***
Обычное душное утро четверга. Похоже, кондиционер отказался работать еще со вчерашнего дня, издав какие-то невразумительные булькающие звуки, и теперь каждый мученник пытается спастись от жары своим способом: кто-то обмахивается первыми попавшими под руку бумажками, более богатые обдувают себя маленьким-маленьким ручным вентилятором (даже не подозревая, что некоторые крысы, притаившись за спиной, наслаждаются мнимой, но зато бесплатной прохладой), остальным же не остается ничего, кроме как стянуть с себя всю одежду до грани дозволенного. Убивающая жара, но деньги сами собой не приходят. Игорь, отсидев всю задницу внутри помещения, в один момент резко вскакивает на ноги и неторопливо плетется на выход вместе с какими-то бумагами. Прокопенко ожидает Грома вместе со стажером в своем кабинете, но Димы все нет и нет. Для Дубина было в новинку опаздывать: обычно тот, как послушный пес, сидел под дверью участка еще до его открытия и ждал хоть кого-нибудь, а теперь задерживался практически на полчаса. Это значило лишь одно: произошло что-то серьезное. Но от этих мыслей Гром отмахивается так же ловко, как и от пролетающей прямо перед лицом мухи, распахивая двери. На улице еще хуже. Воздух вязкий, будто бы застывший в пространстве, и дышать приходится в два раза чаще, чтобы не задохнуться. Гром сильнее надвигает кепку на глаза и прячется в небольшом теньке от козырька крыши, наблюдая за редкими прохожими-самоубийцами. На всех нет лица, все мокрые и липкие от пота плетутся куда-то по своим делам, едва перебирая ногами. Это же в какую погоду Дубину придется идти с другого конца Петербурга! Мысли как-то сами собой перескакивают обратно на стажера: в последнее время он вел себя крайне странно, то ли избегая уединенных встреч с Игорем, то ли, наоборот, желая их участить. Дима прятал глаза, стоило им только пересечься взглядами, всегда скрывался за кучей работы и убегал раньше времени вместо того, чтобы привычно посидеть до закрытия в компании молчаливого Игоря, обсуждая с ним последние новости о Чумном докторе. Дело было запутанное, но не нерешаемое, о чем очень яростно утверждал раньше Дубин, а теперь отчего-то замолк, словно полностью и позабыв о нем. — Игорь! — знакомый голос доносится где-то сбоку, и по высокой, щенячье-жалостной интонации Гром сразу распознает того, кому он принадлежит: приподняв пальцами кепку для лучшего обзора, он наблюдает, как Дубин, даже не посмотрев по сторонам, несется через дорогу прямо к нему, привычно сжимая одной рукой лямку черного рюкзака. Дима все такой же, в своей привычной одежде, вот только взгляд какой-то заискивающий и напуганный… — Смотри, оштрафую, в неположенном месте перебегаешь. Не по уставу это. — передразнивает шутливо-серьезно Игорь, скрестив руки на груди, а Дима и не сразу понимает шутку, растерянно уставившись в лицо напарника. И становится до того неуютно от молчания, что Гром машет в его сторону рукой, сморщившись. — Ладно тебе. Почему опаздываешь? Самый прилежный тоже имеет свои слабости? — Игорь, нам нужно серьезно поговорить. — выпаливает Дима на одном дыхании, когда Игорь уже собирается развернуться и уйти в участок, чтобы нагрузить стажера кучей бумаг. Воздух становится еще тяжелее, и Дубину приходится чуть оттянуть воротник рубашки, лишь бы не задохнуться: Гром смотрит на него сверху-вниз, как волк на овцу, и вновь скрещивает руки на груди, кивнув головой. — Валяй. Что случилось? — нервный выдох кажется лишним: Дима жмурится до цветных пятен перед глазами и сжимает руки в кулаки, собираясь с мыслями. А стоит ли, тот ли момент? Хотя куда уже оттягивать, невозможно же так жить, вечно избегая Грома. Да и тот не дурак, наверняка все замечает и не понимает, что происходит. — Игорь, я знаю, что в последнее время я веду себя крайне странно, при этом никак тебе не объясняясь. — начинает он, мелко жестикулируя, и изредка поднимает быстрый взгляд на Игоря, проверяя его реакцию на каждое слово. Но того не пробьешь, у него одно выражение лица на все случаи жизни… — И… Да, я понимаю, что мое поведение странное, потому что нам надо заниматься Чумным доктором, да и вообще все это настолько странно, что… — Дубин выдыхает, опуская голову. Столько готовился, столько репетировал, чтобы теперь вот так сдуться, мямля что-то невразумительное. А ведь у Грома может закончиться терпение, и он предложит перенести разговор на потом, а «на потом» у Димы уже не хватит смелости, поэтому он выдыхает весь воздух с одной фразой. — Ты мне нравишься!.. — Ты мне тоже. — беззаботно и как-то слишком быстро отвечает Игорь, пожимая плечами. Дима смотрит на него неверяще, удивленно хлопая глазами, и Гром кивает в подтверждение своих слов. — Пусть ты приставучий, но напарник неплохой. — Аргх, не в том смысле, Игорь! — разочарованно восклицает Дубин, нервно поправляя очки за дужку. — Ты нравишься мне не как напарник, не как друг, а… А как что-то большее. Я люблю тебя. Понимаешь? И Игорь в самом деле понимает; в голове складывается пазл. И поведение Дубина, и их непривычные разговоры, и даже однажды случайно увиденный профиль майора Грома в блокноте стажера теперь имеют свое объяснение. Он любил его, как должен любить парень девушку. — Типо как педик? — переспрашивает Гром, в душе надеясь, что нет. — Как педик. — соглашается Дубин, считая, что начинать лекцию о том, как правильно называть людей гомосексуальной ориентации, будет глупо. Пусть лучше так, да. Игорь опускает взгляд, тяжело вздохнув, и можно увидеть, как быстро ходят у него желваки. Что делать? От Дубина не спрятаться: его щенячьи глаза смотрят на него внимательно и с ожиданием какого-либо ответа. Да Игорь и сам понимает, что надо что-то ответить! Но что он чувствует сам? Сердце, находящееся под замком столько лет, давно уже не бьется. Гром работает лишь на здравый смысл своей головы — уже однажды понял, что значит податься желаниям сердца. И (ах, какая жалость) ключ от этого замка был давно потерян. Никаких больше чувств, никакой любви, никакой жалости… Он и не сразу понимает, что Дубин подходит к нему непозволительно близко, положив руку на предплечье и заглядывая глаза в глаза. Гром отшатывается, резко сбросив его с себя, и хмурит брови. — А я вот не педик. Еще раз ты меня тронешь… — Игорь не заканчивает фразу, оставляя ее на бескрайнюю фантазию Димы, и грузными шагами заходит обратно в участок. Все разговоры смолкают, и несколько десятков глаз обращаются к разъяренному, как туча, Грому, что уверенно направляется к кабинету Прокопенко. Редко можно было увидеть, чтобы тот сам шел к начальнику, к тому же настолько серьезный. — Смените мне стажера. Отдайте этого кому-нибудь другому. — говорит Игорь с порога, громко хлопнув дверью. Федор Иванович подпрыгивает на месте от неожиданности и ближе подъезжает на своем кресле к столу, сложив руки в замок. Гром присаживается перед ним на стул и повторяет просьбу-приказ. — Я не хочу работать с Дубиным, отдайте его другому. Пожалуйста. — Во-первых, Игорь, несмотря на все мое уважение как к тебе, так и к твоему отцу, в мой кабинет так не заходят. — отчитывает его Прокопенко, на что Гром, отводя взгляд, бормочет: «Да-да, простите». — А во-вторых… Что случилось? Мне казалось, что вы хорошо поладили и работаете плечом к плечу. — Вам показалось. — бурчит Игорь, все еще не смея поднять взгляд. Федор Иванович же все по глазам поймет и опять начнет советы о жизни давать, а нужны ли они Грому? Конечно нет, он сам сможет позаботиться о себе… Ведь так? Гром вздыхает и придвигается ближе, упершись руками в стол. — Федор Иванович, пожалуйста. Я не прошу вас о многом, просто уберите Дубина от меня и все. Я вас больше не побеспокою ни по какому поводу. — Точно не хочешь рассказать мне, что случилось? Я, может, смогу что-то сделать? — последний раз спрашивает Прокопенко, будто Игорь — маленький мальчик, которого нужно уговорить рассказать правду. Тот отрицательно машет головой, слыша, как щелкает в чужих руках ручка. — Ладно уж, перепишу его к Зайцеву. — и вроде Игорю надо бы радоваться, хотя бы улыбнуться для приличия, но вот только никакой радости он не чувствует, лишь разъедающую изнутри боль.***
«За последние два дня в К-ом районе произошло с десяток мелких перестрелок. Как сообщают очевидцы, подпольные наркоторговцы выходят в свет не с самыми хорошими намерениями…» — пишет совсем свежая газета, доставленная в участок. Гром задумчиво кусает кончик карандаша, перечитывая один единственный заголовок вот уже который раз, и думает-думает-думает. Кулаки давно уже чесались набить кому-нибудь морду «по закону», а Чумной доктор, как назло, никак себя не проявлял. Приходится отыгрываться на таких мелких преступниках, которые вроде как и не значительные, чтобы оповещать об их поимке людям, но такие, которых помять будет очень даже нужно. — Я смог вычислить, где они располагаются… — вдруг раздается за спиной, и Гром скучающе переводит взгляд на замявшегося Дубина, прижимающего к груди какие-то бумаги — похоже, свои личные заметки. Прошло чуть больше двух недель с того момента, как они официально перестали быть напарниками, и теперь настала очередь Игоря всячески избегать Диму. Он показательно с ним не разговаривал, игнорируя его существование, выбрасывал от себя всякие бумаги, которые тот приносил, а иногда, не сдержавшись, отсылал куда подальше, причем так звонко, что не раз попадал прямиком к Прокопенко, который, чувствуя неладное, по двадцать минут пытался вытянуть из него хоть слово, а потом отсылал обратно. Конечно же Дубин пытался помириться, сделать вид, будто ничего не было, но лично у Грома это «я люблю тебя» въелось в сознание и не хотело уходить. Разве можно быть обычными напарниками с тем, кого любишь? Нет, нет, и еще раз нет. — Я разве у тебя что-то спрашивал? — огрызается Игорь, отворачиваясь обратно и пряча взгляд в строчках на грязно-серой бумаге. Позади слышится тяжелый вздох, и Дима обходит его, останавливаясь спереди. — Федор Иванович дал мне это дело. — отвечает он невпопад. Гром раздраженно отбрасывает газету на стол и с вызовом смотрит снизу вверх на Дубина, с усмешкой спрашивая: «А письменное подтверждение есть?» Какого же оказывается его удивление, когда тот в самом деле достает аккуратно сложенную бумажку с почерком и росписью Прокопенко, и, Игорь почти уверен, что когда он поворачивается в сторону кабинета начальника, у того резко задергиваются жалюзи. — Так что мы теперь… — Забудь об этом слове, Дубин. Мы не напарники, я работаю один. Всегда работал один. — слова ранят, но Дима старается не подавать виду: он убирает бумажку обратно в нагрудный карман и хочет что-то сказать, как вдруг Игорь поднимается на ноги, прихватив с собой газету, и трясет указательным пальцем прямо перед носом бывшего друга. — Только попробуй туда сунуться. Я не буду тебя спасать. — он хмуро смотрит глаза в глаза несколько минут и, развернувшись, уходить из участка. Только после этого Дубин замечает, что вокруг установилась неестественная тишина, и спешит куда-нибудь спрятаться от любопытных глаз.***
Найти этих подпольников оказалось задачей не такой уж трудной: тут спросить, там надавить, здесь врезать как следует, и все всё рассказали как миленькие (даже помощь Дубина не понадобилась!) Дело остается за малым. Надвинув кепку, Гром неторопливо бредет к полуразрушенному зданию, несильно прикусывая язык. В ушах начинает шуметь кровь, разгоняющаяся от текущего в сердце адреналина. Кажется, когда-то это должна была быть больница, но то ли стройку прекратили из-за недостатка денег, то ли отказались от этой идеи, сейчас здесь остался лишь кирпичный каркас. Самое видное место, поэтому никто и не додумался бы здесь искать. Обнесенная кругом забором с проволокой, она выглядит еще более пугающей и одинокой, словно декорация к какому-нибудь дешевому фильму ужасов. Обойдя все по периметру и найдя прорезанную — по всей видимости плоскогубцами — дыру, Игорь пробирается внутрь и, не задумываясь, заходит в здание. Пахнет чем-то едким и резким, из-за чего первые секунды очень хочется зажать себе нос рукой. Гром спускается по лестнице вниз в подвал, где натыкается на запертую дверь. Ни первый, ни второй раз она не поддается, и Игорь, «действуя не по уставу», ударяет где-то в районе замка ногой, выламывая — то, что называется вижу цель и не вижу препятствия. Внутри оказывается светло и очень-очень тихо, лишь где-то слышен звук соприкасающихся мелких камней. Первое, что приходит на ум — какое-нибудь маленькое животное. Его точно не стоит пугаться. Сохраняя трезвость разума, он проходит дальше, неосторожно пнув ногой какую-то завалявшуюся банку из-под пива. — Неужели в прятки будем играть? — громко спрашивает Гром, размахнув руками в разные стороны, и проводит рукой по чистому столу, лишенному всяких вещей. Просто так он здесь не мог оказаться, а значит, что кто-то притащил его нарочно; подозрения насчет этого места в голове лишь увеличиваются. Значит, совсем недавно были здесь: учитывая, что в таком-то пыльном месте, проведя рукой по столешнице, Игорь не смог собрать ни частички пыли, то значит, что преступники или улизнули пару минут назад, или… Удар прутом, который должен был прийтись на затылок, падает куда-то в шею, и Гром не успевает среагировать, больно падая на колени. Сердце пульсирует в ушах, заставляя руки мелко подрагивать. Он переворачивается на спину, избегая еще одного удара, и на секунду разглядывает лицо дерущегося (может, не больше двадцати пяти, с рыжей щетиной на ярко выраженном подбородке и темно-каштановыми короткими волосами. Видимо, парень не догадался закрыть лицо хотя бы маской), чтобы, в случае чего, успеть составить фоторобот. Резко поднявшись на ноги — и при этом получив железкой по хребту — Гром выжидает нужный момент, когда тот повернется к нему лицом, и со всей силы мажет костяшками по челюсти. Борьба продолжается недолго: по всей видимости парень не ожидал, что Игорь окажется настолько ловким в движениях, и уже через пару мгновений бьется в конвульсиях, пытаясь вырваться из душащей хватки. Его лицо наливается кровью, открытый во всю рот жадно пытается схватить хотя бы немного воздуха, а руки, словно существующие в отдельности от их хозяина, безуспешно пытаются впиться ногтями в предплечья Грома. — Рассказывай, где другие. — хрипит ему на ухо Игорь, крепче пережимая горло, и бедняга рвано стонет от боли, дергаясь, словно змея, и стараясь вырваться хотя бы на мгновение, вдохнуть жизнь и вновь начать бороться за нее. Но Гром не чувствует жалости, он давит сильнее. Ему нужна только информация, а каким способом — не важно. — Отвечай, иначе придушу. — Кого же это? Его? Не самый лучший вариант, майор. — раздается усмехающийся голос позади, и холодное дуло целует затылок, Игорь замирает в неверии, но руки не отпускает, пытаясь боковым зрением взглянуть себе за спину и оценить ситуацию. Не позволяют, грубым движением заставляя клюнуть носом. — Мальчишку отпусти. — Гром цыкает недовольно, закатив глаза, но разжимает хватку, и бандит, с хрипом заваливаясь вперед, хватается за горло, пытаясь отдышаться. На загорелой коже неровной кляксой остаются отпечатки рук — будь это другая ситуация, майор бы гордился этим, но сейчас он лишь думает. Думает-думает-думает, пока кто-то ходит по мелким камешкам неторопливыми шагами. Может, то было все-таки не животное? — И что же, менты решили нагрянуть вот так, без предупреждения? Как нацисты на русских. — в подвале раздается эхом гогот. Вот же ж… — На первый раз прощаем, но на второй я лично пущу тебе пулю насквозь. Гром задыхается возмущением, слыша подобные слова в свой адрес. Видимо, им давали слишком много свободы и прав. Верно сказал Прокопенко: они скоро начнут брать все больше и больше территорий под свою власть, пока не доберутся и до участка. А ведь они могут, им-то не жалко будет подохнуть, раз сейчас так уверенно угрожают майору расправой, а он даже не знает, сколько их там. Два, шесть, десять? Может, вообще один? Хотя, если учитывать мальчишку, то меньше двух быть не может. — Смотря кто кому пустит. — вдруг раздается до жути знакомый голос. Гром оборачивается, мечтая лишь о том, что это будет не он, что это будет кто-то другой, но глаза не лгут: Дубин стоит на нетвердых ногах, сжимая двумя руками ствол небольшого пистолета, направленного прямиком на стоящего позади Игоря преступника. Его вечно мягкие голубые глаза сейчас подернуты дымкой некоего раздражения и опасности, как у очень решительной жертвы перед хищником. Дима кивает в сторону Грома (при этом боясь даже покоситься на него) и произносит, скрывая дрожь в голосе. — Отпусти его. Иначе… — Иначе что? — с вызовом хмыкают ему в ответ, и дуло мягко перемещается по грубым волосам прямо к затылку. Так надежнее, что оружие не выбьют. — Ну, ну, договаривай, копчик, что ты мне сделаешь? — Такое поведение с представителем полиции очень строго… — начинает Дубин, крепче сжав пальцами пистолет. — Наказывается? — заканчивает за него преступник. — Ты уже не первый мне такое говоришь. И, поверь, будешь не первым, и не последним. — он делает небольшой шаг назад, из-за чего «думай» в голове Грома сменяется решительным «действуй». Нет больше времени думать, каждая секунда — милисекунда! — на счету. Игорь резко разворачивается на пятках, ударив преступника под дых, и машет кулаком в район его виска. Тот складывается напополам от боли, не сумев сдержать истошного выдоха, и бьет Грому в ответ в челюсть, скривив губы в мерзкой усмешке. Пульс бьет где-то под черепом, а сердце и вовсе не стучит. Металлический привкус растекается по языку: Игорь сглатывает, отойдя на шаг, и вновь бросается в бой. Со стороны Дубина тоже слышится драка: тяжелое дыхание и редкие вскрики разрезают тишину вместе с треском камней под ногами. Гром злится, очень злится, испуская грохочущие молнии на первого попавшегося под руку, что, впрочем, оказывается полезным. Преступник с грохотом валится на пол, стоная от тянущей боли из-за заломанной за спину руки. В уголках глаз проступают слезы, а сам он продолжает пытаться колотить свободной рукой по Игорю, но это похоже больше на жалкие попытки, чем на реальные удары. Гром торжествует, улыбаясь уголками губ, как тут слышится треск стекла и вскрик-писк Дубина. Игорь оборачивается, видя, как бывший напарник зажат в крепких руках. Его лицо побагровело от нехватка кислорода: он брыкается по земле, поднимая небольшие клубы пыли, и задыхается-задыхается-задыхается, колотя едва сжатой рукой по врагу. И что-то щелкает в мозгу у Грома — тот, позабыв о собственной «проблеме», бросается на выручку, отталкивая преступника от Дубина. Тот откашливается, пытаясь глотнуть хоть немного воздуху и привести дыхание в норму, а позади уже слышится быстрый-быстрый топот ног. «Уходят, уходят, уходят…» — сигнализацией бьется по черепной коробке. — Так, оставайся тут, а я за ними. — командует Игорь, когда Дима заметно приходит в себя и смотрит на него снизу вверх более-менее ясным взглядом. — Я с тобой. — уперто напрашивается бывший напарник, с горечью поднимая разбитые вдребезги очки и оглядывая их со всех сторон. Но Гром не хочет даже слушать: он вскакивает на ноги и уже решительно идет обратно, как Дубин поднимает за ним и выпаливает. — У меня машина! Быстрее будет, чем бежать. — Ладно, раз машина… — быстро соглашается Игорь, и они вместе торопливым шагом покидают подвал. С дороги со свистом шин улетает машина. Нетрудно догадаться, чья. Они запрыгивают в полицейскую машину с мигалками (видимо, у Прокопенко выпросил) и мчатся за ними следом. Игорь, может, и не самый лучший водитель, зато еще ни один преступник не убежал. — Я сообщил всем, они скоро прибудут нам на помощь и… — выпаливает Дубин, по всей видимости решив, что если Гром не выкинул его, как котенка, там же, то можно вести себя, как раньше. — Какого черта ты вообще сюда полез?! — выпаливает раздраженный Игорь; Дима от такого тона вздрагивает и вжимает голову в плечи, пряча взгляд. — Я тебе сказал: сиди на жопе ровно, нет же, тебе нужно лезть сюда! Это последний раз, когда мы работаем бок о бок, Дубин. В следующий раз я и слова тебе не скажу. Будешь сам разбираться. — Как скажешь… — бурчит тихо Дима, и Игорь крепче стискивает руки на рулевом колесе, делая слишком уж резкие повороты следом за машиной. Конечно, он спас его лишь из-за задания и ничего более… — Пушку лучше бери, чем сопли жевать. Давай, по шинам им пали. — приказывает Гром, и Дубин кивает, открывая окно на распашку. На улицах стоит пронзительных визг полицейских сирен и нескольких донельзя напуганных женщин и детей; Дима высовывается наполовину, закрывая один глаз, и целится в колеса уезжающим преступникам. Увы, но первая пуля лишь немного царапает краску на машине. — Что, без очков совсем слепой? Целься лучше! — Дубин глотает обиду и продолжает пытаться, выпуская пулю за пулей. Страшный свист стоит на улицах, пока в какой-то момент из впереди едущей машины не показывается рука с оружием… Стекло разбивается слишком внезапно — Гром теряет управление и едва не въезжает в жилой дом, врезавшись в светофор. Благо, спасательные подушки не срабатывают, но на такой расквашенной в хлам машине далеко не уедешь. Он громко ругается себе под нос, стукнув по рулю кулаком, и поворачивается к Дубину: — Ладно, выходи и жди наших, а я… — но не успевает договорить: испуганный взгляд оказывается прикован к кровавому пятну на рубашке бывшего напарника. Тот дрожащей рукой сжимает рану чуть левее сердца и поднимает полные слез глаза на Грома — и весь мир становится безразличен. Все равно уже и на преступников, и на ссору, ведь Дубин и правда как котенок, всеми забытый и обиженный, забитый камнями от дворовых мальчишек. — Игорь, я не хочу умирать… — шепчут его пересохшие губы, а Игорь не знает, как реагировать. Что делать? Как помочь? Он же не медик, он впервые… Боль ударяет в сердце, словно пронзенная насквозь пуля: ведь не впервые. Перед глазами образ отца, и прежде чем Гром успевает хоть что-то сделать, чтобы попытаться спасти хотя бы этого дорогого ему человека, из уголка губ Дубина течет струйка крови, и веки становятся чересчур тяжелыми…***
Писк какого-то медицинского аппарата заполняет безмолвную палату: отдельную, с одной койкой и небольшой тумбой рядом, где стоит ваза с цветами. Прокопенко виновато общается с начальством больницы за дверью, что-то им пылко объясняя, пока Гром сидит на табуретке возле Дубина, рассматривая его неподвижные черты лица. Как трудно порой самому себе признаться в правде! И разве заслужил Дима такой учести: быть всеми отвергнут, чувствовать к себе ненависть из всех углов? Нет, нет, конечно не заслужил… И Игорь Диму не заслужил, не заслужил и капли его любви так же, как и капли крови. Ведь отца-то тоже можно было спасти! Не будь Гром тогда таким глупым, таким наивным, отец был бы жив и по сей день, продолжал бы работу вместе с Прокопенко, и они бы съездили в Диснейленд, как и хотел Игорь… Но отца нет, а в мыслях только его взгляд, полный горечи и страха. И Гром ниже склоняет голову, стискивая руку Дубина в своих двоих. Он не похож сам на себя, подключенный ко всем этим машинам. Неужели они обеспечивают работу его жизни? Ни один врач не смог дать обнадеживающий прогноз, мол, пока в неизвестном состоянии, будем наблюдать, смотреть, думать… А что, если не успеют вовремя, как не успел Игорь? Что, если Дубин тоже умрет? — Не смей, слышишь… — произносит вслух Гром, не отводя взгляда от любимого лица. — Не смей умирать. Ты нужен мне живой, ты нужен мне… Нам здесь. Я… Я сказал ужасные вещи, Дим, я уже понял это. — он закусывает губу, только чтобы не разреветься. Не девчонка же. Но Дубин плакал… — Пожалуйста, не оставляй меня. Я исправлюсь, слышишь? Я скажу тебе то, что в самом деле думаю… Ты не вызываешь у меня отвращения, я же и сам… Пожалуйста, только очнись, я же… Я столько тебе не сказал. Он прижимается лбом к тыльной стороне ладони Дубина. Привитая еще с детства гомофобия трещит внутри, что так нельзя, что это мерзко и противно, но Гром заталкивает ее глубоко подальше. Не сейчас, не сейчас, когда биение сердца Дубина зависит от машины и равнодушных врачей. Никто ему не поможет, если только Дима не поможет себе сам. И даже Игорь в этом деле бессилен. — Я… Я должен был тогда быть более осторожен. Я знаю, ты говорил мне, что эти методы неправильны. — Гром горько усмехается. — Это так странно, знаешь. Вообще вся моя жизнь странная. Никогда в жизни ни с кем не говорил о таком, наверное, выгляжу как дурак… Он отстраняется, потерев глаза, и аккуратно поправляет выбившуюся светлую прядь за ухо Дубину, а после, немного поразмыслив, склоняется над ним и целует в лоб, крепко и мягко, словно по-отцовски. — Просыпайся, Дубин. — просит-требует-молит Гром. — Мы же напарники.