Свидетели Иеговы

      — Господи, Салем, мальчик мой, как ты можешь такое говорить? Он же твой отец! — Все мы рано или поздно умрём, такова жизнь. — Юноша с безразличием пожал плечами и зашагал в сторону лестницы, всё ещё продолжая крутить письмо в руках, после чего резко остановился и выглянул из—за плеча. — Хотя ты права, такое зрелище нельзя пропускать. Посмотрю на него в последний раз, надеюсь, к моему приезду он доживёт, хочется высказать ему всё. Старая горничная Мадлен только и успела, что тяжело вздохнуть. Салем неисправим, и его можно понять. Старые шрамы до сих пор давали о себе знать, и эта боль со временем стала источником его силы.              А еще источником безумия. Одному дьяволу известно, что на самом деле пережил Салем. Он изменился. Совершенно не в лучшую сторону. Мадлен не нравился его внешний вид. Вместо того, чтобы скрывать уродливый шрам, располовинивший лицо практически посередине, юноша его подкрашивал ярко—алой краской. Но горничная отгоняла подозрения. Нет, Салем не из тех, кто свернет с пути. Он выполнит миссию. Он сможет. Нет ничего важнее экспедиции в космос. Салем обещал.              Впрочем, его отец тоже многое обещал. И за своё доброе сердце оказался в одной петле с теми, кто предавал, грабил и убивал. Порой даже милосердие оказывается преступлением, но что мы можем сделать с виновниками? А даже если что—то и можем, то остаётся их по праву рождения отвергнутым потомкам? Салем всего лишь мальчик, но Мадлен уже видела. Видела, что преступником он станет вовсе не из—за благодетелей. Она знала, каким бывает Салем. И облегчённо выдыхала, когда он отворачивался. Мальчик должен покорить космос. Не для себя и не для людей. Хотя... Может, отчасти и так. Космос должен забрать то, что приняло лицо Салема. Увести от них всех это странное, невообразимое ощущение неминуемой гибели. Забрать антихриста...              Дотянуться до звезды, обжечь ладони, как каждый раз в подвале, соединяя провода в жирным металлическим чревом. Разбухшая кожа, лопающиеся волдыри. Все не так, опять не верно, не по схеме, безуспешно. Снова и снова — надтреснутый голос над ухом:              — Меня не поймаешь. Дальше Энцелада, но с каждой ошибкой ближе к тебе. Ты почувствуешь мои прикосновения на твоём голом мясе. Но прогнать не сможешь.              И кровь лилась из ладоней, сливаясь с болотным светом, обволакивающим Салема из—за спины.              — Каков верный шаг, сын мой?              — Я не знаю! Не знаю! — Скрежетал по металлу голос Салема. — Я устал целую вечность искать то, что никогда не видел и не знал! И больше не буду этим заниматься! Ты не отец мне. И никогда им не был. — Салем опустил окровавленные руки на колени. Красные маки остались на брунатного цвета штанах.              — Ты смеешь отказать мне? — Голос — острая сталь на конце лезвия. — Ходишь по краю. — Да пошёл ты! Ты и твоя миссия. Думал разукрасить меня, засыпать невзгодами выше моей головы и сломить? Ещё раз повторяю: ничего больше выполнять не буду. — Хорошо. Ты сделал свой выбор. Но звездолёт тебе теперь ни к чему. В прочем, как и воздух. Замигал красный цвет и завизжала сирена. Надрывно и резко, почти так, как Салем схватился за горло, пытаясь вдохнуть. Голос пропал, растворился во мраке. Там, где потопал последней шлюпкой умирающий Салем. Звездолёт накренился, затрещал. Стремительно несся к неизвестному. Сколько времени прошло — одному отцу ведомо. Когда Салем последним пальцем держал ускользающее сознание, всё затряслось. Звездолёт рухнул, оставив за собой глубокий ров на каменистой земле. В иллюминатор заглянула волосатая голова. Салема подхватили крепкие руки и выволокли наружу. Воздух заполнил лёгкие, как вода трюм с пробоиной. Мрак отступал перед свежестью и белый свет снова приобрёл краски. До слуха донеслось:              — Ай да, брадки! Посмотрити што тут у нас! — К источнику звука притопало пары три ног.              — Да это же лысый бибизян, брадочки!              — Што делать будим с ним?              — Низнаю, надеюсь у него есть бананы.              Перед глазами Салема стояла расплывчатая пелена, но даже с этими едва уловимыми силуэтами он понимал — его окружила стая обезьян. Разумных, что ещё хуже.              — Б—бананы...              В горле пересохло. После полётов тяжело говорить. Руки едва поднимаются в воздух, пытаясь указать на запасы пищи. Пусть едят, лишь бы оставили в покое. Их здесь большинство.              — Божечки, взгляните, — обезьяна взяла в руки старый магнитофон бумбокс, — что это за аппарат такой?              — Н—не...трожьте...              — Что?              — Кажется, он сказал потрогать.              Большой обезьяний палец провёл по панели и задел кнопку "пуск", после чего из коробки заиграла богемская рапсодия.              А ведь все должно было случиться иначе. Никаких обезьян и (тем более!) Фредди Меркьюри. Можно было понадеяться, что приматы Салему чудятся после мухоморов на завтрак, но их лики, силуэты, разговоры были слишком реальны.              — Эй, пацан, — грубым басом позвал самый крупный из них, — мы собираемся украсть метеорит из кольца Сатурна. Нам нужна твоя помощь.              «Точно, мухоморы», — подумал Салем и полез в карман. Указательным пальцем провел по маленькой иконе, бегло мысленно прочел Символ Веры и… Внезапно его осенила мысль.              — Ребята, — на выдохе позвал он, — а вы буддисты или христиане?              Один из бибизянов громко, слишком по—человечески засмеялся. Если бы Салем вместе с мухоморами вкусил бы ещё и фирменного десерта Мадлен с мышьяком, то он бы решил, что смех этот был скорее ржаньем гнедого коня. Но, к сожалению, все его надежды оправданы не были: бибизяны более чем реальны. И более чем громкие в своём заявлении:              — Ножи в кармане, земля под нами, аллах с нами, вперёд мусульмане! — загоготал старший бибизян.              Салем почесал ушибленный затылок, ещё раз обвёл взглядом дримтим-хаус, в который попал, пересчитал бибизянов и чётенько заключил:              — Ахуеть.              Бибизяны схватились за руки (Салем так и не доучился до теории человеческой эволюции, а эти волосатые идиоты обозвали его лысым бибизяном, видимо, в знак родственности), запрыгали и забугагали вокруг него. Сейчас они как никогда явно показывали свою цель, наворачивая возле Салема что ни на есть настоящие кольца Сатурна. Метеоритом, видимо, был сам юноша.              — Ну шо, брадка, литим?              — К Сатурну? — глупо заморгал Салем.              — Дурнои, на вписку к брадкам, у них уже всё заряжина.              — А... на чем же? Звездолет-то...покоробило чуть-чуть.              Клубы дыма, точно в атоме, жались к кораблю.              — Дак на вилосипедах, дурень.              Какие это велосипеды! Сталь и песок. При каждом повороте тяжёлого толстого колеса рассыпалось золото, а частицы с невероятной скоростью восстанавливались. Салем почувствовал между ног холодную спину инопланетного жеребца. Его пробрала дрожь, точно песок из колёс заструился под кожей. Бибизяны и мальчик выстроились в вереницу. Будто связанные прочной лентой, синхронно огибали метеоры и спутники. Глухой удар. Тяжкое приземление. Салем не заметил как перед оравой выросла малахитовая дверь, весом и ценой своей явно превосходящей любой материк Земли. С еле уловимым треском она распахнулась. Безликое существо, обросшее редкой жёсткой шерстью блистало проплешинами по всему телу. "Приложили к нему, не иначе" Существо гаркнуло:              — Пароль. В руках каждого из спутников мальчика образовалось по красочному яйцу. Они лопались и выпускали из себя потоки чисел в желтой слизи. А у Салема как было пусто, что в голове, что в карманах, так и осталось.              Существо приподняло полулысую бровь.              — Я слышал, как вы орали что мусульмане. А щас принесли крашанки? Религиозные межгалактические путаны! — Малахитовые двери стали закрываться, стирая свой низ и окрашивая золотой песок зелёной крошкой.              — Нет, нет, нет, брадочки!!!!!! — Заверещал бибизян, лупя себя жилистыми кулаками в грудь, — Нам надо туда!              — Зачем? — Спросил Салем, лупая глазами. Он не понимал ничего и до падения на эту планету. После — уж и подавно.              — У них на кухни куличики с бананами! — Ответил другой бибизян, — Бери врата штурмом!              — Так вы же мусуьмане? — Всё ещё стоял на месте Салем.              — Да, но куличи на Пасху хотят всеееее! Всереёёёд! И кони, повинуясь велению, рванули в щель, что становилась всё уже. Бибизяны кричали так громко и так сплочённо, что и у Салема вырвался крик:              — А-а-а-а! За домашнюю колбаску наху-у-уй!              В последний момент врата захлопнулись. Все бибизяны были на месте. Салем не понимал почему, но это его радовало. Они все вместе поскакали на кухню, где должны были быть куличики с бананами вместо изюма. Изюм в выпечке Салем никогда не любил. Остановились возле огромного здания, вылитого из янтаря. В его стенах были залиты травы, цветы и ленты. Рубиновая крыша походила на передзакатное солнце. Вошли. Это и была кухня. Столы тянулись в бесконечность. За одним из них, на лавке, сидел никто другой как Иисус. Он за две щеки наминал крашенное яичко, держа в руке верхушку кулича.              — А воскресать кто будит? — Самый главный бибизян положил руки на меховые бока.              — Кто не поест — тот не воскреснет, — Ответил Иисус и отвернулся.              Салем ошарашенно глядел перед собой. Сын божий как ни в чём не бывало доедал кулич, осторожно постукивая свободной рукой яичком по столу. Покрашенным яичком.              — Господи...              — Да? — Иисус пододвинул корзинку ближе к краю стола, — Кушайте, угощайтесь, всё свежее, сегодня с мамой приготовили утром. Бибизяны словно апостолы расселись вокруг Христа за столом. Салему же досталось место Иуды.              — Ммм, какие вкусные куличи! — воскликнул бибизян, — Банановые!              — Очень годные! — Салем кивнул, — они же без глютена, верно?              — Без чего?              — Без глютена. Господи, вы же не клали в эти куличи проклятый глютен?              — Без глютена же невкусно получается... Только Иисус успел пожать плечами, как Салем свалился на пол, покрытый весь адскими пятнами аллергии. — Вот так и вычислили Иуду.              Воздух вдруг стал таким душным, нагретым, отдающим чем—то кислым и до тошноты сладким одновременно; Салем схватился за горло, чувствуя, как время этой планеты сжирает его быстрее, с каждой долей секунды заливая жаром алого все больше. Минута — только и всего — как горло начало распухать. Бибизяны беспокойно запрыгали вокруг, плюясь крошками. Иисус, чавкая, повторил:              — Кто не поест, тот не воскреснет. Салем захрипел, выталкивая из себя остатки сгущенного, уже бесполезного кислорода. Кровавая мокрота сорвалась с его губ под ноги сына Божьего, и что-то в этих водянистых пятнах напоминало крест. Перевёрнутый крест, на которой Иисус наступил голой стопой, будто говоря: всё.              — Брадок не дышыт! — в один голос всплеснули бибизяны.              — Ну, и Бог с ним, — ответил Иисус, вставая и дожевывая свою пасху.              Сознание Салема непрестанно выплевывало образы из жизни, а когда и они иссякли, в дело пошел желудочный сок его разума и перед глазами вертелись замертво падающие бибизяны. Образы затухали и наконец рассыпались золотым песком. Смерть во имя человеколюбца.              — И что это, черт побери такое?!?              А живые бибизяны затряслись и чуть не попадали все разом: над столом нависла пресвятая дева. Подбоченившись она, казалось, взглядом свергала весь гнев божий.              — Я тебе на кой заповеди читала?              — Ну, Мам!              — Опять на чистку к Будде захотелось? И пусть от неё пахло чистой невинностью и молоком, образ довершался запахом мокрой земли. Мокрой земли. Иисус заморгал. Кулаки, несмотря на боль, сжались. Что-то холодное коснулось его плеча.              — А мне что теперь делать? — процедил плохо различимый Христом светящийся Салем. Пустые глазницы настойчиво искали ответ. От неожиданность сын божий только икнул.              — Этого мне давай...              Малахитовые двери лопнули. Болотное свечение раскрасило комнату, возвеличивая их красоту и стать. Перевёрнутый надломленный крест в руке и чёрная ряса волочили костлявое тело.              — С Буддой о сыне твоём после поболтаем, Мария.              Мария со свойственными ей печальными глазами, кивнула. Её чёрные тонкий брови изогнулись в неприветливые дуги. У сына божьего такая человеческая мать... Иисуса положили в гроб. Строгий голос напутствовал:              — Только не усни на этот раз, ради Бога.              Иисус ничего не ответил, только закрыл крышку с той стороны. Люди ждали благодатный огонь. Их нежные души собрались в одном месте с неимоверной верой в чудо. Пока один из человеков читал молитву, а другие склонили головы, сопровождающий Иисуса черканул спичкой. Искра упала на факел и сниизошёл благодатный огонь. Настала пора, когда сын Божий воскрес! Этот ещё не сгинет в пасти смерти!              — Иисус, вставай, — молвил голос.              — Ещё пять минуточек...              Так и настал конец света.