраивать погром — она быстро и незаметно справится с любым происшествием; а кроме того, Орсону и самому было слишком тяжело нарушать эту вылизанную чистоту. В этот день дома было подозрительно тихо. Тишина в их жизнях почти всегда значила затишье перед бурей. В последнее время Орсон вечно доводил ее придирками — спасибо и на том, что больше не пытался развести бардак, намерено или нет, но это доводило ее до белого каления, а арсенал уборочных средств пришлось обновить раньше времени. Теперь, когда она знала его натуру чуть лучше, Бри могла почти безошибочно предположить, что тот задевал какую-ту очередную дрянь. Впрочем, не только на натуру Орсона у нее недавно открылись глаза, но и на свою собственную. Однако, что всегда было свойственно ее натуре, — это делать вид, что ничего не случилось, скрывать, улыбаться и… убираться. Чистить, драить и намывать. Костяшкой пальца она постучала в дверь спальни Орсона. Изнутри раздался какой-то смутный звук, но никакого внятного приветствия она не получила. Орсон не выходил… вернее, не выезжал из своей комнаты со вчерашнего вечера, а уже наступило время обеда. Кажется, он избрал новую тактику игнорировать ее — что ж, его право. Бри честно наслаждалась этим целых полдня, но у нее все еще оставались принципы, и эти принципы не могли позволить ей уморить его голодом. В доме Бри никто не имеет права объявлять голодную забастовку. Для этого она слишком хорошо готовит. Когда Орсон предсказуемо не ответил, она вошла без приглашения. Даже странно, что Орсон не догадался подпереть дверь изнутри чем-нибудь тяжелым… ах да, ведь он же не мог. И в этом была ее вина. Отчасти, только отчасти, но все же. Водрузив поднос на прикроватный столик, она не слишком любезно похлопала Орсона по плечу, и тот застонал. Это было странно — но вполне могло оказаться весьма удачной актерской игрой; они оба знали возможности друг друга во всевозможных уловках. Но все же даже отменный талант перевоплощения едва ли мог позволить так удачно сымитировать лихорадку. Это… тоже было странно. И как, скажите на милость, он умудрился заболеть? Ведь он, черт возьми, даже не выходил из дома! За окном стояла жара; и уж точно Бри не могла подать ему несвежую еду, это было бы ниже ее кулинарного достоинства. Однако, словно бы пытаясь опровергнуть последнее, Орсон вдруг встрепенулся, перегнулся через поручень своего кресла, и его вырвало прямо на выдраенный вчерашним утром пол. Какое счастье, что Бри, по крайней мере, догадалась больше не стелить в его комнату ковер. Но, проклятье, несколько капель попало ей на туфли. Придется отчищать и их тоже. Она потрясла Орсона сильнее, как бы пытаясь выпустить злость. Это ни к чему не привело — и даже злость не утихла, да ее и не было, оказывается. — И… извини, — Орсон попытался прочистить горло, из которого доносились весьма жутковатые хрипы. — Я не знаю… что… — он позеленел, и в этот раз Бри успела отскочить вовремя. Слюна стекала по его подбородку — и, конечно, не только слюна. — Ничего, — она лихорадочно заозиралась в поисках салфетки. Обычно она обладала подходящими салфетками на все случаи жизни… но, очевидно, к такому случаю она не была готова. В конце концов она выдернула кружевную подставку для цветочного горшка и приложила к его подбородку. Орсон поднял слабо подрагивавшую руку, чтобы удержать ее у рта, но не смог. — С… спа… — Я думаю, нужно вызвать врача, — сообщила Бри. Это было очевидно — как и то, что ей просто-напросто не хотелось быть сейчас рядом с ним. Однако как минимум в ближайшие минуты у нее не было иного выбора. — И я принесу воды. — Не уверен… что смогу выпить ее сейчас, — о да, не хватало только продолжать пачкать пол. Орсон странно сморщил лицо — было очевидно, что ему тяжело давались такие признания, и в Бри шевельнулось нечто, похожее на жалость. Только сейчас — не когда он лишился ног. Как странно, почему так странно?.. Сочувствие заставило ее принести теплую воду и чистое полотенце. — Ничего, — повторила она, — это ничего, — ее руки кружили вокруг его лица. Орсон издал длинный прерывистый вздох и прикрыл глаза, будто бы прислоняясь теснее к ее ладоням. Когда-то они были нежными друг к другу — насколько это было в их характерах, насколько они вообще это умели. Бри никогда бы не подумала, что эти времена могут однажды вернуться; и уж точно не после того, что произошло тогда на празднике, но кто знает? Ведь говорят, что судьба — это одна большая спираль с бесконечными повторениями. — Мне нужно… мне нужно… — Орсон слабо шевельнулся, и, судя по страдальческо-смущенному выражению его лица, он имел в виду ванную комнату. Бри взялась за ручку его кресла. — Сейчас, — Орсон ненавидел, когда ему помогали перемещаться, он очень быстро научился делать все сам, словно любое, даже мимолетное прикосновение чужих рук к нему или его инвалидной коляске причиняли ему физическую боль. Оказалось, что толкать кресло с сопротивляющимся Орсоном не так уж и тяжело. Оказалось, что куда тяжелее катить его, если Орсон совсем обмяк и накренился так опасно, что едва не выпал при первом же повороте. Бри торопливо схватило его за шкирку и усадила обратно с большим трудом, его тело казалось таким тяжелым, набитым грузом вины и сумрачным прошлым. — Черт, — выдохнула она. — Да сиди… сиди же ты, — впервые за долгое время он, очевидно, хотел бы исполнить ее просьбу, но не мог; его безудержно кренило в сторону, а потом вырвало снова, так что брызги попали на стены. Кряхтя, он сплюнул, уже почти не стесняясь. — Прости, — сказал он. — Правда… прости, — и непонятно было, извинялся ли он за новый беспорядок или за что-то другое, скорее всего, за что-то другое… за многое другое, и Бри, наверное, следовало присоединиться в этом покаянии, но только сейчас ей было не до того. Как назло, в ворсе очередного испорченного ковра заело колесо, и она яростно дергала коляску, ощущая свои руки такими слабыми. Но, оказывается, не такими уж слабыми они были, потому что коляска вдруг перевернулась, и Орсон соскользнул на пол с негромким стуком. Бри растерянно смотрела на его безжизненно распростертые ноги, и впервые с тех пор, как тот снова появился в ее доме, ей захотелось плакать. — Прости, — он не знал, что Бри произнесла это слово одновременно с ним. Он не услышал — как жаль, ведь чтобы произнести его еще раз ей потребуется немало усилий. А потом из его штанины потекло что-то отвратительное, и в одно мгновение он стал еще более жалким, беспомощным, но почти не противным. Орсон отчетливо всхлипнул, и в довершение ко всем прочим покидающим его тело жидкостям из его носа потекло тоже. — Прости, — в очередной раз повторил он. — Я все испортил, — он, кажется, имел в виду нарушенную чистоту их дома и одновременно многое другое; лужи и брызги будто бы навсегда въелись в ковры и обои, несмываемые, как вечный знак их позора. Бри подхватила его под плечи и перевернула на спину, вся запыхавшаяся, со съехавшей набок прической, совсем не идеальная и, наверное, даже не красивая в этот миг; и они так подходили друг другу сейчас… что, должно быть, впервые пресловутая идиллия между ними была наконец ощутима. — Все хорошо, — Бри, отдуваясь, попыталась поднять его обратно, сама не зная, откуда взялись в ней новые силы. — Все хорошо, — теперь ее колено попало в озерцо желчи, минуту назад вырвавшейся из желудка Орсона, и ей не было до этого дела, она даже не подумала о срочной стирке. — Все хорошо, — затылок Орсона упирался ей в грудь, горячий и мокрый от пота, и она устало привалилась к стене, как если бы набираясь сил перед немыслимо трудным путем — сначала до ванной комнаты, а затем дальше, дальше по их жизням. — Все будет хорошо.