Признание

      Его сердце бьётся спокойно и размеренно. Есть в этом что-то такое… чарующее и одновременно гипнотизирующее. Готова провести всю свою вечность, просто слушая сердцебиение моего мужчины.       — Теодора, — то, как он произносит моё имя несравнимо ни с чем. Уже не Елена. Теодора. — Ты только вернулась и правда хочешь провести весь день в постели?       Легонько улыбаюсь, прежде чем ответить:       — Почему бы и нет? За те три месяца я соскучилась по тебе. Я готова заниматься чем угодно, лишь бы с тобой.       Антонио целует меня в макушку и ничего не отвечает. Нам это не нужно. Разговоров за последние сутки было слишком много. Особенно объяснений. Теперь хочется просто лежать вместе. До самого скончания времен.       И все же невольно прокручиваю в голове вчерашний разговор.

***

      Стучусь неловко, переминаясь с ноги на ногу. Как никогда хочу уйти, сбежать от сложного разговора. Никогда и никому мне не доводилось объяснять что со мной не так. Я ни разу ни к кому не возвращалась. Но с Антонио всё иначе.       Он открывает дверь и я забываю как дышать. Все мысли из головы разом вышибает, буквы категорично отказываются собираться в слова. Открываю и закрываю рот, неспособная сказать ничего внятного. Чувствую себя рыбой, которую выбросило на сушу.       Не придумав ни одного способа сделать это иначе, просто утыкаюсь в крепкую грудь Антонио, обнимая его. Тот сначала замирает на пару секунд, а после тоже меня обнимает, одной рукой поглаживая по тёмным волосам. Не сдерживаясь, начинаю плакать, тихо всхлипывая.       Три месяца назад я бежала из Форрамо. С той секунды не было ни дня, чтобы я не думала об Антонио. Не вспоминала, как нежен он был со мной. Не скучала по его касаниям. Не представляла его лицо, украшенное мелкими морщинками.       Тосковать по нему было невыносимо. Уж лучше смерть, чем жизнь без него. Я ни минуты не сомневалась в том, примет ли меня Антонио, после всего, что расскажу ему. Он всегда был таким понимающим и проницательным. Ему могла доверить даже самую страшную тайну.       — Елена, — шепчет он.       Имя режет слух. Оно не моё. Я не Елена Флорес. Я Теодора Эйвери. Американская журналистка, которая должна была умереть ещё в далёком тысяча девятьсот четырнадцатом в бельгийской деревне. Так надоело отзываться на чужие имена. Годами убеждать всех вокруг, что я кто угодно, но только не Теодора.       — Я должна тебе в кое-чём признаться, — голос дрожит. — Это не моё имя.       Его рука замирает на моих волосах. Чувствую, как колотится его сердце. Мысленно настраиваю себя на тяжёлый и непростой разговор. Но он достоин знать правду и настоящую меня, а не только маску по имени Елена Флорес.       Ожидаю любой реакции — он имеет право на самые яркие, — но слышу только спокойное:       — Давай зайдём в дом. Нечего на крыльце стоять. Холодно, заболеешь ещё.       Отстраняюсь, улыбаясь со слезами на глазах. Даже в такой момент он в первую очередь заботится обо мне. Узнаю своего Антонио.       Мы молча заходим в его гостиную. Я сажусь на диван, пытаясь в голове подобрать правильную формулировку. Придумать, с чего и как начать. Антонио садится рядом и кладёт свою руку мне на колено.       Прикладываю усилия, чтобы не опустить голову вниз. Но на зрительный контакт меня не хватает. Взглядом цепляюсь за горящий камин и книгу на кофейной столике. Антонио читал под потрескивание полений, как любил.       Не отводя взгляд, вздыхаю и начинаю свой рассказ. Говорю медленно, временами делая длинные паузы. История даётся мне тяжело. Слезы сдерживаю с трудом. Антонио слушает молча, изредка кивая — скорее себе, чем мне — и сжимая моё колено чуть крепче.       Только закончив набираюсь смелости заглянуть в его лицо. Он хмурится, отчего морщины на его лице становятся выразительнее. Хочу поцеловать каждую из них, но пока нельзя. Могу только надеяться, что совсем скоро смогу это сделать.       — Я сделаю тебе чай, — он отпускает моё колено и встаёт.       — Помочь? — никак не могу унять дрожь в голосе.       — Не нужно, — Антонио устало улыбается и уходит на кухню.       Я откидываюсь на спинку дивана и тяжело дышу. Больше всего на свете жалею, что не могу заглянуть в его голову. О чём думал Антонио? Насколько тяжело ему осознать, что я всё то время была не той, за кого себя выдавала?       Тяжело дышу. Слышу, как на кухне свистит чайник. Подозрительно долго. Вдруг… с Антонио что-то случилось? Он всё-таки уже немолод, такие новости, сердце… Дьявол. Последнее, что мне сейчас нужно — накручивать себя.       Свист чайника прекращается, а через пару минут в гостиную обратно заходит Антонио с подносом в руках. На том помимо чая ещё и печенье. Даже вообразить не могу как скучала по таким жестам.       Он ставит поднос на кофейный столик, садится на диван. Молчит с минуту, после чего всё же говорит:       — Значит, Теодора, — не вопрос, утверждение. И всё же зачем-то соглашаюсь:       — Теодора. Теодора Анна Эйвери.       — С ума сойти. Ещё в школе я читал твои статьи, пока мы изучали первую мировую. А сейчас… — он не заканчивает мысль.       Невольно вспоминаю как он спрашивал про то, не слишком ли стар для меня. Тогда не стала рассказывать, что гожусь ему в матери. Сейчас, после признания, тот вопрос кажется как никогда забавным.       — Мне нужно время свыкнуться с этой мыслью, — сердце замирает. Неужели я ошиблась? — Но это не значит, что я не готов принять тебя. Я люблю тебя. Кем бы ты не была.       На моем лице расцветает самая искренняя за последние три месяца улыбка.       — Я люблю тебя, Антонио.