Облетающие яблони

      Осень. Томная, неторопливая осень красит деревья в ало-огненные оттенки, холодит ветер, укорачивает день, цепко ухватив непослушные сумерки за туманный хвост.              И Франция не смеет ей противостоять, сдаваясь без боя, поднимая, как всегда, белый флаг. Зачем тратить силы на борьбу, если можно наконец выдохнуть после жаркого лета, достать из шкафов тёплые вещи и застоявшуюся бутылку вина…              Днями ещё тепло — я могу подолгу сидеть в кресле-качалке под сенью облетающих яблонь, мусолить пальцы и переворачивать хрупкие страницы привезенных недавно Марселем книг. Но под вечер Джейми всегда приносит мне шерстяной плед, подтыкает ноги и ворчит, что я так простужусь. Можно было бы перебраться на веранду, но иначе Джейми совсем перестанет выходить из дома, по уши закопавшись в старых вещах на чердаке. Дом мы купили не так давно — и теперь он комната за комнатой становится чище и опрятнее, обзаводится занавесками, фарфоровыми статуэтками, вязаными салфетками и прочей милой чушью.              — Тео, — она появляется на пороге столь же неслышно, как и в молодости. Я украдкой задвигаю полную пепельницу за кресло. — Всё пытаешься замёрзнуть?              Джейми медленно спускается по ступенькам, которые мы всё никак не удосуживаемся починить — одна всё прогибается и грозится сломаться. Хмурится, подходя ближе.              — Ты опять курила!              Мне хочется возмутиться и заявить, что это всё ложь, но потом я понимаю — не стряхнула пепел с подола. Вот же, память совсем ни к чёрту.              — Прости, милая, никак не могу бросить.              На колени ложится плед, а Джейми опускается на скамеечку рядом, подпирая подбородок рукой.              — Ты ведь знаешь, что можешь не скрывать это от меня? — в её голосе столько возмущения, что мне смешно. Так много лет, а прячусь как девчонка с конфетами от родителей.              — Прости.              Антрацит глаз трогает улыбка, и Джейми качает головой. Её волосы всё так же черны, как и многие годы назад, — но я-то знаю, что она тщательно закрашивает седину. А я краской не пользуюсь — мои волосы уже давно полностью поседели, и это — ещё одно напоминание, что я наконец старею. Не остаюсь вечно молодой и вечно одинокой. Я плакала от счастья, когда увидела первый седой волос. Когда появились морщины, обвисла кожа и стало тянуть спину от долгих прогулок. Вот дура, да? Но я так устала от своего застывшего во времени возраста, что естественный и, по сути, печальный ход вещей вызывал слёзы радости.              Мы с Джейми долгие годы жили в Париже, поженились, взяв двойные фамилии, работали и любили друг друга. А теперь переехали в глушь, деревеньку с населением в пятьсот человек, лежащую в живописных предгорьях Корбьер. Летом ездили к морю — тут всего полчаса на машине. А Дариус, когда приезжал, потерялся и потом долго ругался, что хуже было бы только, если б мы поселились на необитаемом острове.              Но здесь славно. Соседи — приличные люди, приносят пироги и очень крепкую настойку. Джейми пироги не ест — всё ещё пытается блюсти фигуру и правильно питаться, а вот настойка длинными прохладными вечерами очень пригождается.              — Пойдём в дом? Кажется, ты засыпаешь.              Я улыбаюсь и качаю головой. Вечер так тих и прекрасен, что не хочется нарушать его словами. Голова Джейми опускается на мои колени, а мои руки — на её волосы. Всё тот же парфюм, те же орехово-инжирные ноты. И всё та же любовь, тесно перевязавшая нас в Париже. У нас не всегда всё ладилось, едва даже не разошлись, но Джон — Мероталь — уговорил тогда не горячиться. Было так сложно: мне с боязнью привязываться к людям, Джейми с её отчаянным желанием любви. И всё же мы справились — теперь эти воспоминания лишь тепло стягивают грудь, доказывая, что любые трудности по плечу двум любящим сердцам. Любые… кроме смерти.              Но я не боюсь смерти. И не жажду её. Я знаю, что она придёт в своё время, и тогда мы обе останемся довольны.              Мои сны теперь почти всегда пусты. Наверное, это от спокойной, размеренной жизни. Тосковать по прошлому уже нет сил, и когда-то милые сердцу образы чуть размыло течением времени. Я всё ещё помню те счастливые месяцы, что провела с Блейном — но отпустила его, обретшего крепкую семью после моего исчезновения. Я помню те годы, что прошла рука об руку с Фридрихом — и эта рана, пожалуй, зажила совсем недавно. Может, смерть снова отведёт меня в его объятия…              — Мадам Эйвери-Чжао, — мурлычет Джейми, и я смеюсь. Двойные фамилии были её идеей, а я наконец вернула себе истинную личность.              — Ваша взяла, мадам Чжао-Эйвери, — мы встаём и некоторое время глядим на облетающие яблони. Джейми обнимает меня за талию, дыша в шею, и от этого щекотно. Сердце стучит ровно и спокойно, и дышится так легко. — Пойдём в дом.              Я знаю две истины: я люблю жизнь. И жизнь, наконец-то, любит меня.