променад.

Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью.

Н.В. Гоголь. Шинель.

Если бы Сергей знал свидетелем чего ему предстоит стать в ближайшее время, он бы сорвался в Петербург, не думая ни секунды. Но он не знал — и потому здраво заключил, что заслуживает немного посибаритствовать, прогуливаясь по парижским улицам. Остаток лета он провёл, совершенно не беспокоясь, — и взял билет домой только на конец сентября. Теперь ветер заползал за ворот пальто — на стрелке Васильевского острова продувало дай бог. Сергей ненароком ткнулся носом в меховую оторочку на вороте и вдруг — поймал себя на беглой улыбке даже этому мерзкому ветру. — Извольте, господа, морозит уж к зиме, больно вы легко одеты, — кучер оглянулся назад — в глаза бросились ужимки от холода. Сергей бегло улыбнулся, пытаясь покрепче спрятать пальцы в длинные рукава. — Да… Да, пожалуй. «Да, пожалуй» — но от холода было только одно. Было весело — и азартно. Было — пять лет прошло, а Петербург все такой же. Холодило приятно. Морозом детства и ожиданием тепла близкого дома. К порогу он почти бежал — не чувствуя пальцев, ну и пусть! Главное — знакомая дверь из красного дерева, звон в прихожей, щелчок вечно заедающего засова, который давно надо сменить, но жалко, и… — Сергей Викторович! Улыбка проступает сама собой — даже в прихожей стоит запах крепкого чая, который Фёдор Иванович пьёт каждый вечер уже лет двадцать, и служанка все та же — пусть и прибавила в возрасте и — чуть скосить глаза — в весе. — Здравствуй, Лиза. — А мы вас только к вечеру ждали, — она неловко всплескивает руками. — К столу ничего не готово ещё, Фёдор Иванович только проснулся, и… Вам принести что-нибудь? — Только чаю, — Сергей устало поводит плечами, наконец сбросив тяжелое пальто. Осталось немного — обмен восторженными приветствиями, беглое «подробности потом» и — спать. Надолго, желательно до следующего утра. Последние несколько месяцев оказались до ужаса изнурительными, а тут ещё и долгая дорога — он по праву заслужил отдохнуть хоть один день. Потом что угодно — и шахматы с Фёдором Ивановичем, и прогулки по Петербургу, и интерес к работе местной полиции. — Сережа! Сергей не потерял в силе, скорее наоборот — стрельба, рукопашная, изнурительные тренировки, и все равно — у него очень крепкие руки. В детстве казалось — сломает, если обнимет в полную силу. И вот Сергей вырос, а все равно — куда вы так, покалечите. Фёдор Иванович только довольно смеётся, разглаживая усы. — Ну рассказывай, дружочек, с какими новостями к нам? — за обеденным столом с дороги неловко — хочется поскорее лечь выспаться. Вы же ожидали меня только к вечеру? Так вот к вечеру новостями и поделюсь — разговоров там хватит надолго, а значит сил потребуется много. Но Фёдор Иванович так привычно и доверительно смотрит в глаза, что не получается отказать в этом сумбурном обмене любезностями. — Да что рассказывать, — Сергей устало отмахивается, прижимая ладони к горячему бокалу с чаем. — Как и ожидалось, закончил учебу с отличием, был признан одним из лучших на курсе. Мне предложили работу во Франции, но пока решил с этим повременить — осмотрюсь здесь, в конце концов, повидаю вас, а там будет видно. — Это правильно. Если решишь тут остаться, то не беспокойся, уж на хорошее место тебя быстро пристроим, с твоими-то мозгами! — Фёдор Иванович усмехается в усы. Снова. И Сергею спустя холод, бесконечные часы в дороге и опостылевший бокал с чаем вдруг ощутилось, залезло под кожу — он дома. Фёдор Иванович, казалось, всю жизнь носил усы — и улыбался так тоже всю жизнь. Улыбался, когда в десять лет открывал перед Сергеем дверь дома. Когда провожал во Францию. И сейчас — тоже. — Не стоит, — Сергей мягко улыбнулся, отодвинув злосчастный бокал — пальцы оттаяли, начало неприятно жечь. — С моими мозгами я бы хотел добиться всего сам, а не с помощью генеральской протекции. Фёдор Иванович, конечно, смеётся — но Сергей видит в его глазах что-то странное, такое — так мог смотреть только отец на выросшего, всего добившегося сына — и жар от пальцев приятно прокатывается по плечам. Усталость чуть сходит, сам собой расправляется позвоночник — спасибо вам за все, но я, кажется, теперь могу сам. Спасибо, что верите мне и — в меня. Обсуждают простое — графиня Безухова овдовела в начале лета, а Лизоньку — помнишь Лизоньку, в детстве вас на приемах друг от друга оттащить было нельзя! — Лизоньку собрались выдавать замуж, приданное хорошее обещают. Фёдор Иванович чуть склоняется — я, Сереженька, хотел было предложить Игоря, да он… сам понимаешь. Сергей покивал ради приличия, хотя не понимал. У Игоря было все — учеба во Франции, пытливый ум, перспективы — а он сдался так быстро. Решил променять блестящую карьеру на какую-то… Сергей, чуть поморщившись, потирает гудящий после долгой дороги висок. Не понимает — и пусть. Не его это дело и не его право — вот так огорчать Фёдора Ивановича с первых минут. Он хоть и в отставке, а всё-таки из ума не выжил. Сам все видит — значит нечего бередить старые раны. Хоть один сын вернулся домой погостить, а не остаться — пусть довольствуется этим. Чай допивается в приятных усмешках — Сергей с легкостью поддаётся на приятные старику разговоры о прошлом, и ещё легче — о своём настоящем. В университете это с уважением, а тут вдруг — Сергей чуть запинается посреди монолога о новейших французских открытиях и невероятно полезных знакомствах — с гордостью. Он уже собирается откланяться, отправиться отдохнуть с долгой дороги, когда открывается дверь. Сергей чуть кривит губы, прикрывшись бокалом с подостывшим чаем — Игорь даже не потрудился подобающе одеться, вышел как был — и видимо в чем спал. — А вот и Игорек! — довольно восклицает Фёдор Иванович, как будто не замечая этого недовольно понурого выражения лица, заглянувшего в столовую, и резкого запаха перегара. — Ну ты даёшь спать! Ты смотри, все пропустил, пока дрых, к нам Сережа вернулся! Сергей не то чтобы доволен — и не он один, судя по взгляду. Игорь хмуро смотрит исподлобья в упор — даже не утруждает себя подобием улыбки. Сергей делает себе совершенно бесполезную пометку в голове, оценивая обстановку, пока подходит к нему — что ж, ты мне не рад, и это, будем честны, взаимно. Так давай не портить настроение Фёдору Ивановичу прямо с утра. Потом — да пожалуйста. Хочешь, повторим последний месяц во Франции — ты будешь дымить свои отвратительные папиросы, а я не стану скрывать презрения ни к ним, ни к такому паршивому решению. Теперь аргументов мне хватит с лихвой — я могу в любой момент уехать в Париж, а ты, гниющий от последствий неверных выборов, останешься здесь пить в кабаках и проигрывать в карты последние деньги. Но все же… — Здравствуй, Игорь, — Сергей, остановившись напротив, подаёт ему руку, хотя так хочется закрыть нос платком и поскорей отвернуться. Все же мы должны хотя бы попытаться притвориться семьей. — Рад тебя видеть, — но Сергей чувствует всю силу его злости в рукопожатии и знает — не рад. Нарочито весело улыбается, наконец убирая ладонь, — я тебя тоже. — Игорек, вечером останешься дома, Сережа нам поподробней расскажет чему нынче учат во Франции, — Фёдор Иванович возникает между ними, с генеральской суровостью буравя взглядом то одного, то другого. — Фёдор Иванович! — Игорь было отшатывается, взмахивает рукой в протесте — тушуется от одного поворота головы в его сторону. — Дома, я сказал! Сергей не может убрать с лица довольную улыбку, за которую ему, может быть, даже станет стыдно под вечер — таким взглядом побитой, бесперспективной собаки Игорь будет смотреть на него через стол. Но пока он вновь оказался прав — прав ещё три года назад, сказав, что бросать учёбу не дело. Разминает так и не отогревшиеся от холода пальцы и наконец падает на подушку. Дома так дома. Не то чтобы он был против. Основное «против» назревает под вечер — наконец удаётся выспаться, но не становится легче. Становится неприятней — Игорь холодно, почти болезненно буравит его взглядом, сидя напротив, да подливает себе коньяку. Сергей рассказывает больше Фёдору Ивановичу — тот с неподдельным интересом слушает про нововведения, появившиеся во французской полиции, все удивляется как молодёжь перегоняет их в знаниях. Сетует — в России такого нет, и Сергей смущённо улыбается — его совсем не прельщает перспектива стать молодым реформатором всей петербургской полиции. А раз так — старика придётся скоро расстроить. Сказать вслух то, о чем все знали с самого начала — скоро я уеду во Францию и поступлю на службу в полиции там. Придётся забыть про милый сердцу Петербург, оставить дом, обмениваться редкими письмами, а после вернуться — но только на похороны. Даст бог, Игорь будет в трезвом рассудке и напишет заранее, что Фёдору Ивановичу становится хуже, надо приехать, проводить в последний путь. А если вдруг не напишет? Что тогда? Вернуться спустя года и в ужасе узнать, что старый генерал отправился в последний путь, а единственный сын, оставшийся в Петербурге, проигрывает все его состояние в карты? Сергей поводит плечами, стараясь отогнать вязкий тревожный морок, вдруг сгустившийся в комнате. Смотрит на пусть поседевшего, но ещё пышущего жизненной силой Фёдора Ивановича — нет, так не пойдёт. Не в то время он начал переживать. Смерть так или иначе произойдёт — но явно не в ближайшее время. Да и его отъезд — в Париже дали два месяца, чтобы все обдумать и повидаться с семьей. Значит и думать об этом надо начинать не раньше декабря. Пока можно расслабиться — нагуляться вдоволь по осеннему Петербургу, побывать во всех близких сердцу местах, встретить людей, которых, кажется, знал в прошлой жизни — так давно это было. Удивиться — жизнь во Франции изменила меня, поставила на другой уровень мысли, а значит пора прощаться. И тогда уже, отпустив все, что только держало из прошлого, уехать устраивать карьеру со спокойной душой. — Сережа, а в Петербурге-то что? Есть какие планы? — Фёдор Иванович вырывает из обрывков тяжелых мыслей, окликая его. — Пока нет, — Сергей неловко поправляет манжеты на рукавах, чуть улыбнувшись. — Думаю прогуляться, посмотреть на Петербург, только и всего. — Вот и славно! — старый генерал довольно хлопает ладонью по столу. — Значит завтра вечером отправишься вместо меня на приём к графине Воронецкой. — Фёдор Иванович, вы же знаете, я не люблю выходить в свет, — Сергей прекрасно понимает чем он хочет его заманить — но даже такая близкая и родная фамилия не прельщает. Там придётся фальшиво улыбаться, рассказывать всем по сотому разу как живётся во Франции, а с ней разве что обмениваться парой дежурных фраз и короткими смешливыми взглядами. Нет уж, найдётся время получше — например, посетить театр или прогуляться вечером по проспекту наедине, без лишних ушей. — Ты не переживай, все чинно, в узком семейном кругу, — Фёдор Иванович заговорщически улыбается. — Отмечают скорую свадьбу ее дочери. — Какой из? — Сергей против воли взволнованно подаётся вперёд. Нет, она не могла нарушить своё обещание! А если не нарушала — что же тогда? Родители всегда относились с почтением к ее выбору, не настаивали, но… Неужели и у них не осталось сил терпеть настолько свободолюбивые выходки? — А вот это, мой дорогой, узнаешь уже на приеме! Сергей чуть усмехается — а он уже начал думать о его скорой кончине, да куда там. Фёдор Иванович с такой хитростью ещё его переживёт. Знал ведь куда надавить, чтобы выбить согласие, да ещё и представить своего пасынка всему высшему свету за один вечер — слухи в Петербурге расходятся быстро. Игорь кисло утыкается в свою тарелку. Сергей на секунду чувствует поднимающееся от груди странное, жалостливое сочувствие — ему Фёдор Иванович этого даже не предложил. Предложить Игорю такое, пусть и с припиской «семейный круг» явно значило бы опозорить семью — думает Сергей, когда следующим вечером оказывается у знакомого, приятного глазу и память поместья. Кто знает какие слухи ползут про старшего приемного сына Фёдора Ивановича — карты, публичные дома, питейные заведения, вот и получается — Игорю Константиновичу никак нельзя появиться на публике. Шёпот поползёт от одного угла к другому, Игорь будет угрюмо шататься, отскакивая от каждого, а потом, как обычно, напьётся — и плакал этот хвалённый семейный вечер. Сергей натягивает дежурную улыбку публике перед дверью — про него тоже будут шептаться. Юный граф вернулся из Парижа, а как похорошел, завидная партия — аж тошно. Зато — чем черт не шутит — попрезентабельней для Фёдора Ивановича. Улыбка держится всего минуту — хватает, чтобы скинуть пальто, а потом зайти в зал и… — Бог ты мой! Она кидается на шею, бежит с противоположного угла комнаты, и дежурно улыбаться не получается — только вдруг искренне широко, радостно. Сергей глубоко вдыхает, стараясь надышаться этим парфюмом на года вперёд, а лучше на всю жизнь — она брызгала этими духами на каждое письмо, которое отсылала во Францию, и так странно чувствовать не остаточный аромат — так легко! Так сладко в груди — тянет разрыдаться на месте. Комната застывает, молчит, где-то звенят бокалы, а они, будто потерявшись, пропав, так и стоят — не могут пропустить ни касания. — Я тоже скучал, Марго, — шепчет он на ухо, надеясь, что никто этого не услышал. Да и дело ли — вдруг замуж всё-таки выходит она, что тогда будут… — Маргарита, что за поведение! — мир наконец отмирает — но голоса все равно тянутся будто сквозь воду и пузырьки шампанского в бокалах. — Простите, мама, не смогла удержаться, — она неловко отстраняется, заправив выпавшую из прически прядь за ухо, но глаза блестят, и Сергей видит — не жаль. — Добрый вечер, Ольга Михайловна, — учтиво склоняет голову, стараясь не обращать внимания на бешено стучащее сердце. — Фёдор Иванович, к сожалению, не смог приехать, поэтому решил воспользоваться моим приездом, а я не смог отказать. — Что ты, Сережа, мы всегда рады тебя видеть! — матушка Марго подходит ближе — вероятно, чтобы придержать дочь за локоть. — Неужели уже вернулся? Как твоя учеба во Франции? — Все прекрасно, спасибо. Я слышал, одна из ваших дочерей выходит замуж. Неужто Марго? — Бог с тобой, Сережа, — хозяйка дома только шутливо отмахивается. — Куда нам с ней… Сергей с улыбкой ловит ее гордый взгляд из-за плеча матери — значит, как обещались. Только по сердцу и в одиночестве, а не по обязательствам. Если это не Марго, то… — Сергей смотрит поверх голов, стремясь выявить виновницу этого торжества. Посмотреть ей в глаза, удостовериться, что все правильно, а не ради статуса и денег. Марго никогда не писала, что у них проблемы, но вдруг… — Приятно увидеть вас, Сергей, — он оборачивается на голос — одного взгляда хватает, чтобы понять — все в порядке. Валерия скромно стоит в углу, заламывая пальцы в перчатках, но почти светится. — Я полагаю, вас можно поздравить? — Сергей с улыбкой подходит ближе, чтобы взять аккуратную ладонь и невесомо коснуться губами. — Вы полагаете правильно, — смех заполняет пространство комнаты — и все наконец отбирает. Сергей облегченно выдыхает, и снова ловит взгляд Марго поверх голов. Он рад, бесконечно рад за Валерию, но как же это не с руки. Так хочется сесть — и наговориться всласть обо всем, что прошло, и о том, что будет. Он не успел рассказать в последнем письме о выпускных экзаменах и о том, что было между ними, хотя так хотелось. Марго бы точно поняла, да и она не рассказывала про свадьбу — столько необходимо обсудить! С ней надо посоветоваться про Францию, снова предложить до этого смешное — выйдешь за меня? Нас с детства видели отличной парой, так давай не будем разочаровывать родителей, уедем в Париж вместе, а там уже будет видно. Ты переросла запрет на женское образование, но ты так талантлива — я просто не смогу быть где-то далеко с мыслью, что вся твоя жизнь пройдёт здесь. Приходится говорить про Францию в другом ключе. Снова пересказывает всем собравшимся как и где отучился, про жизнь вдалеке от Санкт-Петербурга — конечно я скучал по родным улицам, Ольга Михайловна, что вы! Сергей делится подробностями с ещё не угасшим энтузиазмом — но внутри уже поджимается, представляя сколько ещё раз придётся повторять все по кругу. Никаких больше светских вечеров, нет, увольте. Лучше запереться в доме и прослыть в народе нелюдимым, неприятным персонажем, чем повторять заученный текст лицам, которым на самом деле это не интересно. Семья Марго — но семья Марго ощущается по-другому. В других местах это окажется всего лишь дежурным знакомством из вежливости — значит в другие места он попросту не пойдёт. Сергей устало прислоняется плечом к стене с бокалом шампанского, когда общий интерес угасает. Голова идёт кругом, хочется на свежий воздух. Краем глаза цепляет Валерию — та стоит под руку с матушкой, и обе отчего-то смеются. Сергей знал ее с детства, и на душе приятно полегчало от осознания, что все хорошо. Что это не обязательство перед семьей — она счастлива, только и всего. — Здесь так людно, не находишь? — Сергей непроизвольно вздрагивает от голоса у правого плеча — Марго как всегда бесшумна и проницательна. — Немного, — уклончиво отвечает, отпивая шампанского, чтобы не улыбаться так ярко. — Ты что-то хотела? — Всего ничего, разве что предложить тебе сбежать, — Сергей оборачивается — но она на него даже не смотрит. Скучающе оглядывает родственников и друзей, покачивая бокалом в воздухе — а в глазах яркое, готовое к приключениям. Сергей смотрит — и ему снова двенадцать. Она предлагает сбежать поглядеть на набережную, отпираться нечего, бегут. Родители, конечно, их ловят — ругают поочередно то слугу Тихона за то, что не уследил, то их за беспечность. Зато как было весело — пусть всего пару минут свободы на улице, но наедине, без родителей, совсем как взрослые! Сергей улыбается — что ж, теперь их некому ловить. В двенадцать их ругали — какой пример вы подаёте Валерии! Теперь Валерия сама должна подавать пример — жаль, что ее не услышат. — Не вижу поводов отказаться. Они несутся по Среднему проспекту до знакомого с детства сада — и Сергею слишком забыто весело. Последние годы он обязан был становиться серьезным и умным, принимать важные решения, нести ответственность и груз знаний — и только сейчас осознал как ему не хватало возможности отсмеяться во весь голос. Иногда бывало, но ничем не заканчивалось. Стопорилось на «я боюсь» или «у меня блестящая карьера, в которой нет места тебе». А тут вдруг — не страшно. И что бы ни было дальше — тебе всегда найдётся место рядом со мной. — Стой, все, — Марго устало выдыхает, упершись руками в острые коленки. — Не могу больше. Сергей оборачивается к ней — мог бы пробежать хоть весь Васильевский остров благодаря тренировкам, а от эйфории накатившего от неожиданной шалости счастья — и того больше. — Присядем? — Марго кивает и, улыбнувшись, вкладывает ладонь в его протянутую руку. Говорят о простом — но вдруг честно. Сергею так не хватало этого, чтобы — понимаешь, было сложно. Для всех вокруг предстояло держать лицо, сдержанно улыбаться — окончить университет во Франции было проще простого. Лишь тут, в тени деревьев, можно было открыться, не боясь осуждения. Марго внимательно слушает, опустив голову ему на плечо, вскользь касается немного замёрзших без перчаток пальцев. Сергей рассказывает — часто я не спал сутками, иногда думал — сойду с ума от всех этих лекций, но сдаваться не мог, а теперь не знаю куда податься. Не хочу оставаться здесь, здесь, где о передовых исследованиях в криминалистике слышали единицы, а использовали на практике и того меньше. И во Франции страшно — боюсь потерять Фёдора Ивановича и тебя, к слову… — Я было испугался, что ты решила выйти замуж, — Сергей, удивительно для себя, облегченно улыбается, когда она на это громко смеётся. — Что ты! — Марго картинно прислоняет ладонь ко лбу. — Отец смирился, что я навсегда останусь одинокой дамой, которую все будут жалеть. Для его планов есть Валерия. Я все боялась, что со свадьбой не выйдет, и что тогда? Не идти же снова в сиротский дом за новой невестой. — Тогда не вижу препятствий для твоего отъезда в Париж. — Вы высказываете слишком непристойные для юной барышни предложения, Сергей, — она иронизирует, не скрывая, — все равно ведь смеётся. — Но я подумаю. У меня встречное предложение — не хотите ли пройтись немного, а потом возвращаться, пока матушка нас не хватилась? Сергей с готовностью встаёт на ноги. Делают по саду несколько кругов, все смеются — я не успел написать тебе про интрижку с Аленом — и Марго приходит в очаровательный ужас. Почти кричит со смехом — как ты мог утаить от меня такое важное событие! Сергей иногда замечает как на них смотрят редкие в этот час прохожие — они напоминают со стороны молодых любовников, не иначе. Берет Марго под руку на середине второго круга — что ж, пусть будет так. Это поможет пережить несколько приятных месяцев в Петербурге, отвести взгляд и навязчивые смотрины — прошу простить, но у меня уже есть невеста. Потом они уедут в Париж — и их никто не найдёт. К дому подходят почти в тишине, переговариваются изредка — и дом встречает тем же. Сергей краем глаза замечает извозчика у дороги, но думать себе запрещает. Кто-то непристойно опоздал, только и всего. Сейчас придётся пересказывать свою историю персонально — но повезёт, если Ольга Михайловна расскажет все за него. Стоят у входа с минуту — не хочется расставаться с этой сближающей тишиной между ними, вот бы так и остаться — просто мальчиком и девочкой, знающими на каких коленках появились шрамы от детских падений. Сергей глубоко вдыхает чуть морозный воздух мокрой петербургской осени — ну вот и все. На ближайшие пару часов придётся снова стать графом Разумовским, а потом уехать домой. Улыбается мыслями — надо прислать Марго приглашение в театр. Интересно, что нынче ставят на сцене? — Господи, живые! — крик стучит колоколом в висках стоит снять пальто, и Сергей в нерешительности замирает в дверях, чуть отступив. Ольга Михайловна кидается к Марго, а вокруг отчего-то слишком тихо и пусто. Гости столпились в углу, в лицах — испуганная нерешительность, в глазах — странный ужас. Сергей снова обводит комнату взглядом, почти не вслушиваясь в причитания Ольги Михайловны. Что-то произошло — и лица сменились с веселья на страх. — Ольга Михайловна, в чем дело? — Валерия… — графиня тихо всхлипывает, прижав к себе Марго. — Она… Сергей стискивает зубы, чтобы не рявкнуть на неё — никогда он не мог терпеть истерик в своём присутствии. — Ну же, что? — Застрелилась она, — мрачно отвечает граф Воронецкий, так и не подняв головы. — Пристав с помощником перед вами зашёл. И Сергей, не помня себя, срывается по лестнице вверх. Сбоку вскрикивает Марго, но это уже не так важно. Он должен увидеть все своими глазами, ведь какой-то час назад имел смелость целовать руку и слепо радоваться чужому счастью. Валерия не была похожа на человека, готового свести счёты с жизнью — а Сергей привык верить увиденным фактам. Стоило бы испугаться, но в голове стучала холодная решимость и вдруг, почти со стыдом, — азарт. Выдался шанс проверить работу полиции в деле, посмотреть, выяснить — и доказать себе, что Париж будет лучшим решением. Сергей влетает в комнату в момент, когда белобрысый полицейский в мундире тянется голыми руками к лежащему на полу револьверу. — Не смейте ничего трогать! Ему хватает всего секунды, чтобы отдышаться после бега, навеянного кратковременным ужасом от случившегося. Сергей вдруг становится снова собой — взгляд наливается сталью, внимательно скользя по комнате. Они видел похожее на последнем экзамене — и теперь видит вживую. Преподаватель восхищался — блестяще! , а Сергей все улыбался. Теперь все по-настоящему. Главное слишком долго не смотреть ей в лицо. Сергей оглядывает неподвижно лежащее на полу тело, чуть подрагивая от накатившего холода и ужаса перед случившимся. Смерть пришла быстрее, чем ожидалось. — А вы ещё кто такой? — взвивается белобрысый, возникнув прямо перед лицом. — Немедленно покиньте помещение, не мешайте следствию! — Следствию, которое своими руками только что порывалось уничтожить улику? — Сергей презрительно усмехается. — Разумовский Сергей Викторович, друг семьи. Я окончил юридический факультет Сорбонны, и думаю, вам не помешает моя помощь. — Да вы…! — Брось, Вадим, — белобрысому не даёт взорваться только чудо и холодный голос у шкафа — Сергей резко оборачивается к нему, оставив своё бесполезное намерение образумить дилетанта. — Разрешите представиться, Волков Олег Давидович, пристав полиции Василеостровского района. Сергей внимательно оглядывает его с ног до головы — пристав слишком молод, даже странно за какие это заслуги. У него беспристрастное, почти пустое лицо — и Сергей с неприязнью отмечает, что этот Волков и сам мог бы стать убийцей, так вписывается в преступный портрет. Нос перебит, шрам над бровью — это все так, мелкое хулиганство. Только вот глаза непроницаемо страшные. Марго все говорила, что нам, Сергей, повезло — в голубых глазах не видно эмоций. Это с карими сложно, все на лице написано, вычерчено словами на радужке. Но Сергей смотрит в черноту — и не видит. — Позвольте, и чем же вы нам поможете? — Волков чуть усмехается, так и не сдвинувшись с места для рукопожатия. — По мне так, все ясно — молодая барышня не хотела выходить замуж, нашла отцовский револьвер и свела счёты с жизнью. Сергей сочувственно улыбается — что ж, тоже непробиваемый, но хотя бы не агрессивный, с этим можно работать. На первый взгляд, конечно, самоубийство — но не его вина, что второй раз эти служители закона решили не смотреть. А посмотреть было на что. — Выстрел был, это верно. Волосы у виска обгорели, стреляли в упор, — Сергей присаживается над безжизненным телом, стараясь продолжать мыслить трезво. Он сможет дать волю эмоциям рядом с Марго, потом. Сейчас его единственная задача — помочь несчастной семье и не осквернить память погибшей. — Но вы упустили важную деталь: посмотрите, на шее остались следы. Вероятно, она вырывалась, пришлось придушить, а когда у Валерии кончились силы — инсценировать самоубийство. Мне нужно снять отпечатки с револьвера — и могу поклясться, что ее пальцев обнаружено не будет. Вы опросили гостей? Отлучался ли кто-нибудь во время ее смерти? Шаги по полу громкие и тяжелые — Сергей непроизвольно задерживает дыхание. Белобрысый Вадим ступает не так, он бесшумен, похож на крадущегося в темноте кота или змея, но не страшен. А этот — его шаги впору использовать в театрах перед напряженной развязкой. — Только вы, — угрожающе тянет он, нависнув над ним. Сергей коротко смеётся, поднимаясь на ноги. — К вашему сожалению, мое алиби может подтвердить Маргарита. — Так может вы с барышней и спланировали убийство, чтобы жениться и унаследовать все состояние графа Воронецкого? — участливо уточняет пристав, чуть склонив голову набок. — Значит вы уже не отрицаете, что это было убийство, прекрасно! — Сергей смотрит прямо в глаза, чувствуя, зная — это бой на равных. Он берет знаниями, Волков — непрошибаемым спокойствием, и от этого странного дуэльного поединка сквозь взгляды зависит судьба уже покойной Валерии. Посмотреть поверх — значит проиграть, стать выскочкой из далекой Франции, который неминуемо уедет обратно. А Сергей никогда не проигрывал. И не бросал Маргариту с сестрой в беде. — Тогда будьте добры исполнить служебный долг и опросить посетителей сквера Берзарина. А я пока займусь делом. И, наконец отвернувшись, уверенно выходит из комнаты. Дуэль осталась без победителя, ограничилась короткой ничьей — но он добился нужного результата. Волков мог бы помешать ему с первой секунды — не стал, а значит битве суждено продолжиться. Чуть позже. Пока необходимо переговорить с Марго. Он оставил все инструменты дома, ехать за ними сейчас не с руки — слишком долго несчастная Валерия пролежит в своей комнате, медленно остывая, да ещё и этот пристав может решить все самостоятельно. Спишет на самоубийство и закроет дело — ищи потом убийцу по всему Петербургу, как же. Обойдётся подручными средствами. Олег Давидович недовольно цокает языком, привалившись плечом к дверце шкафа. Он измотался за день и планировал максимум заполнить пару отчетов — так нет, надо было юной барышне решить свести счёты с жизнью. В груди печёт недовольством — ну вот не могут они умирать рано утром ради удобства полиции — отдохнувшим дело всяко идёт сподручней. Ещё и этот тип — выскочил из-под земли, посверкал белозубой улыбкой да скрылся. Знавал Волков таких учёных из Франции — только и могут, что трепаться попусту, а как до дела доходит — сразу в отказ. — Убрать его, Олег Давидович? — Вадим ехидно щерится, подскочив сбоку. — Себя убери, — зло бросает Волков, чуть отмахнувшись. — Не видишь что ли, что он зелёный ещё? Сейчас набегается и отстанет, а уберёшь — начнёт за нами хвостом ходить. Ты лучше и правда делом займись, сходи-ка в сад, опроси там всех, чем черт не шутит. — Будет сделано, шеф! — Вадим с довольной улыбкой начинает вышагивать к выходу из комнаты, а Олег снова неприязненно потирает висок. Надо же было прицепиться этому рыжему. Сергей внимательно следит за прошедшим мимо них Вадимом, на секунду оторвавшись от рыдающей Маргариты. Я понимаю, я прекрасно знаю, Валерия была нам как сестра с самого детства — но прошу, соберитесь хотя бы ради неё! Тяжело выдыхает, продолжая прижимать Маргариту к плечу — никогда он не умел обращаться с дамами, а особенно в моменты расстройства. — Марго, соберись! — шипит он, легко встряхивая ее за плечи — та испуганно дергается. — Я уверен, что Валерию убили, и мне нужна твоя помощь. Марго в ужасе поднимает на него заплаканные глаза, и Сергей довольно отмечает, что впервые за вечер в них проступает такая яркая злость. Она привыкла верить ему безоговорочно — и сейчас это как нельзя на руку. Собравшиеся начнут причитать, что не мог никто без их ведома совершить убийство и остаться незамеченным. Только Марго всегда останется на его стороне. — Что нужно делать? — ещё дрожащим, но уверенным голосом шепчет она — и Сергей вдруг чувствует, что с ее поддержкой никакой пристав не посмеет помешать добиться справедливости. — Для начала скажи, как ты думаешь, Валерия была рада замужеству? — Определённо, — Марго уверенно кивает, пытаясь стереть ладонью с щёк лишние слёзы. — Они с Добровольским понравились друг другу с первого взгляда. Родители отправили их прогуляться после обеда, и Валерия вернулась такой сияющей. Я… — закусывает губу, пытаясь задавить рвущий изнутри всхлип. — Она впервые казалась влюблённой со времён сиротского дома. — Хорошо, — Сергей задумчиво опускает взгляд. — Скажи, она не встречалась ни с кем в последние дни? Может, были новые знакомства или неизвестные тебе люди? — Да нет, разве что… Три дня назад она просила прикрыть ее, ездила к Добровольскому, — Марго испуганно ахает, округлив глаза. — Сережа, ты думаешь, что это он? — Пока всего лишь догадка, — пытается успокаивающе улыбнуться. — Мне нужно, чтобы ты взяла бумагу с чернилами, и собрала у каждого присутствующего отпечатки пальцев, в том числе у прислуги, я объясню как. Обязательно подпиши их. А мне… — Сергей чуть усмехается. — Мне понадобится твоя пудра. Волков смеряет его презрительным взглядом, стоит войти в комнату, но Сергея это мало волнует. Все мысли занимает револьвер на полу — его даже не удосужились вложить в ладонь, боже, как опрометчиво. Бегло косится на лежащее рядом тело перед тем как начать — и сердце сжимает. Сергей жмурится на секунду — надо же, он помнил Валерию ещё маленькой девочкой, с опаской выходящей к незнакомым людям, а теперь вынужден провожать ее в последний путь — да ещё так отвратительно. Холодный взгляд все ещё обжигает спину. Приходится собраться и снимать отпечатки. Без своих инструментов выходит не идеально, но — Сергей поднимает к свету листок бумаги — отличить от других вполне удастся. Он уже предвкушает будущий восторг — сейчас Марго соберёт отпечатки у всех присутствующих, и тогда можно будет воскликнуть, вскричать — вот убийца! И отправиться наконец домой. Выдохнуть — и прожить. Не так он себе представлял встречу с родным Петербургом. Хотя, если вдуматься, ничего из ряда вон выходящего. Петербург многогранен и отлично умеет удивлять. Но пристав, заметив скользнувшую улыбку, неприязненно хмыкает. Сергей принимает выпад — и, взяв чистый листок, осторожно берет Валерию за запястье. Хочет доказательств — что ж, он их получит. — Вы не обнаружили предсмертную записку? — уточняет вскользь, мысленно извиняясь перед ней. Прости, я бы хотел просто тебя похоронить, а не пачкать холодные пальцы в чернилах, чтобы доказать кому-то свою правоту. Но это нужно, чтобы найти убийцу. Ты бы поняла, если бы осталась в живых. Ты тоже всегда мне верила, а я умудрился пропустить все твои радости. Вернулся лишь перед смертью — на секунду заметить блеск в глазах, чтобы потом потерять навсегда. — Барышня не доставила нам такой чести, — скучающе тянет Волков. Сергей знает — он наблюдает, ему все это не нравится, но — не останавливает, и славно. Хочет посмотреть на провал какого-то студентика из Франции? Ещё посмотрим кто будет смеяться последним. — Вот, взгляните, — листы опускаются на письменный стол. Олег Давидович будто нехотя подходит ближе и фыркает, даже не посмотрев. — И что же, вы устроили такое представление ради каких-то бумажек? — Вам известно что такое дактилоскопия? — Сергей тут же победно улыбается — ну конечно нет, какой разговор. — Вильям Гершель ещё полвека назад доказал, что одинаковых отпечатков пальцев не существует. Вам стоило бы обратиться к передовым исследованиям в криминалистике, могу прислать несколько полезных книг в собственном переводе. — Мы тут не книжки читаем, а расследуем преступления, и будет вам известно, что раскрываемость на Васильевском острове одна из лучших по Петербургу, — хочется улыбнуться — ну наконец-то! Наконец-то в голосе засквозила эмоция, пусть злость, но все лучше, чем ничего! — Если все преступления расследуются так, как это, то я бы постыдился хвастаться направо и налево, — Сергей снова смотрит в глаза — остаётся лишь восхищаться, не иначе. Голос злится, но так показательно, для других — все равно в зрачках пусто. Может поэтому этот Волков и пристав — ему плевать кого убили и кого ограбили, всего лишь слепо выполнять работу. А вот какого качества — уже другой разговор. — Принесите увеличительное стекло, и я докажу вам, что самоубийством здесь и не пахнет. — Сергей Викторович, — от обращения передергивает — Сергей уже привык воспринимать этот диалог в формате двух оболочек, лишенных какой-либо личной окраски — и имён тоже. — Я понимаю, погибшая была вашим другом, но оставьте вы в покое несчастную девушку. Просто смиритесь, что она свела счёты с жизнью, и закроем это дело. — А вы всё-таки подождите немного, — Сергей подходит почти вплотную, нос к носу — вам меня не запугать и не разжалобить. Я профессионал и, в отличие от вас, своё дело знаю. И обращаться умею с любым контингентом — от светских дам до недоверчивых приставов. — Не закрывайте дело, и я докажу, что Валерия была убита. У меня большие связи в Санкт-Петербурге, только представьте какой будет позор, если вы спишете это на самоубийство, а потом я представлю убийцу общественности. Никогда не поздно записать человека в самоубийцы, скажете — проверили версию, не вышло. А так, если я прав, — вы станете известны за нововведения, применённые при расследовании. Сергею хватает и секунды тишины, повисшей между ними. Хватает — пусть битва не закончена, но сегодня я вас, Олег Давидович, переиграл. Осталось лишь забрать результаты помощи от Марго, и поехать домой. Об убитой он погрустит позже. Пока — думать лишь о расследовании. Придётся провести ночь без сна, чтобы завтра заявиться с результатами в полицейский участок — Олег Давидович убедится во всем самостоятельно и направится арестовывать убийцу. А Сергей… Сергей вернётся в этот дом, чтобы быть поддержкой Марго. Перехватывает ее уже у выхода — графиня Воронецкая в отдалении неприязненно потирает пальцы, испачканные в чернилах, а Марго, явно довольная собой, протягивает стопку подписанных листов. Сергей добавляет к ним два, добытых самостоятельно. Оценивает размеры — что ж, и правда придётся провести ночь без сна. Достаточно одного молчаливого взгляда в глаза, чтобы понять, что Марго сегодня тоже не будет спать. Только она по другой причине — наконец сможет дать волю слезам. — Я горжусь тобой, — тихо шепчет в прихожей, сжав тонкие пальцы. — Прошу, найди убийцу моей сестры, — неожиданно твёрдо говорит она и сжимает ладонь в ответ. Вадим встречает его у входа во двор. Все думает, притормозив, — отпустить какую-нибудь колкость вслед или не стоит. Решает повременить — ведь хвалённый самим собой Сергей Викторович из Франции сбегает, где это видано! Не получилось ничего доказать? Вадим довольно цокает языком. Вот вам и передовое обучение у французишек. Олег Давидович с маской смертельной усталости на лице сидит в кресле, когда Вадим заносится в комнату, — все смотрит на этот несчастный труп, будто впервые видит. Давно пора распускать собрание в гостиной, закрывать дело и ехать домой отсыпаться. Завтра с утреца — рапорт, так и так, приехали к самоубийце, считай отпустили семейству грехи. — В саду поспрашивал, все так, видели там этих двоих, — отчитывается, остановившись у кресла. Олег Давидович даже не поворачивается в его сторону, и Вадим едко скалится. Ну и натворил делов тут этот рыжий, пока его не было. — Как и ожидалось, — Олег Давидович на секунду прячет лицо в ладонях, чтобы встряхнуться и вернуться обратно. — Вот что, езжай-ка ты в отделение, найдите мне с Александром все про этого Разумовского. А, и девочку всё-таки отвези к Роману Николаевичу, пусть посмотрит, вдруг и правда убили. — А вы? — А я займусь самым сложным, — Олег Давидович хлопает по коленям, наконец поднимаясь на ноги. — Поговорю с родителями. Вадим все же задерживается в дверях. Во-первых, надо бы и отдохнуть, дальше только искать извозчика, грузить тело, ехать будить эксперта, потом в отдел перебирать бумаги, не до спокойствия. А во-вторых… — Что ж такого вам этот Разумовский сказал? — Пригрозил полезными знакомствами, — Волков устало отмахивается, и снова кидает взгляд на распростертое тело. — Так то богачи, у них знакомств по горло, только правда полезных дай бог один. — Вот мне и интересно есть ли этот один. Вадим деловито кивает. Ну посмотрим кто ж ты такой, господин Разумовский. Залетает в отдел он в прекраснейшем настроении — что за чудесный вечер, даже Роман Николаевич не начал грызться с порога, только лениво махнул рукой на стол — заносите тело, к утру пришлю заключение. Вадим ехал от него, прокручивая в голове восхитительный план — и он, как обычно, сработал. Александр за столом дежурного подскакивает, разбуженный хлопком входной двери, — и Вадим с улыбкой встряхивает его за плечи. Александр, что вы, как можно врать, вам персональное поручение от Олега Давидовича, вы уж не подведите! Александр, поминутно зевая, отправляется в архив перебирать газеты — необходимо найти к утру хоть что-то про Разумовского, чтобы порадовать пристава, срочно, Сашенька, время не терпит! А Вадим подхватывает ключи от одиночной камеры. Там, конечно, прохладно — но холод способствует здоровому, крепкому сну. Сергею же холод не способствовал — напротив, разгонял мысли и бесил сердце, которое все не могло перестать так громко стучать в ушах. По пути домой он всё-таки позволяет себе минутную слабость — прячет лицо в ладонях, чувствуя, что весь мир вокруг будто сгустился, сдавил его, такого незначительно мелкого, посреди пустынных улиц огромного Петербурга. Валерия умерла — и ночь вмиг почернела. Ещё вчера Васильевский остров обхватывал за плечи приятной свежестью — теперь леденит легкие, стремясь задушить. Сергей был готов расследовать что угодно, хоть мелкие кражи, — но не рассчитывал, что придётся переступить через себя и затолкать громкий выкрик от ужаса подальше в глотку. Смотрит на сжатую в пальцах стопку листов — я не смог спасти тебя, хотя обещался быть старшим братом. Теперь попытаюсь помочь. Пусть посмертно, пусть это кажется в секунду накатившей безумной тоски почти бесполезным — но я не позволю какому-то приставу с огромным самомнением запятнать твоё имя. — Как прошёл вечер? Сергей резко тормозит, чуть не врезавшись в кресло. В столовой, не считая нескольких свечей, кромешная темнота и тишина спящего в неведении дома — и Игорь, по запаху явно приложившийся к нескольким рюмкам водки. — Я потом вам все объясню, — бросает Сергей, стремясь побыстрей оказаться за дверями комнаты — и наконец открыть чемодан. — Ну конечно, — Игорь желчно усмехается в уходящую спину. Сергей чуть подергивает плечами, стремясь сбросить с себя этот взгляд — совсем не до вас, вот совсем. Занимайтесь чем вы там занимались — а меня ждут дела. Он засыпает над столом, когда время подходит к четырём — снится лицо Валерии, мечущееся в предсмертной агонии, и цепкие пальцы, сжимающие ей горло. В секунду плывущего от недосыпа сознание даже казалось, что это все зря. Оказалось, что на револьвере несколько отпечатков — и один принадлежал ей. Сергей сжимает зубы в беззвучной ярости — но ведь следы удушения не привиделись. Она не могла, она точно не могла сделать это сама. Возможно ее заставили пойти к отцу в кабинет и взять револьвер. Возможно она застрелилась, чтобы не умирать вот так — позорно задушеной чьими-то ледяными руками. И все это произошло в ужасающей тишине, никто из гостей не заметил. Валерия точно знала убийцу. А то, что она тоже держала в руках оружие, — что ж, об этом приставу лучше не сообщать. Все равно второй снятый отпечаток не сходится с чернильными кляксами в кипе бумаг. Думать, что он ошибается, Сергей себе запрещает. Он был лучшим на курсе, а она за час до смерти — счастливой. Сергей поутру, не поднявшись к завтраку, прислушивается к своим воспоминаниям, восстанавливая в голове картинку. Труп на полу, револьвер чуть в отдалении и… ну конечно! Он, помнится, подумал, что в комнате Валерии довольно холодно, но списал это на долгую прогулку и нервы. Вышел к Марго — потеплело. В доме был кто-то ещё — и его не заметили лишь потому, что о его присутствии никто не знал. Комната промёрзла за время его пребывания — а потом он всего лишь прикрыл за собой окно. Сергей довольно улыбается собственной догадке. Стоит наведаться к этому Добровольскому. Фёдору Ивановичу явно не сообщали никаких новостей — давно уяснили, что старого генерала поутру тревожить нельзя, выйдет боком. Он попивает чай в столовой в прекраснейшем расположении духа — листает утреннюю газету. Сергей чуть поджимает губы — новости о преступлениях появятся ближе к концу. К тому моменту он уже будет на пути к Добровольскому. Генерал довольно улыбается в усы — давай, дружочек, рассказывай как вечер провёл. Сергей мягко открещивается загадочным «все потом» — пусть думает, что у них с Маргаритой состоялся очень личный разговор. А ещё — что к Владимиру Михайловичу он едет сугубо по ее просьбе, нужно лишь узнать адрес. Дом просыпается с трудом, когда Сергей подходит к звонку. Думает — наверное, рановато для визита, но дело неотложное, на одном месте он бы точно не усидел. Ему нужно как можно быстрее опросить этого Добровольского, а потом нестись в полицейский участок. О том, что будет, когда он встретится с убийцей, Сергей старается не думать. Добровольский из знатной семьи, в преступлениях опыта не имеет — выдаст себя с первой фразы. Тогда придётся уйти, у Сергея нет никаких полномочий на задержание, придётся убеждать Волкова хотя бы припугнуть его ради признания. А если начнёт отпираться — что ж, против отпечатков он поспорить не сможет. Суд посчитает это весомым доказательством. Граф явно только позавтракал — встречает его лениво, то и дело поправляя чуть кудрявящиеся каштаново-рыжие волосы. — Прощу прощения за ранний визит, Владимир Михайлович, — Сергей еле заметно кивает, принимая приглашение присесть. — Мне необходимо переговорить с вами. — Ничего страшного, Сергей Викторович, — юный Добровольский мягко улыбается, но указательный палец настойчиво постукивает по бокалу с чаем. — Как Фёдор Иванович, в добром здравии? — Не жалуется. Я хотел бы поговорить с вами по поводу смерти Валерии. Бокал с глухим стуком ударяется о столешницу. Сергей чувствует почти физически как замедлилось время — служанка начинает суетиться, чтобы прибрать разлитое, а они с Добровольским, не отрываясь, смотрят друг другу в глаза. Сергей — со всей внимательностью, а он… С ужасом. Это для расследования хуже всего. — Я вам не верю, — бесцветно шепчет Владимир, цепляясь дрожащими пальцами за испачканную в чае скатерть. — Нет, я вам не верю, я отказываюсь! — Но это так, — Сергей чуть подаётся вперёд, хищно всматриваясь в медленно бледнеющее лицо. — Скажите, где вы были вчера вечером? — Дома. Ко мне приходил Павел Баженов, он довольно известный поэт, может слышали… — голос затухает к концу, почти перейдя на хрип. Сергею хочется влепить этому Добровольскому пощечину, чтобы он наконец взял себя в руки. Пара часов сна и горящий в мозгу азарт ищейки, несущейся за разгадкой, не дают ему времени на бесполезное сочувствие. Хорошо, допустим, что это были не вы, — надо бы опросить Баженова, — так прекратите истерику и помогите! Усилием воли заставляет себя выдохнуть. Ему нужны сведения, рассказанные добровольно, а не тупое желание выбить их из Добровольского силой. — Валерия рассказывала, что встречалась с вами три дня назад, — говорит как можно мягче, продолжая смотреть в глаза. — О чем вы разговаривали? — Мы не встречались, — Добровольский неверяще мотает головой. — Три дня назад я был на охоте, вернулся только вчера с утра. Сергей недовольно поджимает губы. Владимир, конечно, может врать — но если все подтвердится? Расследование зайдёт в тупик, больше нет никого, кто мог бы желать Валерии зла. Вещи в комнате не разворошены, а значит приходили не с целью наживы, приходили убить. Да и револьвер — как много людей могло знать где Воронецкий его хранит? Убийцу надо искать в кругу близких. И, несмотря на алиби, главный подозреваемый все ещё Добровольский. — Как она умерла? — голос вырывает его из спутанных мыслей, мыслей — не хватает одной детали, чтобы все сложилось в цельную картину. Сергей смотрит на Добровольского — и чувствует только боль. — Ее убили, — холодно говорит, следя — Владимир в ужасе отшатывается. — Попросите принести чернила и листок бумаги, это поможет найти преступника. От Добровольского Сергей выходит в отвратительном настроении. Говорит извозчику везти его в полицейский участок, а сам все не может перестать думать. Дом обставлен аккуратно, без вычурности, но чувствуется, что богато — чего стоят только эти портреты на стенах. Не прибранный завтрак на столе тоже бедностью не блещет — а значит жениться ради приданного ему не с руки. Надо опросить Баженова. Вдруг у Добровольского был любовный интерес, не одобренный отцом, — вот он и решился на крайние меры. Сергей смотрит на листы с отпечатками пальцев — Владимир, Валерия и убийца. Необходимо сверить их в отделе, а заодно и продемонстрировать Волкову чему научились криминалисты за пределами Петербурга. Всё-таки инструменты у него теперь под рукой. В отдел он заносится, бегло бросив «я к Олегу Давидовичу» — дежурный даже не успевает понять. Бегло усмехается — ну и безопасность, ладно он, но так ведь любой зайти может. — Доброе утро, Олег Давидович! Волков устало поднимает голову от бумаг, и Сергею на секунду почти становится стыдно — пристав выглядит так, будто не спал эту ночь. На вторую становится все равно — я тоже не ложился, так, задремал на пару часов. Да и на сожаления времени нет, необходимо найти убийцу как можно быстрее. — А, это вы, — безразлично отмахивается, отодвинув бумаги. — Что, никак не упокоитесь? — Между прочим, я выполняю работу за вас, — Сергей без приглашения усаживается на стул напротив. — Я переговорил с женихом Валерии, необходимо опросить Павла Баженова, который якобы был с ним вчера вечером, а ещё уточнить действительно ли Добровольский был на охоте. Сейчас я сверю отпечатки пальцев, найденные на месте преступления и… — Что же, изобретение французишек ваших? — гогочет Вадим, примостившийся за столиком у двери. Волков вскидывает голову, и окидывает его полным раздражения взглядом. Сергей было открывает рот, чтобы ответить, что вообще-то нет, англичан, но вам бы хоть у «французишек» поучиться, а сам тихо радуется — ну наконец-то, этот пристав хоть на человека стал похож. — А ты бы молчал лучше, — угрожающе спокойно тянет Волков и смотрит на него будто гипнотизирует — не отрываясь. — Что с заявлениям? — Разбираю, Олег Давидович, — Вадим елейно улыбается. — Народ все на «Мир искусства» жалуется, а в особенности на Философова. С утра бабка прибежала, и давай кричать, что эти анитихристы скоро страну развалят. Вадим коротко хохочет, вскинув очередной листок. Сергея он раздражает даже больше, чем пристав. Волков хотя бы молчал, а если открывал рот, то по делу — этому лишь бы байки потравить да не работать. У них из-под носа уходит убийца, не время обсуждать сплетни. — Вы только послушайте что про этого Философова с Дягилевым пишут! Говорят, что связь между ними… — Вадим, твоё дело какое? Разбирать заявления. Вот и работай, а то взял моду в камерах отсыпаться да сплетни передавать, нет бы… Сергей чуть усмехается, радуясь, что на него никто не обращает внимания — воистину, о времена, о нравы. Он даже немного благодарен Вадиму — не начни он болтать, Сергея давно бы выставили за дверь. Волкову это убийство не сдалось, скинуть вместе с вот такими вот заявлениями и забыть. Самоубийца она и есть самоубийца. Злость мешается с холодом ужаса, ползущего по плечам — как бы не так. Сергей перепроверяет свою догадку — нет! Все должно было быть не так! — Не сходятся, — поражено шепчет он, подняв голову. Волков наконец обращает внимание — и смотрит теперь на него. — Отпечатки не сходятся. — Сергей, — и Сергею тошно от жалостливой улыбки, подернувшей его губы. — Я знаю, терять близких людей больно, но послушайте… — Нет, это вы меня послушайте! — Сергей рывком вскакивает на ноги и угрожающе подаётся вперёд. Он не спал почти всю ночь, ездил поутру к Добровольскому, сделал львиную часть расследования, пока господа полицейские чинно отсыпались по кроватям, и если этот пристав скажет ещё хоть слово с той же жалостью, Сергей не сдержится — и ударит. Валерия ещё вчера готовилась выйти замуж за человека, который ей нравился, — а по любви это редкость. Она подавала руку для поцелуя, смеялась плечом к плечу с матушкой, была… Жива. Валерия ещё вчера была жива. Теперь нет. Вероятно, она пыталась защититься — и не смогла. Даже с оружием не хватило сил дать отпор, а может не было смелости выстрелить. И я не позволю решить, что это слишком простое дело, чтобы в нем разбираться. Волков угрожающе втягивает воздух — Сергей как загипнотизированный собственной злостью смотрит на раздувающиеся ноздри. Считает секунды. Раз — ледяной взгляд, два — намеренья говорить совсем другим тоном, три— — Олег Давидович! — три — и дверь откроется. Волков резко отводит взгляд, рывком развернувшись к двери. Сергей оборачивается за ним — на пороге совсем юный паренёк с кипой каких-то бумаг. — Вам тут заключение пришло от Роман Николаича по поводу вчерашнего трупа, а ещё я газеты по вашей просьбе принёс про… — Давай сюда, — холодно чеканит Волков — и через секунду держит в руках стопку чуть пожелтевших бумаг. — Спасибо, Александр, можешь пойти выспаться. — А зачем вам столько газет? Что, этот граф… — Я сказал можешь идти, Александр, — неожиданно злой рык разносится по кабинету, заставляя Сергея непроизвольно содрогнуться. Паренёк понятливо кивает и стремится скрыться за дверью под ехидный смешок Вадима. Волков опускается на стул и, отложив газеты, хватается за заключение. Теперь очередь Сергея следить, не отрываясь. Вчерашняя девушка не иначе как Валерия. Решил значит перепроверить, чтобы утереть нос и сказать — ну да, самоубийство, а что вы хотели. Сергей хотел справедливости. И, судя по медленно темнеющим глазам, бегающим по строчкам — добился. — Ее задушили. Стреляли уже в труп, — в комнате та тишина, которая должна была стоять в момент ее смерти — вдруг уважительная к холодному трупу. Он больше не надменен и уж точно не саркастичен. Он ошибался — и Сергей со стыдом чувствует, что почти задыхается от восторга. — Прекрасно! — восклицает он, нетерпеливо подскочив на ноги. — Тогда поспешим к Баженову, нам необходимо… — Вы добились чего хотели? — рявкает Волков, хлопнув ладонью по столу. — Вы очень проницательны, Сергей Викторович, поздравляю, а теперь езжайте домой, делом займётся полиция. — Хочу напомнить, что Валерия могла остаться самоубийцей в глазах общественности. Вы, Олег Давидович, взялись за дело только благодаря мне. Убийца был упущен в первый раз по вашей вине, и кто сможет дать гарантии, что это не повторится? Зловещая тишина в кабинете не отступает, воздух плотный и душный, как в вечер особенно жаркого лета — но оно не на улице. На улице всего лишь морозно и ветрено. Весь ад смертей — здесь. Смотрят друг на друга — и между ток. Кидаются импульсами через блики на радужке. Вы не нужны — я должен. Сергей чувствует как в поединке заостряются скулы, он сам вдруг не человек, он ищейка — и след найден. У него нет хозяина, который крикнет «остановись». Да даже если б и был — Сергей не послушает. — Собирайтесь, — и шарик молнии, целью которого с самого утра было непробиваемое спокойствие Волкова, ударяется куда-то в висок. Сергей опускает взгляд и поправляет ворот пальто, сжимающий горло. Ему срочно нужно на воздух. Утро стремятся к полудню, а в воздухе плотно от странного чувства вины, обволакивающего пространство. Сергей не стремится осознать полностью что оно и откуда — просто изредка ощущает во рту привкус горечи, который обязательно спустится по пищеводу и застрянет тяжестью рядом с сердцем. Фёдору Ивановичу семейный доктор как-то прописывал капли от сердца — генералу тогда попеременно плохело от новостей с оставленной службы. Рвался обратно на службу, а доктор держал за плечо, приговаривая: «в ваши годы только о семье беспокоиться надобно, у вас…». Сергей бы не отказался от нескольких капель — просто для успокоения нервов. Просто чтобы руки не дрожали в судорожном нетерпении — я не знаю, что буду делать, когда найду, вероятнее всего, убью сам. Желание усиливается, когда Баженов, надменно улыбаясь, рассказывает в подробностях в каком кабаке они сидели с Добровольским и кто их мог видеть. Потом Володя, конечно, уехал домой, а я уединился с прекрасной дамой, и поверьте, женитьба лишает его многих прелестей жизни! Сергею рядом с ним тошно. Больше от понимания, что во время смерти Валерии Добровольский ещё был в кабаке. Конечно, можно опросить посетителей и владельцев, можно проверить случайных знакомых, которым неудавшийся жених мог поручить убить, но это не имеет никакого смысла. По всем фактам выходит, что Добровольский невиновен. Сергей криво усмехается, быстрым шагом выносясь на улицу, чтобы в носу не жгло запахом премерзких духов и крепкого алкоголя, — зато теперь пусть пробует все эти баженовские прелести жизни. Времени вагон и ничего не мешает. Волков медленно выходит следом, звуча в голове всего лишь набором тяжелых шагов, и это раздражает. Сергей злится — почему вы даже не пытаетесь что-нибудь сделать? Меня что одного в этом чертовом Петербурге волнует смерть ни в чем не виновной девушки? У неё была впереди целая жизнь, будущее, жених — и кто-то позволил себе перечеркнуть это разом. Потрудитесь мне хотя бы помочь если не из сострадания, так из своих обязанностей! Сергей замечает, что уже минуту нервно крутит пуговицу на пальто, и раздраженно опускает руку. Он всегда отличался холодным рассудком, за это его и любили преподаватели. Он мог владеть собой и не шёл на поводу эмоций как Игорь — значит надо вернуться к себе. Игоря эмоции свели в бесцельное прожигание жизни и скоро сведут в могилу. Сергея не должно волновать кто именно умер — его дело вести следствие профессионально, как он умеет. Значит нужно завершить расследование как можно быстрее — чтобы наконец опуститься на холодный пол рядом с Марго и разрыдаться у неё на коленях. — Добровольский с Баженовым невиновны, — равнодушно произносит Волков, встав у него за плечом. — Родители сказали, что Валерия почувствовала себя дурно и отпросилась посидеть в тишине. Матушка отругала ее за недостойное поведение, но отпустила, списала на нервы перед свадьбой. По словам гостей, во время убийства никто не отлучался, но я пошлю Вадима поговорить с прислугой, вдруг видели чего. — Неужто ваш Вадим сможет выспросить хоть слово полезной информации? — зло бросает Сергей, не повернувшись. — Поверьте моему опыту, обращаться с прислугой он умеет лучше всего, — Волков за плечом чуть усмехается, и Сергея от этого передергивает. Эмоция вырвалась, проскользнула — но лучше бы ее не было. С безликой фигурой общаться куда проще — безликое не заметит и не спросит о чем он думает с прошлой ночи. — Тогда не буду ему мешать, — Сергей небрежно дергает плечом, и наконец сходит с места, чтобы поймать извозчика. Нужно срочно вернуться домой, изучить отпечатки ещё раз — вдруг он по нервной усталости упустил кого-то из виду. Он чувствует тяжесть плеч стоит только тихо проскользнуть в свою комнату и опуститься на кровать. Сергей ровно и глубоко выдыхает, стараясь собраться с мыслями, — дай бог, если он спал три часа за сегодня, да и утро было ужасно нервным. В таком состоянии он не полезней пятого колеса у телеги. Чтобы найти хоть одну зацепку, понадобится трезвый ум. И хоть немного, но выспаться. Что это было плохим решением, Сергей понимает, когда просыпается в холодном поту почти через сутки. Сон глубокий и тяжёлый, никак не шёл из головы, чтобы уступить своё место приятному бодрствованию. Валерия разная. Ещё маленькая девочка, которую оставили на них с Марго — слушают истории про сиротский дом; подрастающая, но такая юная — свободно изъясняется на французском и все спрашивает как Маргарита смогла вытерпеть их семейного учителя; она смеётся, когда рассказывают — на самом деле я прогуляла много занятий, особенно когда к нам приезжал Сергей; совсем перед отъездом во Францию — сидят на набережной, кормят уток, и она вдруг говорит, что без постоянного присутствия Сергея их дом опустеет. Она стоит в центре гостиной в платье с голубым отливом. Она лежит на полу — и платье в крови. Сергей подскакивает с остывшим на губах воплем. Не то чтобы он верил в призраков и загробную жизнь, он привык доверять науке, но — что если она злится, она просит найти убийцу прямо под носом? Сергей, проморгавшись, смотрит на часы — он снова пропустил завтрак и скорее всего не встанет к обеду. Фёдор Иванович отчитает его за такое неуважение — но, пожалуй, попозже. Придётся объясняться и немного оправдываться — старый генерал скучает по молодости, ему хочется свежих историй, общения, а они… Один не отлипает от бутылки, другой — от расследования. Из комнаты приходится выскользнуть почти тайком, чтобы найти Лизу и попросить чаю. Улыбнуться — нет-нет, не в столовую, сильно занят. Лиза все интересуется, и приходится чуть прикрикнуть — потому что нет сил рассказывать. Слова появятся, когда убийца отправится гнить на каторгу. В увлекательную историю о первом расследовании вне учебы это превратится годами позже. Повезёт, если к старости. Сергей устало протирает глаза, снова опускаясь за стол. Листы рассыпаются по благородному дереву, сравниваются снова и снова — ну же, пожалуйста. Я упускаю, я знаю. От кого из вас она пыталась защититься? Кто мог желать ей зла так сильно, что задушил в приступе ярости? Мысли душат и мечутся. Ничего не собирается. Можно поехать в отдел, холодный взгляд отрезвит — и не поможет. Сергей не верит, что этот Вадим выяснит полезное, он прекрасно понимает каким образом происходит общение с прислугой. Сергей не знает, что ему скажет Волков. Может — подумайте, а может — езжайте домой. И то, и то в сущности — непродуктивно. Вздрагивает от стука в дверь, когда отсматривает добрую половину, злясь все больше. Судорожно выдыхает — что б тебя, вот так и верь прислуге, я же просил никому не говорить, что я встал. — Лиза, я же сказал, я занят, — чуть раздраженно тянет, надеясь, что она передаст это Фёдору Ивановичу. Он не со зла, он беспокоится — но не до семьи, когда чья-то другая разрушилась. — Фёдор Иванович просил вас к столу, — Сергей вздрагивает, подняв голову от стола. Игорь стоит столбом в дверном проеме, и лицо его выражает крайнюю степень скуки. — И он хочет переговорить с вами. — Скажите, что я не голоден, а разговор отложим на потом, я действительно занят. — Чем же вы таким занимаетесь, что это важнее разговора с отцом? — неприязненно усмехается Игорь. Подходит ближе, чтобы взглянуть на бумаги на столе — и Сергей взрывается. Взрывается от этой непочтительности, от бесцеремонности, от желания доказать, что Игорь лучше, он с отцом, он здесь — а зачем? Сергей, уже плохо контролируя мысли, вскакивает на ноги, заслонив плечом стол. Какой прок тебе, сукин ты сын, быть рядом с Фёдором Ивановичем, если ты только и делаешь, что беспробудно пьёшь? — Я занимаюсь делом в отличие от вас, — рычит Сергей, с каждым словом распаляясь все больше. — Вы злитесь, потому что я сейчас расследую преступление, а вы все потеряли, но поверьте — это не моя вина. Разве я заставлял вас бросить учебу и вернуться сюда? Кстати, где эта Юлия? Что-то я не вижу ее в нашем доме, что, сбежала с кем-то повыгодней? Так и скажите — стоила ли такая девушка вашей карьеры? Игорь смотрит тяжело, как умеет. Сергей ни у кого не видел подобного взгляда — холодная решимость из-под сдвинутых бровей, но с чем-то ещё. Таким болезненным, почти собачьим, но верным себе. Сергей усмехается — слова не хочется брать назад. В конце концов, Игорь здесь — и чего стоила его хваленная верность? Сергею хочется взять слова назад, когда Игорь говорит. Он говорит — и с каждым словом мир рушится. — Юлия умерла, — твёрдо чеканит, смотря прямо в глаза — хочется отвернуться. — Я здесь лишь потому, что нашёл ее убийцу — и наказал, как умел. Никто не узнал благодаря отцу, правда вход на службу мне теперь закрыт, но я не жалею. Любовь всегда стоит больших жертв — и поверьте, сейчас я бы поступил точно так же. Скажу Фёдору Ивановичу, что вас ждать не нужно. — Игорь, — Сергей медленно в этой плотности воздуха наблюдает, как он разворачивается, чтобы уйти — и вдруг впервые за столько лет слепого презрения хочется остановить. Игорь живет вот так лишь потому, что других вариантов нет — разве что следить за имением после смерти отца и постараться не проиграть состояние в карты. Сергей вдруг видит последствия своей злости — найдись убийца ещё вчера вечером, он бы не смог… Такой удар от второго сына Фёдор Иванович бы просто не пережил. — Довольно! — хлопок двери вышибает все силы. Сергей опускается на стул, касается разложенных листов — нет, он просто не в силах. Его мир рухнул дважды всего за несколько дней в Петербурге. Сначала он потерял девушку, к которой всю жизнь относился как к младшей сестре. Теперь — с ужасом узнал, что его презрительное отношение к названному брату оказалось совершенно опрометчивым. Усмехается в попытке признать поражение. Да уж, Петербург и правда удивительный город. Больше нет мыслей о расследовании — внутри из отпечатков лишь этот взгляд холодной, болезненной, но решимости. Сергей поднимается на ноги. Так не пойдёт, ему необходимо очистить голову от жгущего дыру в черепе прошлого. А раз так — к нему необходимо вернуться. Донская улица в памяти пестрила яркими красками, деревья шумели тихо и мирно, перекликаясь с вековым дубом на пересечении двенадцатой линии. А потом что-то случилось, и город погрузился во тьму. Дома по соседству жили, дышали смехом и временем — а один единственный замер. Рядом горел свет, жглось электричество и тонкие свечи — он наблюдал за всем этим с возвышенным презрением, сверкая чёрными провалами в окнах. Сергей знал куда и зачем он едет — и все равно испуганно замер, изучая потертые стены. В пять лет под окном на заднем дворе он выскреб камнем свою тогда ещё неловкую роспись — подглядел, что так делал отец на документах, хотелось быть серьезным и взрослым. Матушка ругала его добрый час, не прерываясь ни на секунду. В какой-то момент стало скучно — только и оставалось, что удивляться как у неё не кончается дыхание. А потом дом всколыхнулся, захрипел, защелкал створками окон — в последний раз всколыхнулись занавески, и дыхание кончилось. Он не хотел сюда возвращаться и делать ничего не хотел с разрушенным в клочья наследством тоже. Но когда на всем Васильевском острове становится тошно, места ближе не находится. Сергей касается ладонью холода поскрипывающей калитки. Давно не виделись, отец. Здравствуй, мама. Вадима события на Донской волновали мало — он опаздывал! Точнее, говорил он себе, — не опаздывает, а задерживается! Давеча надо было сугубо для расследования обойти несколько кабаков, поговорить на тему Философова, но ничего дельного, кроме хорошей водки, не вышло. Теперь главное было поймать за хвост удачу, чтобы Олег Давидович его отсутствия не заметил — и можно было без препятствий сообщить, что он собирается к Воронецким. Он тормозит на секунду у мясной лавки, чтобы невзначай подмигнуть Сонечке, но она окликает — и Вадим чувствует медленно поднимающееся раздражение. — София, извините, служба не ждёт, — бросает он, стремясь поскорее сорваться с места, но она хватает за рукав, заставляя притормозить. — Так я к вам по поводу службы, — она заискивающе улыбается, обнажая острые зубки. — В доме сгоревшего барина шум слышали, вы бы проверили. Вадим раздраженно сплёвывает на поребрик. — Чертовы декаденты, — рычит он, чуть кивая — да, спасибо за информацию, приму к сведению. Не займусь ей, конечно нет. Остаётся надеяться, что у Александра никаких важных дел. У Александра дела важнее некуда — дед, нервно поправляя несуществующие волосы на залысине, горячо доказывает, что у него украли выстиранное белье, а самое главное — веревку, крепкую такую, вы уж подсобите! Вадим раздраженно цокает языком — да уж, трагедия. Может какой несчастный на этой веревке повесится решил. Вы потерпите денёк, поедем труп вынимать из петли, и найдётся пропажа. Полёт фантазии прерывается грубо, прямо что беспардонно — хлопком двери. Вадим натягивает заискивающую улыбочку, с удовольствием отмечая, что пристав выглядит посвежевшим, даже почти отдохнувшим. Последние несколько дней сказывались на всем отделе, носились по городу без продыху, вылавливая сбежавшего каторжника. С трудом перехватили на подходе к вокзалу, но легче не стало — передали под конвой и сразу же поехали в имение графа. Пристав выспался — для расследования это хорошо. Главное чтобы Вадиму с его опозданием это тоже было на руку. — Олег Давидович, а я вас ищу! — радостно восклицает, бросаясь в его сторону. — Слухи ходят, что кто-то снова в дом сгоревшего барина забрался. Я бы и сам съездил, но не могу, направляюсь к графу Воронецкому по вашему приказанию, а Александр вон, занят службой. Так что проверили бы, вдруг опять эти поэтики переругаются и стреляться начнут. — Тебе заняться больше нечем, чтобы сплетни собирать? — Волков опасно хмурится, и Вадим улыбается ещё шире. — Будешь у меня до конца месяца бумаги разбирать. — Да что вы, как можно! — Вадим картинно всплескивает руками. — Я же не просто сплетни слушаю, я слежу за общественным порядком! Вдруг сейчас не среагируем, а потом будет как три месяца назад? Нужны нам эти трупы, господь помилуй! Волков выдыхает раздраженно, но Вадим по глазам видит — поверил. А раз поверил, так сейчас же сорвётся с места и напрочь забудет про это несчастное опоздание. Может даже отчёт по вчерашнему опросу не заставит писать — и вот это будет просто прекрасно! Что там описывать? Что водка была хороша? Это, конечно, верно, только к делу никак не относится. — Обманываешь — посажу за бумаги. — Олег Давидович, вот вам крест! Вадим выходит из отделения полиции в прекраснейшем настроении — так и пристав делом займётся, чтобы на этой задушенной не зацикливаться, и на него внимания не обратит. А вечером он уж постарается, обрадует хорошими новостями от прислуги. У них везде глаза и уши — не может быть, чтоб ничего тайного про Валерию не слышали. Волков бы с превеликим удовольствием никуда не поехал, точнее отправился бы по более важным делам. За неимением других вариантов стоило переговорить с другими знакомыми Добровольского, не подозревая, так хоть ради какой-никакой информации. Может слышали что-то, знали про Валерию, да и с женихом надо было пообщаться самому — мало ли что этот Разумовский ему наговорил. На крайний случай стоило полистать газеты, выяснить кто таков, откуда вообще взялся. Но стать приставом в своё время ему помогли не опросы, а чуйка, неизменно выводящая на верный след. Так и сейчас — он чувствовал, что разговоры не помогут, а вот съездить в сгоревший много лет назад дом не помешает. В конце концов, Вадим прав — лучше перестраховаться, чем потом вылавливать из петли декадентов. Вылавливать придётся — понимает, стоит зайти в дом. Пол опасно скрипит — это ему не с руки. Но есть и польза — людям, неуверенно ступающим на втором этаже, это тоже мало поможет. Волкову дом не нравился никогда — каждый раз, волей случая оказываясь здесь, он ощущал кожей незримую опасность. Смерть случилась давно, но так и не выветрилась. В таких местах смерть вообще никогда не исчезнет. Можно снести, перестроить, облагородить — и все равно свечи каждый вечер будут жадно потрескивать, чувствуя огненный след. — Полиция Василеостровского района, руки подними, — рявкает он, оказавшись на втором этаже. Ступени опасно скрипят под весом, грозясь развалиться, и Волков думает, что это будет не такой уж плохой идеей — разрушить пепелище, чтобы больше не допустить сюда ни одного человека. Особенно вот такого — сгорбленную фигуру на полу у пустого оконного проема. Волков неприязненно усмехается. Ну точно придётся вытаскивать из петли. Но он поднимает руки — они пусты. Ни веревки, ни револьвера. — Не ожидал встретить вас здесь, Олег Давидович, — Волков раздраженно опускает оружие. Видимо сегодня чуйка его подвела. Разумовский уж точно вешаться не планировал. — Что вы тут делаете? Ради расследования? Интересно будет послушать каким образом покойная барышня связана с таким опасным местом. Что, скажете, бывала тут каждую пятницу, читала свои стихи? Но Разумовский криво улыбается, невзначай проводя ладонью по лицу. Волков чуть щурится, стремясь разглядеть, зацепиться за этот излом в бровях, за мелко дрожащие руки — не просто так, это верно. Тогда зачем? — Предаюсь воспоминаниям, — он поднимается на ноги и тут же отворачивается к окну, опершись ладонями на подоконник. — Можно и так сказать. — А получше места не нашли? — Что может быть лучше места, в котором прошло мое детство? И это вдруг обьясняет все. Волков смотрит на напряженные плечи — смутная догадка шевелится в мозгу. С трагедии прошло столько лет, что к переезду пристава в Петербург этот дом только и называли, что домом сгоревшего барина, а о его жильцах особо не вспоминали. Превратили в страшную байку — погорели семьей, теперь появляются посреди ночи случайным прохожим, предостерегают о наступающей опасности. Жильцов не вспоминали — но могло же случиться, что один из них выжил? В кабинете пыльной стопкой лежали газеты, собранные Александром, жаль руки до них не дошли. Так бы узнал фамилию — и все прояснилось. — Вы бывали у графа? — чтобы не выдвигать совсем уж прямую догадку. Картина ясна — но о ней лучше всего слушать из чужих уст. — Я здесь жил, — глухо произносит Разумовский, так и не повернувшись. — Я и мои родители. Здесь же оборвалась их жизнь. — Я слышал, что огонь уничтожал все на своём пути, — Волков осторожно подходит ближе. — Как же вы выжили? — Не иначе, что чудом. Доктор сказал, что я родился в нескольких рубашках — отделался ожогами. Родителям повезло меньше, — он грустно усмехается, чтобы вдруг резко развернуться — и посмотреть в глаза. — Вы сказали, что знаете каково это — терять близких, но вряд ли вы теряли родителей, а потом девушку, которую всю жизнь считали младшей сестрой, и не смогли ей помочь. Между лопаток горит — так всегда перед важным и личным, которое ни выспросить, ни узнать. Волков чувствует огонь, пожар разговора и этого дома — теперь ещё ярче, опасней. Разумовский зол, обижен, но вдруг — болезненно искренен на пепелище собственной юности. Он говорит — и это уже победа, он ведь не отцепится, придётся работать вместе, и лучше так, чем в беспрестанной ругани. Разумовский искренен — и Волков знает, что должен в ответ, чтобы закрыть дело и извиниться перед погибшей. — Мой отец был человеком жесткой руки, не скупился на ругань и рукоприкладство, — встаёт рядом, опираясь на подоконник, и чувствует, как Разумовский рядом выжидающе напрягается — отскочит при первом неправильном действии, и о расследовании можно будет забыть. — Он был уверен, что я продолжу семейное дело, а я этого не хотел. Каждый день заканчивался ссорой, в какой-то момент я не выдержал и сбежал в Петербург. Жизнь устраивалась, поступил на службу в полиции. По дому, конечно, тосковал, но не писал — ждал, что отец извинится первым. Единственное письмо, которое мне пришло, было письмом, извещающим о его смерти. Так что я не обманывал, я понимаю — мои последние слова перед отъездом были жестокими, и я так и не успел попросить за них прощения. Тишина обволакивает, вбирает в себя — но она вдруг громче слов звучит спокойным прощением. У Разумовского больше не напряжены плечи в желании защититься, доказать свою правоту — он и так знает, что прав. Только теперь прав не он один. Это общее — мы теряли. Мы теряли, но живем дальше, чтобы защитить хоть кого-то ещё. Волков снова мысленно извиняется перед Валерией и вдруг — перед ним. Он не имел права судить так опрометчиво, пусть и не спал перед этим по меньшей мере неделю. Никакой беглый каторжник не стоил обвинения несчастной девушки в таком страшном грехе. У него только один шанс извиниться — поймать того, кто виновен. И теперь это общая цель. — Вы решили пойти в полицию из-за гибели родителей? — нарушает молчание Волков, чуть повернувшись — Сергей улыбается, покачав головой, и острые скулы сглаживаются. — Нас с братом вдохновил приемный отец. У Фёдора Ивановича удивительно широкая душа, мог стать затворником после смерти жены, так нет, решил взять на воспитание сына погибшего сослуживца, потом и меня. Сколько себя помню, он боролся за справедливость, готов был рисковать собой, чтобы помочь людям, и это… Я хотел быть таким же смелым, как он, вот и все. — Подождите, вы имеете в виду Прокопенко? С кивком все окончательно встаёт на свои места. Все понимается — он никогда не угрожал пустыми связями, всего лишь ставил в известность. Волкову в этом уже доводилось убедиться. Весь отдел стоял на ушах, когда задержали генеральского сына — избил до полусмерти какого-то офицера, и убил бы, если б не остановили. Начальство лютовало страшно, пришлось выписать штраф без разбирательств и отпустить. Игорь Константинович пришёл на следующий день. Молчал, когда говорил отец, а тут не смог, совесть заела — но смотрел уверенно, честно. Офицер надругался над невестой, а потом убил, сажайте меня за решетку, что хотите делайте, только разве виновен я в том, что отомстил за смерть женщины, которую любил больше жизни? Волков его отпустил. Потому что жизнь наказала Грома больше, чем правосудие. И потому что он бы тоже убил, если бы только был человек, ради которого страх перед наказанием испарялся. Может, это уже не закон. Но это было бы справедливо. Офицер пришёл в себя, поправился, прискакал писать заявление — там его и поймали. — Мне каждую ночь снится Валерия, даже здесь не отпускает, — тихо произносит Сергей, подняв глаза к потолку. — Мои родители были живы, когда она попала в семью Воронецких. Приезжали к нам, и мы часами разговаривали. Взрослые удивлялись, что мы не играем как обычные дети, а нам с Маргаритой было так интересно слушать про ее прошлую жизнь, про мальчика из сиротского дома и… Он обрывает себя на полуслове, резко опустив голову, и Волков чувствует — воздух переменился. Разумовский больше не мальчик из своей памяти, он снова становится холодным человеком, внимательно разглядывающим труп. Начинает ходить кругами по комнате, и с каждым шагом все жёстче. — Господи, ну конечно, — зло бросает он, не останавливаясь ни на секунду. — Как я раньше об этом не подумал. Убийца вошёл в ее комнату через окно, и будь это обычный грабитель, Валерия бы закричала. Она прекрасно знала пришедшего, вероятно, с ним и встречалась, прикрывшись Добровольским. Да, взяла револьвер отца, чтобы припугнуть, но не более, она… Олег Давидович, нам срочно нужно посетить сиротский дом, из которого Воронецкие забрали Валерию! — Да успокойтесь вы! — Волков в два шага оказывается рядом. Хватает за плечи, чуть встряхнув, чтобы привести в чувства, и замечает почти лихорадочный блеск в глазах. — Объясните что происходит. Сергей было дергается, но осаживает сам себя. Глубоко выдыхает несколько раз. — Если пришедшим был не Добровольский, то это значит, что убийцу следует искать в прошлой жизни. Прошу, поедем прямо сейчас. — В таком состоянии вы только спугнете убийцу, — медленно говорит Волков, надеясь — вы поймёте. — Ворвётесь в сиротский дом, перепугаете детей, поставите всех на уши. Даже если мы выясним его личность — вы не исключаете возможности, что воспитатели после такого эмоционального представления захотят узнать у этого человека что же произошло? Езжайте домой и отдохните, вам нужна холодная голова. Сергей почти отшатывается к стене — опирается, пытаясь выровнять дыхание, как после быстрого бега. Волков замечает, что у него дрожат руки — только теперь не от боли. — Да… — наконец тихо произносит он, собравшись с мыслями. — Да, вы правы, мне нужно научиться себя контролировать. В теории расследовать такие дела было проще. — Мы ищем убийцу близкого вам человека, — в тон ему отвечает Волков. — Сложно не поддаться эмоциям. Это «мы» вырывается само собой, впроброс. Просто от понимания — родители рассказали о детстве Валерии, но вы мыслите остро и точно, сразу в цель. Нам бы потребовалось куда больше времени, чтобы понять, а значит вы не просто студент, вы полезны. Может забиваете голову всякими новомодными французскими веяниями — да и черт с ним. Это нам не поможет, зато поможет другое. Волков ловит себя на мысли, что было бы интересно посмотреть на него да хотя бы в поиске того беглого каторжника. Валерию он знал, сопоставил воспоминания — а перед пустым листом как? Выдастся случай — уверяет себя, наблюдая за холодной решимостью, проявляющейся во взгляде. Такие, как он, от своего не отступятся. Молча делает шаг к двери — и Сергей, кивнув, направляется следом. — Вы говорили про «Мир искусства», когда я заходил к вам в отдел, — начинает, когда уже спускаются по лестнице. — Я долго не был в Петербурге, не просветите? — Скажем так, это довольно свободолюбивый журнальчик, — Волков устало пожимает плечами. — По закону закрывать его не за что, так что мучаемся с жалобами. Про издателей по городу ходят разные слухи, ещё больше подливает масла в огонь. — И что же вы думаете об этих слухах? — Сергей вдруг весело усмехается. — Думаю, что меня это мало должно волновать. У ворот странно пожимают друг другу руки — уверенно и честно. В знании — мы начали не с того, но завтра все это закончится. Должно закончиться, как иначе. Вернувшись в отдел, Волков первым делом отдаёт газеты обратно Александру — чуйка не подвела. Бумаги больше не нужны, он узнал все, что требовалось — и так вышло намного честнее громких заголовков. Вадим возвращается довольный как слон, сразу бежит в кабинет. — Прислуга рассказала, что в последние дни у дома шастал какой-то подозрительный тип, они при хозяевах говорить не стали, боялись, что заругают. Олег Давидович устало кивает, прокручивая в голове разговор в старом, давно съеденным пламенем доме. У Валерии было прошлое — и это прошлое терпеливо ждало у ворот. А Сергей не может отделаться от ощущения, что у него от крепкого, уверенного рукопожатия все ещё горит ладонь. И воздух больше не пропитан сажей и смертью, как это бывало после всех предыдущих посещений родного дома. Вокруг только запах крепкого табака — и мандража перед завтрашним днём. Они кивают друг другу у сиротского дома впервые — Сергей не может сдержать беглой улыбки. Быть самым умным, стать одним против всех, конечно, тешило самолюбие, но вот так? Чувство, что с ним остаются на одной стороне, не отпускало его, разве что, только рядом с Марго — но у них на это были весомые причины. После такое посещало лишь однажды, и то мельком — в начале учебы они с Игорем еще грезили мечтой стать специалистами своего дела, подолгу обсуждали прошедшие лекции. Уже тогда проскальзывало беглое «я скучаю по Петербургу», но Сергей не принимал это всерьёз. А потом было слишком поздно, чтобы остановить. И теперь, оказавшись за дверью приюта, ощущение незримой поддержки, товарищества в расследовании предавало сил. Сергей начинал уважать его за холодную решимость — и готов был учиться. — Батюшки, конечно, помню Лерочку, такой славной девочкой была, — начинает причитать воспитательница. Ее волосы с проседью тускло отблескивают в света ламп, и Сергею странно кажется, что она со дня на день отправится на тот свет — так изможденно после долгой работы с никому не нужными детьми она выглядит. Сергей знает — если бы не Фёдор Иванович, он бы тоже мог здесь оказаться. — Слава богу, что удалось пристроить ее добрым людям, да ещё каким! — Вы правы, у неё была замечательная семья, — Сергей мягко улыбается. Он чувствует за плечом глухое дыхание, и от этого в груди бьется мандраж. Волков относился к нему с холодным презрением, а теперь позволяет вести это дело. Потому что вдруг понимает — для Сергея это важнее, чем просто убийство. Это долг — в первую очередь перед собой. — Не могли бы вы вспомнить, у Валерии было много друзей? — Скажете тоже, — она весело отмахивается, улыбнувшись. — Лерочка была очень замкнутой, постоянно играла сама с собой, говорить ни с кем не хотела. Разве что… Точно, на прогулках к ней Ваня приходил, малыши все шутили, что они жених и невеста. Он очень грустил, когда Леру забрали в семью. Сергей вздрагивает от нетерпения, от накатившего осознания — он понимает. Волков за спиной, может, и нет, но Сергею все ясно как день, как два и два, как простейшие правила этикета. Он не может скрыть победной улыбки. — А вы не знаете где сейчас этот мальчик? К обувной мастерской они подъезжают в холодной решимости. Вадим с Александром остаются на страже у входа, а Сергей — Сергею приходится тяжело выдохнуть перед тем, как зайти. Эмоции необходимо контролировать, действовать размеренно четко, но его колотит эйфоричный мандраж приближающейся победы — он здесь. Человек, который убил и позволил себе спокойно ходить по Петербургу последние несколько дней. Главное не задушить его после первого взгляда. Надо держаться — быть сильным и умным. Хотя бы ради Валерии. — Вы уверены? — Волков останавливается за плечом. — Это может быть опасно. — Но это мой долг, разве нет? — Сергей нарочито уверенно улыбается, повернувшись. — Как и мой. — И всё-таки, Олег Давидович, позвольте мне. Он кивает. Направляется ко входу со двора, как договаривались, а Сергей в последний раз глубоко вдыхает осеннюю влажность. Удивительные метаморфозы, ещё недавно он бы вместо разговора точно захотел приложить этого пристава лицом о кирпичную кладку. Сергей мимолетно улыбается — что ж, все меняется. Жаль, что для кого-то вот так, а для кого-то чужими усилиями — бесповоротно. Сергей закрывает за собой дверь на задвижку. Ваня представлялся ему милым розовощеким мальчиком, которому нравилось дарить Лере человечков из желудей, — но перед ним больше не Ваня. Иван Донских вытянулся в широкоплечего мужчину с грубой кожей на руках и, вероятно, силой, достаточной, чтобы свернуть шею одной хрупкой девушке. Сергей смотрит в масляно-чёрные бегающие глаза, и злости нет. Он снова стал собой. Теперь — не ищейкой. Теперь — змеем, издевающимся над добычей. — Иван Донских, верно? — с улыбкой тянет, подходя ближе. — Вы кто такой будете? — за секунду взвивается тот, порываясь выйти из-за стойки. — Что себе позволяете? Уходите, полицию вызову. — Не спешите, — Сергей участливо склоняет голову набок, — Я всего лишь хочу поговорить с вами о Валерии. — Не знаю я никакой Валерии, убирайтесь, кому говорю. — Как же не знаете? — Сергей медленно подбирается ближе. — Валерия Воронецкая, хотя, помнится, в детстве ее фамилия была Макарова, и вам это прекрасно известно. Более того — вы были влюблены в неё, причём взаимно. Вот только Валерия выросла, а вы нет. Сергей чувствует под пальцами течение времени — как оно замедляется, сжимается до одних чернеющих глаз, зажатых плечей, непроизвольно подающихся назад от ужаса — это был он. Он, который не ожидал, что на него выйдут. Он, который все это время был так близко сквозь года — и так далеко. Сергей улыбается, делая ещё один шаг к нему — ну же, сдавайтесь. Вы прекрасно понимаете, что выхода нет. — Мало ли что было в детстве, прошло ж давно, — уголки губ неуверенно дергаются вверх, пытаясь повторить улыбку — но не выходит. — Тогда напомню вам ещё одну вещь, — сталь прорывается сквозь улыбку — мне надоело играть. Нет нужды убивать вас, если можно напросто продавить. — Несколько дней назад вы встречались, признавались в любви, только она отказала, я прав? Вы просто хотели ещё раз поговорить — жаль, что не рассчитали силы. Но вы поступили умно — не каждый после убийства догадается выстрелить в висок мертвецу и сбежать. Сергей видит холодный ужас в глазах напротив. И — вовремя успевает дернуться вправо. Жар боли расползается от скулы до подбородка — целился в шею, повезло увернуться. Шило вспарывает кожу — и время останавливается. Сергей вдруг проваливается в пустоту, ошарашенный болью, — в пустоте масляные глаза, тусклый свет лампы, стойка из светлого дерева и мысль, что ему ещё многому предстоит поучиться. Не быть настолько самоуверенным. Не поддаваться эмоциям. Держать ситуацию под контролем. Быть… Он выныривает через секунду, хотя кажется — вечность. Видит снова занесённую руку, подаётся вперёд, намереваясь выбить подобие холодного оружия, но опаздывает. — Я тебя, сукин сын, на каторге сгною за убийство и покушение на сотрудника полиции. Сергей растерянно моргает, еле успевая затормозить — пристав, за секунду влетевший на шум, прижимает убийцу к полу с такой яростью, что кажется — сейчас затрещат кости. Иступлено касается щеки, и липкая кровь пристает к пальцам. Сергей тихо выругивается — черт. Вот и вышло первое задержание — вышло первым шрамом. — Спасибо, — глухо тянет, повернувшись к Волкову. — Вы в порядке? — пристав обеспокоено поднимает взгляд — и Сергей не может сдержать улыбки, пусть после неё приходится болезненно морщиться. — Вполне, не беспокойтесь. Позову Вадима с Александром. Сергей наблюдает как уводят Донских — и почему-то не чувствует ничего. Иступлено касается чуть подсохшей корки крови на скуле. Ему точно нужно отдохнуть. Встретиться с Марго, наконец отобедать с Фёдором Ивановичем, осознать — он нашёл убийцу. Он это сделал. Или — еле ощутимо улыбается, поймав взгляд пристава — мы. Но отдохнёт он завтра, не раньше — в отделе тихо отстукивают одинаковый ритм часы и пальцы Олега Давидовича по столу во время допроса. Донских все рассказывает — да, любил, никто кроме неё был не нужен, а она… Сергей морщится — в груди бьется разве что отвращение, и совсем немного — горечь от того, что это мог быть он. Им с Валерией повезло. У них появились любящие родители и надежда, что жизнь не закончена в точке потери. У Донских — только неутомимое желание вцепиться в дорогое детству ощущение счастья. Он и правда не вырос. И заключил, что имеет право не позволить расти другим. Вадим вышагивает за плечом у Олега Давидовича, зубоскаля убийце, пока Сергей, заняв его стол в углу, в последний раз сверяет листы, упиваясь поднимающимся от груди чувством победы и наконец — справедливости. Сходится. Все сходится. Револьвер держала в руках Валерия, а потом — он. — Вадим, завтра побегаешь соберёшь на него доказательства для суда, — устало приказывает Волков, когда Донских наконец уводят. — В квартиру загляни, дворников поспрашивай, как умеешь, а то одного признания маловато будет. — Не волнуйтесь, как минимум одно доказательство у нас уже есть, — Сергей с победной улыбкой кладёт перед приставом несколько листов. — Сравните отпечатки с револьвера и те, которые я снял у Донских сейчас, — и вы убедитесь, что они идентичны. Уверен, никто не станет выступать против науки. Олег Давидович изучает долго и вдумчиво — вглядывается в каждую линию, чтобы изумленно вскинуть голову — Сергей не может отказать себе в довольной улыбке. Ради правильности эксперимента подсовывает ему ещё несколько отпечатков, и с превеликим удовольствием следит. Жаль, у него не было времени показать это в день убийства. Справедливости ради, от возможности утереть заносчивому приставу нос он бы не отказался. Хотя от взгляда, похожего на восхищенность — тоже. Приходится выбирать. Сергей незаметно добавляет к собственному удовлетворению мягкость на уголках губ — возможно, честная эмоция ему нравится даже больше бессмысленных препираний. — Олег Давидович, приобщить к делу? — Вадим тут же возникает за плечом. — Давай, хоть польза от тебя будет, — Волков отдаёт бумаги с таким тяжёлым взглядом, что Вадим чуть ли не кланяется, обещая сохранить все в идеальном состоянии. А потом тяжело выдыхает. — Удивительно. Как две капли воды. — Мое предложение прислать вам несколько занимательных трудов в области криминалистики все ещё в силе, — Сергей поводит плечами, стремясь сбросить морок тяжелого дня, и, что ещё хуже, — смерти. Они нашли, поймали, но — Валерия умерла. Ни за что. — Но, если изъявите желание, с вашего позволения займусь этим завтра. Мне нужно выспаться. Сергей отворачивается к своему пальто, чтобы не видеть тяжёлый взгляд, которым его окидывает пристав. Нечитаемый и почти пустой — или с бесчисленным множеством подводных камней. Сергею уже доводилось чувствовать на себе такое — и всегда приходилось муторно разбираться после. Не сегодня. За допросами Петербург погрузился в приятные предзимние сумерки — а в такое время попросту грешно не сыграть в шахматы с Фёдором Ивановичем под чашечку чая. Для размышлений найдётся новое утро, так должно же хоть что-то остаться для семьи. — Позвольте вас проводить, — пристав вдруг поднимается на ноги, подхватывая брошенный в спешке на первый попавшийся стул мундир. — Олег Давидович, я же не барышня, что со мной может случиться, — Сергей весело усмехается, развернувшись. — А если и случится — поверьте, я могу за себя постоять. — И все же позвольте, — он неожиданно улыбается — почти виновато. — Ваше ранение на моей совести, мне следует извиниться. Сергей касается уже затянувшегося кровавой коркой пореза и, улыбнувшись, кивает. Маргарита скажет, что думать о таком просто смешно, — но он не может отделаться от мысли, что так выглядит наказание. Он должен был вернуться намного раньше. Он должен был помочь. Сергей глубоко вдыхает морозный воздух, оказавшись на улице. Он не мог сделать большего. А все, что было в силах, — исполнено. Сегодня ночью ему приснится Валерия — и навсегда попрощается. Олег Давидович предлагает пройтись пешком, и Сергей облегченно кивает. Ему стоит вернуться в Петербург по-настоящему — наконец узнать что нового появилось на улочках Василевского острова, прогуляться без спешки, сказать себе, что дом — здесь. И он никогда не станет чужим. — Мы нашли убийцу, но я не чувствую радости, — делится между делом, пока бредут в темноте между домов. Волков только грустно улыбается, чуть качнув головой. — Вам и правда следует отдохнуть. Вы потеряли близкого человека и вместо положенной скорби сразу взялись за расследование. Я тоже так поступил, когда умер отец. — И как вы справились? — Слёг с простудой на неделю, — Олег Давидович усмехается. — Давайте не будем о грустном. Расскажите чему вы учились во Франции — в этом деле вы показали себя как профессионал, мне бы многому стоило у вас поучиться. Сергей улыбается — на самом деле вы ошибаетесь. Мне тоже необходимо взять у вас пару уроков, чтобы научиться сдерживать порыв броситься с головой в самое пекло. Вы невероятно вдумчивы и спокойны — и это так притягательно. Сергей на секунду прячет глаза, чувствуя, как горит шея. Марго бы обязательно рассмеялась, расскажи он об этом — насколько же глупо и опрометчиво. Лучше начать о другом — о Франции, например. Так и идут, петляя между домами — Сергей рассказывает сбивчиво, цепляясь то за преподавателей, то за смешные истории, и все поражается насколько же пристав внимателен. Он слушает с искренним интересом, вставляет вопросы к месту — Сергею тошно от зарождающегося, но справиться с собой уже невозможно. В первую очередь радостно. Ему не хватало человека, который бы разделил его страсть. Да и с кем было говорить? Игорь и слушать ничего о Франции не желал, Фёдор Иванович сравнивал все со своей молодостью, а Маргарите всегда интересней другие подробности. А тут — случайностью в цель. — И всё-таки — как вам Россия в сравнении с Францией? — бредут по переулку, когда Волков заинтересованно наклоняет голову. — Не уверен, что могу судить, — Сергей улыбается, остановившись — пристав тенью тормозит рядом. — Но во Франции я чувствовал себя куда свободней, мог позволить себе некоторые… вольности, о которых не могу даже думать сейчас. Сергей ждёт, что Волков просто кивнёт, они продолжат путь — в конце концов скоро будет его дом, и можно будет провалиться глубокий сон, надеясь, что без сновидений. Но пристав вдруг тихо смеётся, скользнув по нему взглядом. — Думаю, что могу вас понять, — Сергей в удивлении подаётся плечами назад, осознавая — Олег Давидович впервые при нем улыбается. — А всё-таки вы подумайте. Довольно — Сергей устал думать. Он только этим и занимался последние несколько дней, не давая себе время на отдых. Оттого это и вырывается — потому что кончились мысли, способные остановить. И потому что Сергею ещё помнится то касание — почти мимолетное, вскользь, но такое… — Я бы хотел взять вас за руку, — слова в тишине безлюдного переулка звучат громче выстрела — такое близкое, что хотелось бы ощутить это снова. Сергей знает — это может быть слово, которое все испортит. Слово, после которого о работе в местной полиции придётся забыть. Но у него всегда был путь отступления. Не выйдет — вернется во Францию. Волков кивает. Сергея тянет к земле гнетущая тишина недосказанности между двумя — ну же, отвергните глупое предложение. Волков все ещё молчит, когда плечи тянет к земле, только вдруг от облегчения — он снимает перчатку и невесомо касается пальцев. Сергей опускает голову, боясь посмотреть в глаза — карий врал ему с первого дня знакомства, не выражая эмоций, и он боится, что, посмотрев, просто утонет. Задохнётся в том, чего не было видно раньше. — Если останется шрам, он будет вам к лицу, — тихо замечает пристав, осторожно коснувшись скулы пальцами другой рукой. Сергей смущённо улыбается, наконец подняв взгляд. Он никогда не ошибался. Не ошибся и в этот раз — честность прорывается сквозь чернеющую в темноте радужку, и больше не страшно. Больше не — вы не врали. Вы и правда понимаете меня куда лучше, чем можно было предположить. Сергей прикрывает глаза, чувствуя чужое дыхание совсем рядом. Значит я тоже не намерен врать — вы оказались привлекательны для меня. Смею надеяться, что и я… Истошный вопль разрезает тишину замерших в ожидании линий — Сергей порывается отскочить, но пристав сжимает его ладонь в своей, не давая этого сделать. — Полагаю, нам стоит продолжить променад после исполнения служебного долга, — тихо тянет он, обернувшись на крик. Сергей серьезно кивает, напоследок сжав в ответ его пальцы. Следует полагать, что отдохнёт он не сегодня — и пусть. Ему предстоит еще много забот. Например, впервые всерьёз подумать об устройстве в полицию Санкт-Петербурга. Олег Давидович решительно смотрит в глаза — на крики они срываются вместе.