night primrose

Несмотря на свои десять прожитых веков за спиной и немалый опыт в таких делах, Минхо сглупил. Голод ударил в голову отчего-то резко и слишком весомо для того, чтобы противиться инстинкту. Здраво думать не получалось, от слова совсем. Желудок стягивало, внутренности крутило — Минхо был нестерпимо голоден. Безлунная осенняя ночь холодила и без того холодное тело и подогревала животный аппетит. На парковке полицейского участка стояло несколько припаркованных пустующих иномарок, а из решетчатого окна тепло и почти приветственно горел свет. Чем ближе Минхо подходил к нему, тем ярче ощущался горький запах дешёвого кофе из автомата, оседающий на рецепторах блеклой поволокой воспоминаний о первооткрывателе эдакого напитка. Наглый японец хоть и не был первым, кто разработал эту гадость, но присвоил себе на долгое время патент на авторство, из-за чего памяти Минхо и остался первым и оттого ненавистным. В затуманенном инстинктом сознании едва ощутимо проскользнул приторно-сладкий оттенок чего-то фруктового, но одурманенный голодом Минхо совсем не придал этой мелкой детали значения. Не заметил. А зря. Потрепанная годами решетка с окна полетела по асфальту с мелкими искрами, подобно фантику от конфеты. Старое хиленькое стекло посыпалось сотнями мелких осколков на обшарпанный бетонный пол. Сейчас Минхо мог всё. Внутренний зверь был голоден и намеривался утолить свою жажду любым путем. Ему понадобилось ровно восемь секунд, чтобы расправиться с окном и проникнуть в помещение. Ещё три — чтобы найти и вцепиться в не успевшую даже ничего сообразить жертву. Горький запах кофе и металлический привкус на языке дурманили сознание ещё больше. Клыки остриём вонзились аккурат в сонную артерию несчастного дежурного, и тёмная кровь брызнула на губы. Тело бедняги-полицейского ещё несколько секунд билось в судороге, но довольно скоро обмякло, опадая трупом на руки нападавшего. Для удобства Минхо осел на пол, с жадностью лакая из мёртвого мужчины остатки крови. Та была горькой, такой же как и на запах, но достаточно густой и тёмной, чтобы вдоволь насытиться на ближайшую неделю и не мучиться от скручивающей желудок боли. Бездыханное тело с глухим ударом свалилось на пол окончательно, а Минхо, вытирая рукавом толстовки остатки своего ужина с лица, медленно приходил в себя. — Ебать, чувак... ты его грохнул за пятнадцать секунд, — раздалось звоном в ушах. Незнакомый голос за спиной заставил его обернуться в испуге и замереть на месте прям так — на коленях рядом со свежим трупом. У бедняги всё еще были в ужасе раскрыты глаза, в которых навечно запечатлен смертельный испуг. — Научи меня так же! В местами ржавой камере, в простом народе именуемой обезьянником, сидя на изрисованной, потрёпанной жизнью лавке сидел парень. Самый обычный, молодой и симпатичный парень. Тот не выглядел испуганным или что-то в этом роде, максимум, что выражало его лицо – удивление и интерес. Он так спокойно разговаривал с Минхо, только что, по сути, убившем человека, и просил научить его так же? Именно от этого парнишки несло приторным сладко-фруктовым запахом, но Минхо осознал это слишком поздно. Он стоит пару секунд, просто пялясь на юношу, но приходит в себя, когда звонкий голос снова обращается к нему из-за решетки. — Чего застыл? — кинул паренек, прежде чем встать с нагретого местечка, подходя вплотную к железным прутьями ограды. Метал наручников звонко ударился о те и противным звуком ударил Минхо по голове настолько, что он аж дернулся и мученически скривился от неприятной вибрации в висках. — Что, прости? — наконец он встал, отряхивая свои брюки от пыли с пола. Теперь Минхо мог размышлять более-менее здраво, но это, честно говоря, мало чем ему помогало. Если этот мальчишка видел только что тут произошедшее, то почему не дрожит от страха и не пытался хоть как-нибудь спасти свою жалкую жизнь, а так нагло с ним разговаривал, в открытую хамил и, кажется, в чем-то даже восхищался? — Ты под чем-то? — Ли спросил первое, что пришло на ум и вопросительно выгнул бровь, рассматривая парня с головы до ног. Тот был одет, мягко говоря, странно: бежевая водолазка с накинутым сверху черным драным свитером. Это и свитером-то сложно было назвать — больше похоже на рыболовную сеть или небрежно распущенный моток ниток; странные массивные ботинки и серые, явно повидавшие в своей жизни многое, рваные джинсы. — Не, чувак, я не торчу, — у Минхо в голове вертелся только один вопрос: люди всегда так странно разговаривают или этот один такой индивид со странностями? — Ты реально свэговый, мы могли бы закорешиться! — Нет, парень, прости, но я не балуюсь таким, — Минхо уже не видел смысла оставаться тут, но мальчишка этот уйти со спокойной душой не давал. — Каким? — Веществами. — Мы друг друга походу не поняли, чувак... Меня зовут Хан Джисон. Ладно, за все тысячу с хвостиком прожитых лет Минхо ни разу не встречал никого подобного Джисону. Пришлось обыскать карманы начинающего остывать трупа, найти ключ от камеры, ключ от наручников и освободить паренька взамен на молчание. Но если бы всё было так просто! Тот пристал к Минхо, как банный лист, со своими непонятными словечками и шёл за ним вплоть до того момента, как старший не взорвался и не остановился посреди моста над рекой. — Да чего ты прицепился ко мне?! — выкрикнул он в пустоту наконец повернулся к парню, — Я тебя не понимаю. Или разговаривай нормально или вали домой, пока я не вернул тебя обратно в участок. Хан резко остановился и замолк, заинтересованно наблюдая за Минхо. Ему жуть как хотелось поговорить, особенно с таким искусным и умелым убийцей, как кричащий перед ним мужчина. — Ладно, Чува- — Прекрати! — Перебил Минхо, встряхивая младшего за плечи. Джисон вопросительно вытянул лицо и пару раз глупо моргнул, прежде чем переспросить: — Что? — Прекрати называть меня чуваком! — Ты не сказал как тебя зовут! — возмутился теперь Хан, — Я не экстрасенс. — Да, прости, — Минхо медленно выдохнул и уселся на парапетное ограждение моста, на что Джисон как-то странно среагировал: дёрнулся в его направлении, но, увидев, что тот сидит уверенно и даже не шатается, отступил, — Ли Минхо. — Крутяк, Минхо, ты походу ни капли не акрофоб, — Джисон высунул голову за ограждение, поморщился и тут же шагнул назад, — брр... Наверное не падал ни разу. — Падал. И не раз, — безразлично пожал плечами Минхо, откланяясь чуть назад — над водной гладью реки. Хан на это среагировал, опять же, испуганной дрожью, но всё-таки продолжил болтать обо всём подряд, почти не запинаясь. — Так а как ты того мусора грохнул? Он же раза в два крупнее тебя! — Парень нашарил у себя в кармане какой-то леденец в изрядно помятой и потрепанной упаковке и отвлекся на него, с аппетитом проходясь языком по химозной сладкой карамели. И в глазах у него было такое искреннее, наивное детское счастье, что даже Минхо удивился и решил спросить: — Джисон, — тот отвлекся от леденца и вопросительно моргнул, склонив слегка голову набок, — Сколько? Сам Джисон осекся и не совсем понял сути заданного вопроса, но попытался ответить наугад: — Сколько мне дадут? Ну... Если мусора ещё раз попекут, то, скорее всего, пожизненное. Но вряд-ли поймают, это была одноразовая оплошность, — Джисон снова повеселел и вернулся к своей сладости, от которой уже у него и язык синий, и губы. Минхо даже не сразу осознал услышанное. Он изначально хотел узнать возраст парнишки, но его рассуждения заинтересовали намного больше. Парень не выглядел как серьёзный преступник — слишком молодой и с наивным блеском в глазах. О нём могло сложиться представление, как о подростке-бунтаре, школьном хулигане, на крайний случай — плохиша с района, промышляющем дебоширством и вандализмом, но ничего серьезнее граффити на заднем дворе школы в ним не вязалось. — Что ты сделал? — поинтересовался Ли и склонился над Джисоном, пытаясь в темноте разглядеть его лицо — узнать, не врёт ли мелкий просто ради развлечения, рискуя лишиться жизни в любой момент. — Убил, — легко пожал плечами Хан и снова вернулся к леденцу, в то время как Минхо удавился воздухом и чуть не свалился назад, но во время поймал равновесие и спрыгнул, от греха подальше, с ограды обратно на бетонный тротуар моста. — Сначала отца, потом мать, после – дядю, но его противная жена так визжала, что пришлось и её заодно, — Джисон, будто вспоминая, поежился. — На этой семейке и засекли. Но у меня ещё виды на младшего брата. Ли прожил в относительном одиночестве тысячу лет и ему никогда не было особо интересно, как и чем живут люди. Но Джисон... Джисон к себе притягивал. И даже сложно сказать чем именно. Минхо решил узнать, несмотря на то, что собирался вернуться домой к рассвету и за день закончить с последними штрихами своего романа. Книга подождёт, а вот такой интересный и пленяющий экземпляр, как Хан Джисон – вряд-ли. — Зачем? — Минхо не наседал, но и Джисон не шибко-то сопротивлялся — рассказывал всё, как есть, не скрываясь. Минхо видел много смертей, столько же, если даже не больше, убийц. Много читал об этом и в своё время писал. Тема простая и заезженная, старая настолько, что может потягаться с ним самим. Но что-то было именно в самом Джисоне, и это «что-то» хотелось раскрыть. Посмотреть и прощупать. Удивительно, но хотелось понять. — Они заслужили, — Хан смачно облизал карамель, а Минхо в очередной раз скривился от приторного химозного запаха. Когда люди лакомились патокой – существовать было намного приятнее. — Когда родился Феликс — мелкий мой, мне был всего год, — продолжил без стеснения Джисон, — и почему-то с его появлением я стал резко никому не нужным, прикинь? Они сдали меня в приют! Выкинули меня, как бездомную псину на произвол судьбы! А Феликса оставили, — Хана снова передернуло, а блестящие недавно наивностью глаза начинали наливаться злобой и горькой обидой. — И любимый Ликси жил себе, припеваючи, шоколадную пасту ложкой жрал и ни в чём себе не отказывал, пока я дрался за порцию холодной комковатой манки на завтрак! — Джисон кричал и смеялся, истерически, надрывно. Ходил из стороны в сторону и размахивал руками. Но не плакал. Ни одной слезинки по пухлым щекам всё ещё не скатилось. — Ни один из этих ублюдков меня не пожалел. Никто! Ни родной дядя, ни бабушка с дедушкой. Но со стариками расправились ещё до меня. Жаль. А я вырос. Вырос тем, кем меня сделал блядский приют. Я поменял пули в автоматах на настоящие перед тем, как отец пришёл на свой любимый пейнтбол. Каждую субботу в десять тридцать он ходил туда с Феликсом. Но в тот день почему-то пошел один. Я испортил тормоза в машине матери, но в тот день Феликс заболел и не поехал с ней за покупками. Я убил дядю и его жену, но Феликса снова не было с ними, хотя эта мелкая дрянь должна была быть там! Джисон упал на колени и затих. Но Минхо слишком отчетливо слышал, как каждая слезинка скатывалась по щекам и падала, разбиваясь о холодный бетон. Теперь Джисон плакал. Плакал тихо, почти беззвучно, но с такой ощутимой горечью, что будь у Минхо сердце, его обязательно бы щемило. Но даже в его отсутствие, он чувствовал что-то странное, необыкновенно неприятное. Будто бы промозглая поздняя осень теперь бушевала не на улице, а внутри него, холодя и без того мертвенно ледяные внутренности. Это сложно было стерпеть, и невозможно описать, но чувствовать хоть что-то было для Ли давно забытым воспоминанием, со временем слившимся с фантомным ощущением прошедшего смутного сна. А Джисон всё так же тихо плакал, роняя соленые слёзы. И ему было абсолютно плевать сейчас, видел ли его кто-то или нет. Было всё равно на время, место и компанию, потому что болело невыносимо. Как бы он ни пытался внушить себе, что уже всё зажило и оставило за собой только ненависть и жажду мести, но всё равно в нём жил ребёнок, которому больно; ребёнок, который нуждается в любви и заботе. Джисон в свои двадцать всё ещё оставался маленьким мальчиком, рыдающим по ночам из-за несправедливости мирового распределения. — Джисон... — Минхо аккуратно присел рядом с парнем и уложил холодную ладонь на плечо, от чего тело вздрагивает и дрожь проходится вдоль и поперек. Оба молчали. И кто знает, о чём думает Джисон сейчас, или что творится в голове у Минхо. Проходит минута, две, пять. И Джисон в конце концов повернул голову к Ли. Тот даже в темноте ночи видел мокрые дорожки слёз на опухшем лице и в голове даже секундно проскальзывает мысль стереть горячие слёзы холодными пальцами. И Минхо поддался. Протянул ладонь к лицу и большим пальцем словил последнюю слезу, смахивая ту. — Я хочу убить его! — Снова взорвался истерикой Хан, наваливаясь на Минхо, — Я не хочу, чтобы он жил! Феликс забрал мой шанс на нормальное существование, а я заберу его жизнь! Он не достоин жить, не заслужил даже самой паскудной, хреновой жизни с канализационными крысами. Помоги... — Что? — Старший отстранился, почувствовав неприятный зыбкий холодок по позвоночнику. — Помоги мне убить его! Ты же делаешь это не впервые! Что тебе стоит сделать так же с ним? Это же просто еда для тебя, да? — Нет, я питаюсь только людьми, от которых невыносимо несёт горьким кофе и дешёвыми сигаретами. Они не нужны никому, кроме самих себя и от того, что не стало очередного такого экземпляра, мир не обеднеет. Это не мой выбор — убивать. — Он тоже никому не нужен здесь! Феликс не заслуживает жизни и никогда не заслуживал! Умоляю, Минхо, — Джисон мёртвой хваткой вцепился в ворот пальто Ли и сумасшедше кричал, умолял и плакал. В молодых глазах было столько боли и отчаяния, сколько Ли за своё существование почти не видел. Но ведь его не должны были трогать чужие слёзы, это никогда не приводит ни к чему хорошему, — убей эту мразь. Мы же так похожи — я убиваю, ты тоже убиваешь. Помоги... Минхо вспомнил кто он, вспомнил, что на самом деле он давно не чувствует ничего, и никогда больше не сможет почувствовать. Ему всё равно. Это человеческий порог боли, с которым молодой парень не смог справиться и его это никаким образом не касалось. — Нет, Джисон, мы с тобой не похожи. Я убиваю, чтобы жить, а ты живёшь, чтобы убивать. Это разное. Минхо отцепил от себя пальцы Хана и встал, ровно подняв голову. Он выше этого. Намного выше. Минхо ушёл по-английски, не попрощавшись. Хан Джисон — не более чем ночная примула, оставить его было не сложно. Почти. Тысяча лет одиночества прошла быстро, он ничего не потерял и ничего не обрёл. Его вечное существование в этом и лежит — он ничего не находит, а оттого и не может ничего потерять. Он забудет Джисона быстро. Как люди забывают ночные кошмары, так и Джисон затеряется в мутных воспоминаниях прошедшей ночи. И только будет он теперь возвращаться в каждую безлунную ночь для Минхо. И смотреть на него будет так же: отчаянно, сломано, с живой надеждой. И Минхо уже на четвертую такую ночь захочет умереть. Но в нем вечность, в нём воспоминания о потрёпанном парнишке и странном чувстве в груди, где когда-то находилось живое сердце. Теперь вечность в одиночестве была адом, потому что уже ничего нельзя было исправить. Хан Джисон умер в ту ночь. Не выдержал собственной боли и спрыгнул с того злосчастного моста. Теперь парень навечно заключен в объятиях такой пугающей его при жизни водной глади.