Как удар через себя

Пустая септа встречает Алисенту спасительной тишиной, укутывающей ее в успокаивающие объятья, стоит тяжелым створкам двери захлопнуться за спиной. В уверенном молчании величественных, возносящихся в небо колон, оглушающий стук ее сердца, как будто устыдившись, тут же становится тише. Свежий ночной воздух, осторожным вором проникающий в закрытое помещение через узкие, почти несуществующие щели в резных стенах, обдает разгоряченное тело и остужает мысли, а знакомый умиротворяющий аромат свечей и трав растекается по полнящейся неясным томлением груди. Под внимательным взглядом сапфировых глазниц святых статуй, Алисента торопливо спускается по крутым ступенькам, пока тонкие кольца дыма, лениво плывущие по дрожащему от пламени воздуху, обвивают ее лодыжки и цепляются за взъерошенные волосы. Холод камня обжигает босые ноги и Алисента только сейчас понимает, что в спешке даже не надела ночных туфель.  Секунду она сомневается не вернуться ли ей, но мысль о нахождении в душной спальне, где все напоминает о только что пережитом кошмаре, вызывает тошноту. Она пытается на ходу пригладить непослушные кудри, и так и не преуспев в том, чтобы придать им подобающий вид, смиряется с поражением, равнодушно роняя бессильные руки вдоль тела. Подойдя к алтарю, она неуклюже падает на колени, запнувшись об отороченный аляпистым кружевом подол ночной рубашки. Беспокойно ерзая и поправляя задирающуюся юбку, Алисента принимает раболепную позу и застывает, не зная, как облечь беспорядочно бурлящие в голове мысли в плоть молитвы.   Пламя свечей пугливо трепещет под ее прерывистыми вздохами, панически мечется во все стороны, в поиске укрытия от внезапной угрозы своему короткому существованию.  При взгляде на его тревожное мерцание, и то, как гаснут несколько особенно слабых огоньков, вина неподъемным грузом тяжело оседает на сгорбленные плечи подобострастно склоненной Алисенты, придавливая ее еще ниже к изрезанному замысловатым узором полу. С того момента, как будучи маленькой девочкой, она, дрожа от благоговения, впервые переступила порог септы, находясь в них, Алисента всегда испытывает всепоглощающее чувство священного почтения. Нарушение стоящей в святом месте атмосферы непоколебимого абсолютного спокойствия, кажется ей недопустимым и кощунственным. Само ее присутствие здесь оскорбительно – начиная от неподобающего, слишком позднего часа, кончая бушующими в ней, отвратительными эмоциями. Она поднимает на осуждающие мраморные лица Семерых затравленный, полный лихорадочного жара взгляд и шепчет пересохшими губами бессловесные извинения. Алисента, замаранная грехом, как уличная шавка грязью, не имеет права молиться вслух, как делают благочестивые септы и матроны. Ей стыдно, так невыносимо стыдно за себя, но, кажется, если она не вымолит прощение сразу, то захлебнется в собственной грязи, не дождавшись утренней службы. Она надеется на искупление, мечтает о нем, как нищий мечтает о милостыне, но не осмеливается напрямую просить. Грехи не могут быть прощены без покаяния. И тихо плача, Алисента кается, пряча от всевидящих Семерых горящее, искаженное уродливой гримасой лицо в судорожно сцепленных ладонях. Огонь свечей игриво отливает нежно лиловым. Лунный свет, рассыпающийся по драгоценной белизне мрамора, напоминает о сверкающих в лучах утреннего солнца сребристых волосах. Цветные изогнутые витражи кажутся браслетами, смешливо подмигивающими ослепительным блеском с чужих тонких рук. Рейнира, Рейнира, Рейнира. Везде она. Алисенте не спастись от своего греха даже на коленях в ожидании суда Семерых. Ее Боги стоят перед ней, высокие и прекрасные, закрывая своими угрожающими тенями все пространство и даже так, она не способна отпустить свои противоестественные грязные мечты. Рейнира затащит ее в самую глубокую из семи преисподен, до конца времен обрекая на извечные муки в адском пекле. В темноте, без следа и надежды на очищающий свет Богов, где она будет из раза в раз подвергаться назначенной свыше заслуженной каре и задыхаться гарью за каждый раз, когда, поддавшись чужим чарам, не смогла сохранить чистоты помыслов. На каком-то подсознательном уровне, Алисента знает, что Рейнира не последует за ней – она выше такой мелочи как правила, даже законы Веры. По венам желанного проклятия течет благословенная особым покровительством Семерых кровь, магическая, древняя, цена капли которой выше цены всему существованию Алисенты. Волей провидения Рейнира осенена сверкающим венцом данной свыше абсолютной власти. Мысль о том, что в посмертии Рейнира вознесется на небо кажется почти настолько же очевидно правильной, как то, что на Железном троне воссядет Таргариен. Что бы она не свершила, ей на роду написано пировать в златых чертогах Отца. Там, в окружении роскоши, изысканейших предметов искусства, лучших блюд и вин, что способен предложить мир, на вечном празднике жизни и гедонизма ей, неукротимой, величественной, несравненно красивой самое место. Алисента легко может представить ее одетой в великолепные расписные шелка почетной гостьей страны света и меда, чей громкий счастливый смех разносится по чудесным залам, перекрывая музыку, но не способна - корчащейся в муках на костре, покрытой гноящимися ранами преступницей. Это ее доля. Ее, грешной, недостойной, грязной. Священный долг Алисенты– быть послушной скромной женой и подарить мужу наследников, достойных продолжить род их семей и гордо носить унаследованное имя, но она не способна даже на это. Разве сможет она любить супруга, как это предписано верой, если вся страсть ее трепетного сердца с юных лет была отдана прекрасной Таргариеновской принцессе? Разве сможет смотреть в чужие глаза, не тоскуя по экзотичной красоте лилового взора? Разве сможет делить супружеское ложе, если в самых постыдных снах ей являются изогнутые в хитрой улыбке манящие алые губы… Алисента остается в септе так долго, что ночь истаивает, и на оставленном ей небе медленно расползаются разноцветные всполохи рассвета. Ни единой ее слезе так и не удается разжалобить Семерых.