«Как уставший персонаж
Я покидаю строй
Давай устроим саботаж
Давай сбежим с тобой!
Давай попробуем сбежать от хищных городов!
Давай сбежим с тобой отсюда, я уже готов.
Давай мы выйдем из игры за северной звездой!
Из дома надоевшего давай сбежим с тобой!»
Москва аккуратно кидает Мите записку. Ей богу, детский сад какой-то, но по-другому попросить брата о встрече он не может. Он просто хочет поговорить. Когда такой шанс еще представиться? Точно не в ближайшее время. Миша с разочарование наблюдает за тем, как Митя, прочитав записку мотает головой. Ну и ладно, значит он придет непосредственно к нему в номер. Если он решил поговорить, то он поговорит. И неважно хочет того его брат или нет. Миша особо не вслушивается в разговор. Смысл? Все равно ни к чему не придут. У него есть другие вещи о которых нужно подумать. Например, как сделать так, чтоб Киев не вышвырнул его за дверь или не позвал охрану. Да как сделать так, чтоб он открыл эту дверь? Есть вариант лезть через окно, на его счастье там есть пожарная лестница. Не столкнет же он его? После переговоров Москва первым покидает зал. Все прошло как он и предполагал. Отвратительно. До позднего вечера Миша места себе не находит в номере. Днем лучше не идти. Мало ли что или кто. Вечером наконец-то оказавшись у заветной двери, Миша стучит. Ему открывают на удивление быстро. Ждал что ли? Грубо хватают за руку и втаскивают в номер. -Так и знал, что припрешься. Чего тебе еще от меня надо, Москва? Что ты еще хочешь у меня забрать? Тебя, твою руку и сердце. Миша вздыхает. Как быстро ему сломают лицо, если он назовет то, что он действительно хочет забрать? Но либо сейчас, либо никогда. -Я просто пришел поговорить, Киев. Не злись на меня раньше времени. -Ты совсем охуел? – Дима делает глубокий вдох и трет виски, - ладно, говори. -Я люблю тебя, - Москва вздыхает, признаться в чувствах своему брату и врагу не так просто, - и вовсе никак брата. -А я тебя ненавижу! Киев бьет его. Бьет сильно. Миша, не устояв на ногах, падает на пол. Слова о ненависти больно режут сердце. Ему даже плевать на все удары и проклятие, которые со всей злости на него обрушил Дима. Он даже сопротивляться не будет. Пусть бьет. Он признался и не жалеет ни о чем. -Проваливай прочь! Миша кое-как встает. Все тело болит. Хорошо. Так и быть. Прочь так прочь. На что он рассчитывал? Что брат его ответит взаимностью и они сбегут вместе в далекие дали? Что за глупая наивность? Такой глупости он от себя точно не ожидал. Москва плетется к двери, как вдруг его резко перехватывают и впечатывают в стену. Миша смотрит в лицо брата и у него сердце удар пропускает. Он не ожидал, что Киев настолько вымотан. Ну, а слезы брата добивают окончательно. -Куда ты собрался, сволочь эдакая? Мишин мозг явно отказывается воспринимать информацию. Его вроде только что выгоняли, а сейчас спрашивают, куда это он. Да что с его братом твориться? Миша порыв свой не сдерживает и кладет, тому ладонь на щеку, вытирая слезы. Руку резко отталкивают, после еще пощечину дают. -Лапы убрал и отвечай на вопрос. -Ты сам меня выгнал. -И поэтому ты решил послушно уйти? -Да?...- Москва явно был растерян таким поведением брата. Чего он от него хочет? То гонит, то уйти не дает. -То есть ты, Москва, настолько ебнулся, что приходишь в мой номер. После неудачных переговоров. В разгар конфликта. Признаешься мне в чувствах, а после сваливаешь?! – Митя снова замахивается и дает Мише хлесткую пощечину, - Ты совсем, Москва?! Миша даже что сказать не знает. Лишь рот открывает, пытаясь слова подходящие найти. Ну, а то, что Киев громко всхлипнув, утыкается ему куда-то в плечо, а после заходится в рыданиях, совсем почву из-под ног выбивает. Молодец, Московский. Действительно, додумался в нынешнее время в любви признаваться. Вот, до истерики теперь довел того, кого любишь. Миша вздыхает. Он хоть что-то может в своей жизни сделать нормально, не разрушая никого и ничего, не причиняя боль всем подряд? Москва неуверенно Диму за плечи обнимает, тот не отталкивает, лишь вновь всевозможные проклятие шептать начинает и будто еще сильнее в слезах захлебывается. Миша его сильнее к себе прижимает. Что он, черт возьми, только что натворил? Какой же он идиот. Митя прав. Действительно сволочь он. Последняя сволочь. -Прости меня. Давай забудем, что я только что сказал? Дальше Миша еще сильнее разочаровывается в себе и в своих способностях успокоить кого-либо. Ему снова отвешивают заслуженных пощечин, в вперемешку со всеми проклятиями и оскорблениями. Ничего, он заслужил. А после, на удивление дрогнувшем голос, Митя из всех возможных слов называет его дураком. И схватив за воротник прижимается к его губам. Миша отвечает. Поцелуй выходит робким, неуверенным, недолгим. Митя отстраняется и смотрит на Мишу каким-то неверящим взглядом и как ему кажется с какой-то надеждой. Потом вновь всхлипывает и утыкается ему в плечо, тихо рыдая. Миша его к себе покрепче прижимает. Он ожидал чего угодно, но явно не этого. -Господи, Москва, почему тебя так сложно ненавидеть. Почему именно ты мил сердце моему? За что? Миша и не знает, что на такое ответить. Только и остается, чтоб набраться смелости и в рыжую макушку поцеловать, да по спине аккуратно поглаживать. Митя успокаивается вроде как. Самому Миши кажется, что он не дышит, на губах все еще привкус солоноватого от слез поцелуя чувствуется. Надо бы сказать что-то. Но что тут скажешь? Нужно было вообще сидеть на жопе ровно и не делать плохо другим. Но сделанного не воротишь. Митя в его объятиях вроде как затихает и поднимает на него свое заплаканное лицо. Мише хочется, чтоб его избили еще раз. Да посильнее, чтоб он не встал вовсе, а мозги на место наконец-то встали. Миша молча смотрит в такие любимые изумрудные глаза, в которых смешались надежда и отчаяние. Москва бы многое отдал, чтоб время вспять повернуть. Не приходить сегодня в номер к брату, не причинять ему вред, не доводить до истерики. -Чего молчишь, Москва? Сказать нечего? Теперь и душу мою забрал. Хотя ее ты давно украл, но сегодня будто точку окончательно поставил. Так и будешь в молчанку играть? А, Москва? Что еще у меня заберешь? Миша молчать продолжает. Стыдно ему. Да и что на все это сказать, он не знает. К таким откровениям он не был готов. Лишь руку одну на щеку брата кладет, большим пальцем поглаживая аккуратно. Миша уже к новой пощечине готовится, но брат глаза прикрывает и к руке льнет. -Молчишь, Москва. Ну и молчи дальше. Раз язык проглотил. Ты за что мне такой сдался? Я тебя ненавидит должен, а не могу. Глаза твои голубые вечно преследует. Я в тебя столько лет влюблен, но подойти и признаться боялся. Вдруг оттолкнешь. Ты ведь такой, и грубо ответить можешь. Стены выстроил, все свои чувства скрыл, а ты пришел и сломал все. Тремя словами. Да еще в такое время. Не стыдно тебе, Москва? Не стыдно, наверное. Совесть у тебя всегда была недостающим элементом. Пусти меня, Москва, дай я хоть умоюсь, а то небось у меня все лицо опухшее, некрасивое. -Красивое…- пожалуй единственное, что в голову приходит. Да, глупо, но Миша ничего вымолвить не может больше, лишь так и продолжает Киев по щеке гладит, а другой рукой крепче к себе прижимает, отпускать не желая, даже в ванну. Его чувства взаимны? Этого быть не может…. -Красивое говоришь…А говорить не разучился. Что, Москва, меня отпускать не хочешь? Ну, ладно, не пускай. Тогда уж совсем меня не отпускай. Ишь какой. Крадет. Потом не пускает. Совсем ты, Москва, оборзел. Ну, так и быть, раз так стоять хочешь и говоришь, что красивый я, давай так и стоять. Ты же меня, наверное, теперь совсем истеричкой считаешь, Москва. Ну и считай. А я не выдержал просто, внутри что-то сломалось. И все. -Не считаю,- из-за чего ему Киев истеричкой считать? В этом срыве только он и виноват. Явился, когда дали понять, что не хотят с ним разговаривать. С порога заявил, что любит. Вот и довел. Во всем Миша виноват. Как всегда впрочем. -А смотрите. И вправду говорить умеет. Предложение подлиннее не скажешь, Москва? А то тебя как правило не заткнешь. А ты меня все же пусти, Москва. Тебе самому умыться надо. А то совсем я тебе твое красивое личико разукрасил, Москва. Нос разбит, губы разбиты, на щеке царапины. Идем, Москва, умою я тебя и перекись у меня есть где-то. Идем, - Митя голову чуть поворачивает и ладонь невесомо целует, от такого у Миши внутри все сжимается, - Идем, Москва, идем. Я не специально тебе лицо твое разукрасил. Я не сдержался, ты не сердись на меня, Москва. Хорошо? -Я не сержусь, я заслужил. -Может только пару пощечин. Все, Москва, идем. Успеем поговорить. Киев из его объятий аккуратно высвобождается, за руку берет, в сторону ванны ведет. Миша идет послушно, пытаясь понять, что происходит. У брата голос после истерики осипшей, его хоть и зовет Москвой, но без привычной грубости, даже наоборот, ласково. Да и вообще и в поведение Киева, и в речи все эмоции будто в одну смешались. Боль, сожаление, облегчение, нежность, подавленность, любовь. А что делать с этим, непонятно. Да и что делать им двоим тоже не ясно. Не расходиться же? Брата в таком состояние явно одного оставлять нельзя. Да ему бы и самому не хотелось сейчас в одиночестве остаться. Хотя, то чего хочет он, сейчас абсолютно не важно и учитываться не должно. Он все испортил. Киеву больно сделал. Он уже жалеет, что признался в чувствах. Миша морщится слегка, когда ватка с перекисью губы касается, но терпит. Так в тишине и стоят. Митя ему раны аккуратно обрабатывает и промывает. Москва смотрит на него, хочется ему еще один поцелуй получить. Миша не сдерживается. Еще за одним поцелуем тянется. Киев ему со всей нежностью отвечает. Миша снова вкус слез на губах чувствует. Быстро отстраняется и на брата смотрит, у того и вправду снова слезы по щекам текут. Опять он ему больно делает. Москва было хотел прощения начать просить, но Киев его за воротник обратно к себе тянет, в поцелуй возвращая. Потом в уголок губ мягко целует и снова к ранкам его возвращается. — Вот и все. Синяки твои заживут, Москва. Дальше что? Ты только не уходи, Москва. - Тебе водички налить? – Миша себя опять убить хочет. Его остаться просят, а он про воду. Ей богу, в кого он такой урод и идиот. - Обо мне все же решил позаботиться? Ну, пойдем, Москва. Нальешь мне водички. А то и в правду пить хочется. Миша бережно его за руку берет, будто фарфор, и в комнату ведет, на кровать усаживает. Воду в стакан наливает и ему протягивает, а сам неуверенно рядом садиться. За плечи аккуратно приобнимает, Митя не противиться, сам ближе придвигается и голову ему на плечо кладет. Москва голову чуть поворачивает и вновь в макушку целует, крепче к себе прижимая. Таким открытым и беззащитным он брата никогда не видел. И все он виноват. Пришел, даже ворвался, не спросив, сломал все стены. Имел ли он права так поступать? Определенно нет. Киев говорит, что он душу у него украл, Миша всего себя взамен отдать готов. Но примет ли? -Митенька, нам нужно решить, что делать дальше. -Митенька. Ласково уже меня зовешь. А я все Москва да Москва. Не обидно тебе, Москва? Я целоваться хочу. -Я имел ввиду что… -Я понял, что ты имел ввиду. Но я целоваться хочу. Митя, стакан пустой отставив, за поцелуем тянется. Миша не отказывает. На поцелуи все отвечает. По волосам и лицу Киев гладит. Тот будто в себя потихоньку приходить начал. Но не гонит Мишу, все также целует ласково. После рядом укладывается и поближе прижимается, позволяя обнять себя. -Ты меня и вправду любишь? Чего же молчал так долго? А в любви признаваться явился, когда нам ну никак вместе быть нельзя. Мы по разные стороны баррикад с тобой. -Я понял одно, что либо признаюсь сейчас, либо так молчать и буду, - Миша вздыхает тяжело, - мы можем быть вместе. Мы сбежать можем. Переждем несколько дней здесь, в Беларуси. Сделаем поддельные документы и сбежим. -То есть ты предлагаешь предать наши страны и наши народы? Миша губу закусывает. А ведь действительно, это предательство получается. После такого им на века путь на Родину закрыт. Так и придется таскаться незнамо где и надеется, что тебя не выдадут обратно. А там только тюрьма. Почему же они не люди? За что они вынуждены быть заложниками обстоятельств? Да, даже будь они людьми, их бы в предательстве не обвинили только в том случае, если они бы были просто обычными гражданскими. И то не факт. Миша чувствует аккуратные и нежные прикосновение кончиков пальцев к щеке. Киев на него смотрит, ответа ждет, но не торопит. Миша вздыхает. Соблазн сбежать слишком велик. Если все правильно провернуть. Договориться с какой-нибудь Канберрой или Женевой. То можно это осуществить. Но насколько это правильно, когда они как столицы в данной ситуации должны быть со своими? А что вообще правильно? Как столицы.... Как столицы они должны много чего. И хоть кто-нибудь когда-нибудь подумал, что эти столицы живыми являются, у них тоже есть свои эмоции и чувства? Миша вздыхает и собирается с силами. -Да. -Хорошо. И куда ты меня украсть решил? Миша ошарашенно смотрит на него. Вопрос Киева про предательства, он рассматривал как риторический, но не как нормальный вопрос. И явно не ожидал того, что Дима просто согласиться. Даже не раздумывая -Чего замолчал опять? Если красть меня решил, то куда-нибудь подальше от всего этого. Миша поверить в это не может. Ему просто так дают свое согласие. Настолько без раздумий, что можно было бы подумать, что Киев только и ждал этого. Только вот фингал под глазом и разбитая губа не сильно эту версия подтверждают. Хотя уже не важно. Ему ответили взаимностью и согласились с ним бежать. Так что брата он увезет настолько далеко, насколько может. Раз тот сам просит. -Австралия? -Хорошо. У тебя телефон поблизости? Напиши Коле, что нам на несколько дней нужно в Беларуси затеряться, а потом пропасть. Миша кивает. Так просто? Ему кажется, что это сон или он просто свихнулся. А вдруг действительно всего лишь сон? Миша себя щипает сильно. Больно. Киев удивленно его руку перехватывает и целует аккуратно. Теперь уже плачет Миша, от счастья. -Ну вот, теперь ты плачешь. По очереди плакать будем? – Киев чуть улыбнувшись, слезы ему вытирает. -Ты сейчас серьезно говоришь? -Про что именно? -Про бегство -Да, душа моя, серьезно. Давай уедем отсюда и будем счастливы.