— Мне плевать на остальных, Джон. Разве ты этого ещё не понял? Свобода от людей значительно упрощает процесс работы и милостиво избавляет от неудобных эмоций. Злость, разочарование, тоска — всё это превращает в недееспособного инвалида. Так зачем обременять себя лишними социальными условностями, если они рано или поздно приведут тебя к неминуемому поражению?
Я знаю: ты не любишь людей. Любому это становится очевидным после разговора с тобой. Зачастую ты довольно резок, груб и совершенно не стеснен в выражениях. Особенно в адрес тех, кто раздражает чрезмерной глупостью и неспособностью видеть дальше своего носа. Бываешь нетерпелив и крайне ворчлив. В речи часто прослеживается критика чужих действий и мыслей, причём не всегда приятная. Все эти детали составляют довольно яркий, узнаваемый образ нелюдимого человека и моментально избавляют от иллюзий на его счёт, и все же… Твои слова стали для меня полной неожиданностью. В них было столько жестокости, холодности и цинизма, что я поначалу опешил. Мне было сложно вымолвить даже одно незначительное слово. Когда оцепенение прошло, я почувствовал, как разочарование стало охватывать все тело и разум. Вся радость быстро испарилась, оставив вместо себя пустоту. Черную, бесконечную, густую и вязкую, словно кровь. И смыть её не получалось, как ни пытался… Ужасное чувство. Не хотелось бы испытывать его вновь, ведь когда оно овладевает тобой, весь мир теряет яркие, сочные краски. Все становится каким-то серым, бездушным и некрасивым. Поверь, я понимаю, о чем говорю. Точно такие же ощущения были после твоего триумфального возвращения из мёртвых. Знаю, это звучит неправильно. Любой на моем месте радовался бы и восторгался воскрешению близкого человека. И я должен был радоваться, потому что такой удивительный подарок получает далеко не каждый человек. Но я злился. Жутко злился. И чувствовал опустошение. Я горел, Шерлок. Буквально сгорал от боли. Моё сердце ныло, так ныло, будто по нему долго и методично скользили хирургическим ножом, категорически отказывая в наркозе. Все эти годы, пока тебя не было, я не жил. Существовал. Каждое утро заставлял себя вставать с кровати и плестись на работу вместо того, чтобы просто прострелить себе череп. Каждый день приходилось бороться с мыслями о том, что если я не справлюсь, если я сломаюсь, позволю боли затопить сознание, то очень скоро стены нового дома будут украшены мириадами кровавых брызг… Вместе с мозгами. Хах. Не слишком здоровые мысли, согласись. Наверное, хорошо, что ими я так ни с кем и не поделился. Иначе меня снова сочли бы непригодным. Точно уволили бы с работы, списали бы в утиль, как тогда, после войны. Надеюсь, ты никогда не узнаешь, каково это быть списанным в утиль. С молчаливого согласия грёбаного «добродетельного» государства. Я солдат, Шерлок. И врач. Я слишком часто видел смерть, чтобы позволить себе роскошь ни разу не задумываться о ней. У меня на глазах погибали люди. Совершенно разные люди. С разной судьбой и предысторией. Отважные мужчины и женщины, юноши, совсем зелёные мальчишки, едва-едва окончившие школу, дети, старики… Все с разными мечтами, сокровенными желаниями. Война не щадила никого. И она не была справедлива. Вот вообще ни к кому. Ты либо помираешь, либо кого-то застреливаешь. И не важно кого: беспринципного монстра или какого-нибудь паренька, возможно, совсем юного, возможно оказавшегося на войне лишь по воле случая. Получающего удовольствие от насилия или чувствующего тошноту из-за него. Неважно. А знаешь почему? Потому что для любого «идеального» солдата важно разобраться со всяким, кто носит вражескую форму. И здесь остаться чистым совершенно нереально, понимаешь? В то время каждый день сопровождался едким порохом, пеплом и оглушительными звуками. Громкими, громовыми взрывами, внезапно выбивающими почву из-под ног. Пулями, поражающими в самое сердце. Навсегда усыпляющими. Ежедневно слышишь, как люди умоляют спасти любимых. В каждой мольбе — отчаяние, слёзы, вера. А потом… Потом затухание надежды. Хорошо, что ты этого не видел. Всё это так хорошо въедается в память, что даже при большом старании изъять не получается. Ни стереть, ни подменить. И тошнотворные запахи разложения тоже. Собственная смерть меня не пугала. Может быть только в первые дни сражений. Напрягало другое: то, что я кому-то не смогу помочь. Например, беззащитной девочке, не успевшей вовремя найти безопасное место, или её бедной матери… Я боялся, что не успею продлить жить солдату. Неважно какому, молодому или зрелому. Боялся увидеть в чужих глазах пустоту. Или услышать, как замирает дыхание. Почувствовать, как тепло, каплей за каплей покидающее ослабленный организм, исчезло. Осознать, что процесс необратим. И замереть самому. В беспомощный ярости, в знакомом содрогающем горе, в бессильной борьбе с собственной дрожью в кулаках. Часто трясся. Нервничал. Заламывал руки и ходил взад-вперёд, напоминая безумный, выведенный из строя маятник. И все равно каждый раз кто-то умирал. Очень сильно хотелось кричать. Вопить так, чтобы трещали все стекла! А ещё чертовски хотелось разрушать все вокруг. Колошматить и пинать стены, превращать любые предметы в груду металлолома. И даже ценную технику страх как хотелось изуродовать до неузнаваемости! Но я не имел права так делать. Приходилось брать себя в руки и подавлять стресс, чтобы сражаться за чужие жизни дальше. Учиться замыкать эмоции и отправлять их на самое дно своей души. Я не имел права тогда отступать. Мне нельзя было думать только о себе и своих желаниях. Ради других людей я должен был забыть о своих чувствах. Они были неважны. Они мешали выполнять работу. Работу, которую я не хотел бросать, потому что мог приносить кому-то пользу. В этом я видел смысл своей жизни. Иронично, что работа включала в себя не только исцеление, но и разрушение чужих судеб, чужих жизней. Хах. Должно быть, я сейчас размышляю как распоследняя сволочь. И ведь я видел смысл даже тогда, когда сердце разбивалось вдребезги. А оно разбивалось неоднократно, потому что там, на поле битвы я оставлял друзей. Всех тех, кто мне небезразличен. Кому-то попадала пуля в лоб, кого-то лишали конечностей, а кого-то и вовсе разрывало на куски. Руки, ноги, головы, органы… Бездыханных тел валялось много. Слишком много, чтобы нормально их сосчитать. Друзья и враги располагались друг на друге, родные руки переплетались с чужими, повсюду стоял отвратительный смрад. Кругом царило такое месиво, что порой только хрен мог разобрать, кто где находился. А ты стоишь живой. Объятый пламенем и неприглядной смертью. Бьёшь себя по щекам, перешагиваешь через других, требуя от своего организма выбраться из паралича и двигаться дальше. Требуя от своего мозга забыть о боли и просто идти. Либо стрелять из автомата, либо оказывать медицинскую помощь. Одно из двух, главное — не оставаться бесполезной, мёртвой декорацией в этом безумном хаосе. После войны мне пришлось заново собирать себя по кусочкам. Пришлось смириться с громадными потерями и искать работу. Чтобы занять себя чем-то нужным, да и просто, чтобы выжить, прокормиться. Даже заставил себя записаться к психотерапевту. Банально потому что, самому справиться со всем навалившимся дерьмом — нереально. Мне нужно было избавиться от кошмаров или хотя бы уменьшить их количество, чтобы не сойти с ума. Уж слишком часто безобразные картины тревожили сознание. Слишком часто я вспоминал и чужую смерть, и чужую трусость, и чужое предательство. Каждую ночь слышал пронзительные вопли безутешных родственников и товарищей вперемешку с глухими рыданиями грубый хохот. Видел дьявольскую усмешку и полное отсутствие какого-либо сострадания. Ещё где-то издалека доносились чьи-то хриплые мольбы о помощи… Тихие-тихие, оставленные без внимания. А потом я встретил тебя. Необычного, удивительного человека. Того, кто смог починить сломанного. Того, кто помог обрести крылья и вернуть вкус жизни. Благодаря тебе я вспомнил, что не бесполезен, что все ещё могу быть кому-то нужным, и боль уходила на задний план. Каждый раз отправляясь в новое приключение, позволял опьяняющему восторгу охватить меня с головой. Что-то делать, предпринимать, изучать, познавать новое. Просто применять навыки и чувствовать себя наполненным чем-то светлым, быть… По-настоящему не мёртвым. Звучит странно, но, думаю, это вполне подходящее определение для моего состояния. И я искренне благодарен тебе за это. За чарующие, ослепительные цвета, окрасившие мир вокруг; за восхитительные, непередаваемые, поражающие красотой звуки, вырывающие из вакуума и холодной тишины одиночества; за мелодии, вытягивающие из жуткой, затягивающей апатии. Или даже депрессии. Не знаю из чего точно. Но в любом случае я начал чувствовать себя лучше. Гораздо, гораздо лучше. И поэтому мне было так тяжело принять факт твоего «воскрешения». Ведь я… Ценил тебя и, собственно, ценю до сих пор, доверял и доверяю тебе. Пускай мы не воевали вместе, но совместное проживание и расследования сблизили нас. Ты стал для меня самым дорогим другом. Видеть твою смерть — это не то же самое, что видеть смерть незнакомца. Эмоции вроде бы те же, но в твоём случае они намного глубже. И если уход другого человека я мог как-то перенести, пускай и с трудом, то твой… Знаешь, то что я не повторил судьбу многих сослуживцев после Афганистана: это уже одно большое чудо. Когда ты вернулся, сияющий радостью, предвкушением и весельем, я почувствовал, что проваливаюсь в бездонную яму. Во мне бурлили ярчайшие негативные чувства. Мной овладело неприятное ощущение обмана, будто надо мной жестоко посмеялись. Мне тогда казалось, что всё пережитое не имело никакого смысла. Ни визиты к могиле, ни откровенные разговоры, ни погружение в тёплые воспоминания. Ничего. Весь этот опыт словно потерял цену. Он превратился в жалкий фарс, идиотский спектакль, служащий болезненным развлечением. Мне тогда показалось, что наша дружба для тебя ничего не значит. Ведь мало того, что ты обманул и за столько дней не дал даже крохотного намёка о том, что жив, так ещё и явился… Вот так. Словно тебя ничего не волнует, кроме моей гипотетической реакции и возможности посмеяться. Я чувствовал себя растоптанным и даже в каком-то смысле брошенным. Я думал, что ты считал меня недостойным доверия и мало-мальского уважения к чувствам. Мной овладело ложное убеждение, будто всё наше прошлое — всего лишь игра, способ развеять мучительную скуку, разъедающую, как ты выражаешься, мозг. И впервые, представляешь, ощутил себя сломанным. Но уже не солдатом, а израсходованной игрушкой, с которой было весело. Весело какое-то время. А затем внезапно надоевшей. Той старой, исполосованной игрушкой, которую не жалко выбросить в помойное ведро. Хах. Помнишь, я как-то обвинил тебя в эгоизме? Оказывается, я не лучше. Думал о боли, вновь и вновь переваривал пережитое, пытался справиться с нахлынувшими эмоциями и сконцентрировался исключительно на себе. Даже не сообразив, что тяжело-то, какой сюрприз, было не только мне одному. От обиды наорал на тебя, вмазал, как тогда мне казалось, по чересчур самодовольной физиономии и продолжал кипеть. А когда ты начал рассказывать о произошедшем, я просто взял и прервал. Хотя, очевидно, тебе очень хотелось поделиться со мной тем, что пришлось провернуть для фокуса с фальшивым суицидом, и чем пожертвовать, чтобы разобраться с громадной преступной сетью. И это моя большая ошибка. Я должен был замолкнуть, должен был выслушать, ведь ты так редко высказываешься о том, что тебя сильно тревожит… Ты хотел, чтобы я понял. Понял всё самое важное. Но я решил проигнорировать и отмахнуться от объяснений, как от назойливой мухи. И ты закрылся. Замолчал и уже не поднимал эту тему. А я дурак, больше и не спрашивал. Хотя очень хотел. Но не мог. Каждый раз меня останавливал ужасный стыд и неловкость. Да уж… И сейчас отчего-то тоже чувствую разочарование. От того, что ты сказал. Глупо, наверное. Ведь ты и раньше давал понять, что тебе глубоко всё равно на людей. Что тебя никто не заботит. А я почему-то всё равно цепляюсь за эти несчастные слова и ощущаю неприятный осадок где-то внутри себя. Может быть, в желудке? Надеясь отвлечься от болезненных мыслей, поднимаю взгляд на небо и щурюсь от яркого, ослепительного света. Сегодня на улице прекрасная погода: воздух немного влажный, но не слишком сырой и не холодный, было достаточно комфортно. На асфальте виднеется несколько лужиц, мерцающих озорным светом. Они были украшены живописным отражением: на гладкой поверхности покоилась маленькая копия кафетерия, красиво расписанного в пастельных тонах с декоративными бежевыми стульчиками и столиками. Под мягкое шевеление ветра качалась вывеска с декорированной, изящной надписью, а вместе с ней — чудесные цветы, уютно расположившиеся на подоконниках. Неподалеку стояло дерево. Большое, массивное, густое и пышно цветущее. Листва элегантно обрамляла ветви и пестрила сочным яблочно-зелёным цветом. Плавные жёлтые переливы протекали по бокам, немного небрежно, словно они разбрызганы акварелью слегка зазевавшимся художником. От маленькой дивной картины мои губы невольно растянулись в улыбке. Необъяснимый спазм, охвативший тело, медленно растворился среди полотна удовольствий. На душе стало радостно и сладко, словно на дорогу удалось отведать немного бисквита с нежнейшим мягким кремом и парочкой вкусных ягод. На улицах резвились дети. Мальчишки и девчонки, выглядевшие примерно лет на девять-десять, беззаботно кричали, размахивали руками, гонялись друг за другом, словно сумасшедшие и со всего маху прыгали по лужам, разнося повсюду множество брызг. Взрослые, проходившие мимо, раздражённо фыркали и косились на детвору, недовольные тем, что идеальные костюмы слегка подпорчены. Кто-то спешил на работу и поэтому злился, внезапно увидев перед собой препятствие. А кто-то добродушно усмехался. Я же окончательно расслабился и позволил звонким ноткам детского смеха вытеснить на какое-то время остатки мелькавших огорчений. Ты же выглядишь максимально сосредоточенным и хмурым. Красота окружающего мира сейчас отошла для тебя на задний план, как и мелькавшие рядом прохожие. Направляешь свой взгляд далеко вперёд и о чем-то беззвучно шепчешь. Вероятно, строишь догадки о предстоящей работе и вновь возмущаешься из-за продолжительной тишины со стороны Грега. Но я могу заблуждаться. Перевожу внимание на мимо проезжающие машины и вновь погружаюсь в свои мысли. Настроение у тебя сейчас неважное, поэтому я счёл за лучшее не затевать лишний раз разговоров и погрузиться снова в размышления. Вспоминаю чашку ароматного, душистого чая, милую улыбку Мэри и тёплые объятия. Боже, до сих пор благодарю удачу за то, что она послала мне столь невероятную, потрясающую женщину. Добрую, умную, понимающую с полуслова. Спокойную и очень внимательную. Без её поддержки я бы вряд ли справился с твоей «смертью» и совладал с приступами вины. Ох, сколько терпела она мои частые ночные пробуждения, мои выкрики и кошмары… Даже страшно считать. И совершенно не ревнивая. Понимает, что поддерживать связь с лучшим другом для меня необходимо, и не осуждает. Наоборот, поддерживает. Сегодня предложила навестить тебя, разузнать, как ты и отправиться в полицейский участок за новым делом. Просто святая женщина. Должно быть я счастливый человек, раз обрел любимую, с которой мне легко и комфортно, и друга, который дорог вместе со всеми своими невозможными фокусами и выходками. И пускай мне временами плохо от накрывающих воспоминаний и мы с тобой не всегда сходимся во взглядах, я всё равно рад. Рад тебе, тому, что ты жив. Пускай даже если я и злился сначала. Поток приятных мыслей как будто ускорил время и сократил дорогу. Обойдя ещё несколько кварталов, мы добрались до нужного полицейского участка. Скажи я кому-нибудь, что это место вызывает у меня тёплые чувства, наверняка посчитают сумасшедшим. И, наверное, будут правы, ведь сюда заглядывают не по счастливым обстоятельствам, только когда нужна помощь в тяжёлых, критических ситуациях, но я всё равно доволен. Где, как не здесь, найти захватывающее, головокружительное дело, пьянящее яркими эмоциями и выбросами адреналина? К тому же, здесь можно повидать Грега, который всегда вызывал у меня симпатию своим добродушным, мягким характером и прямолинейностью. Мы прошли несколько коридоров и поднялись на нужный этаж. Оглянувшись по сторонам, я ощутил напряжённую обстановку. Люди нервно перебегали с места на место, волочили кипы документов, принимали звонки, неприязненно косились друг на друга при столкновении и огрызались. Со стороны выглядело так, будто все куда-то спешили, пытались в срочном порядке справиться с неподъёмным уровнем накопившихся задач, но все действия безрезультатны. Я нахмурился и слегка поёжился. Может, нам не стоило сегодня приходить? Не хватало ещё нам самим стать дополнительным источником стресса для сотрудников. — Шерлок, может, нам лучше уйти? — неуверенно оглядываюсь назад и провожу рукой по волосам, чувствуя себя неловко. — Сегодня, похоже, все на взводе, и день неподходящий для визита… — С какой стати нам уходить? — ты слегка поворачиваешь ко мне голову и приподнимаешь бровь. — Очевидно, сотрудникам до нас сейчас нет ни малейшего дела. Что довольно-таки удобно. Почему бы не воспользоваться столь чудесным обстоятельством и не получить желаемое? Если мы сейчас развернемся, то поймём, что зря пришли и потратили время совершенно впустую. Меня это не устраивает. — Но… Проблемы… Ты презрительно фыркаешь и только ускоряешь шаг, заставляя меня напрячься тоже. Лишь бы не отстать и не потеряться. — Брось, Джон, какие проблемы? Проблемы у нас были с Мориарти, а это так, пустяк. «Конечно, в сравнении с этим гребаным психопатом всё становится охрененно простым и не стоящим лишнего волнения. Подумаешь, какие-то там простые смертные, чрезмерно нагруженные заботами…» Ну вот, теперь надо снова ускорять шаг. Чёрт возьми. У него что, к спине приделан пропеллер? Почему он вечно несётся, словно пытается обогнать ветер? Честное слово, мой друг не человек, а тайфун. Самый настоящий. Или неудержимая буря во всей своей красе…» Поток брюзжания пришлось прекратить, когда ты, стремительно обогнув несколько пролётов, резко остановился. То, что я со всего размаху не врезался в твою спину, можно назвать большим чудом. Впереди раздавался громкий раздражённый голос, от которого могли бы ходить даже стены, и я поднял взгляд. То, что я увидел, заставило меня застыть в полном удивлении, печали и неуверенности. В конце коридора стоял Грег. Я не видел выражение его лица, но заметил понурые плечи и слегка поднятую руку. Он явно пытался что-то сказать, наверное, возразить, доказать правоту, но безуспешно. Стоящий рядом тучный, грузный круглолицый мужчина в солидном, дорогом костюме пресекал все возражения, не давал вставить ни слова и едва ли не выплёскивал слюну. — Баран, идиот, неспособный дать вразумительного ответа! Ещё раз спрашиваю: где нормальные отчёты? Что это за жалкие сопли вместо материала? Почему здесь описаны результаты только двух дел, а? — С-сэр, нам не хватило времени… Увесистый кулак со всей силы треснул по стене. Будь я помоложе, то вздрогнул бы от столь яркой вспышки агрессии, особенно если бы был наедине с разгневанным начальством. Крайне разгневанным, не контролирующим эмоции начальством. — Не хватило времени?! Инспектор Лестрейд, мне казалось, что ясно выразился касательно установленных сроков. Я ПРЕДОСТАВИЛ ВАМ БОЛЕЕ, ЧЕМ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ! Больше, чем вы все, пустоголовые лентяи, того заслуживаете! Мне не нужны отговорки из детского сада. Мне нужны НОРМАЛЬНЫЕ объяснения вашей нерасторопности! Я недовольно поморщился. Должен сказать, такая манера общения мне никогда не нравилась. Чрезмерно грубая, экспрессивная, используемая не ради взаимопонимания, а ради унижения. Ты, Шерлок, конечно, тоже зачастую резок и пренебрежителен в общении, но, по крайней мере, понимаешь, когда перегибаешь палку. Помнишь, как однажды на Рождество наговорил Молли слишком много неприятного, откровенного и личного? Ты тогда ранил её чувства, поступил с ней не слишком по-дружески. И всё же тебе, далёкому от мира эмоций, хватило совести попросить прощения. С искренним желанием исправить ошибку. Ты каждый день скользишь по тонкой грани, балансируя между честностью и жестокостью. Иногда проявляешь решительность, иногда колеблешься так, словно не осознаешь, когда следует промолчать, а когда высказать недовольство. Ты не стремишься нравиться людям, но пытаешься быть терпимым. Иногда, насколько это возможно в критической ситуации и с особенностями сложного характера. Что я, собственно, ценю. Ведь тебе нелегко сдерживать язвительные замечания. Но этот мужчина… Чем дольше я стою и слушаю его речи, тем сильнее хочу ударить. Я не питаю иллюзий насчёт работы в полиции. Она — тяжелая, требующая оперативного реагирования, стрессоустойчивости и стальной выдержки. Она откровенно выматывает. Как врач я это прекрасно понимаю. И всё же Грег не заслуживает такого отвратительного отношения к себе. Он добрый человек, лояльный, мягкий, но при этом способный быть твёрдым, когда нужно. Справедливый, ценящий свою работу и старающийся выполнить её как можно лучше, качественнее. Из-за чего не всегда возвращается домой вовремя, часто страдает от недосыпа и усталости. Он не жалуется, но я-то прекрасно вижу. Чтобы видеть, необязательно быть гением. А начальнику всё равно. Он, очевидно, не собирается останавливается. Только раскаляется всё сильней и сильней, словно выведенный из строя чайник, слишком долго простоявший на огне. — Хорошо, раз по-хорошему не понимаешь, растолкую по-другому. Если я завтра не увижу подробных отчётов по всем текущим расследованиям, уволю к чёртовой матери. Жалеть не буду, даже если сочинишь «убедительные» аргументы. Бесполезный, медлительный балласт мне нахрен не нужен. Надеюсь, объяснять больше не надо? Плечи Грега опустились ещё ниже. Моё сердце сильно сжалось от сочувствия. Как бы мне хотелось сейчас вмешаться, подсобить другу, повысить голос! Я было дёрнулся, двинулся вперед, но спустя мгновение остановился. Сцепил пальцы в кулаки и заскрежетал зубами, подавляя импульсивный порыв. Нет, мне уже за тридцать. Нельзя поступать, как глупый мальчишка. Нужно действовать рационально. Если сейчас вмешаюсь, то сделаю только хуже всем вокруг. Нужно постараться успокоиться. Праведный гнев никому сейчас не поможет. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я втягиваю носом воздух и выдыхаю его. И так до тех пор, пока градус напряжения не спадает. Прикрыл глаза, позволяя себе ненадолго перенестись в другую, более спокойную обстановку, и сосчитал до десяти. Разжал кулаки и, когда способность ясно мыслить вернулась, повернулся к тебе, чтобы предложить деликатно уйти, но в удивлении замер. Тебя рядом не оказалось. «Какого…?» Ну, конечно. Ты воспользовался ситуацией и исчез в неизвестном направлении. В который раз. Пора бы мне перестать забывать об этой нелепой, ужасной, кошмарной привычке. И где мне теперь тебя искать? Наглый, совершенно неугомонный обормот, ей богу. Я растерянно осматривался, пытаясь определить, что делать дальше. Оставаться на этом месте долго нельзя, не хватало ещё спровоцировать дополнительный конфликт. Лучше всего воплотить задуманное, но оставлять тебя здесь одного не хочется. Тем более, если собирался вместе с тобой отправиться на Бейкер-стрит… Прозвучавший сигнал развеял мои сомнения. Достав телефон из кармана куртки, я обратил внимание на вкладку с уведомлениями и, сдвинув брови к переносице, прочитал только что пришедшее сообщение: «Не советую задерживаться в этом унылом участке ради моей персоны. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось срочно удалиться. Появилась необходимость разрешить некоторые вопросы. Лучше возвращайся домой. Или, если не передумал, можешь дождаться меня на Бейкер-стрит. Но учти, я вернусь не скоро. Вероятно глубокой ночью».Шерлок Холмс
Мда… Некоторые вещи не меняются. Стоит тебе что-то вбить себе в голову, как тут же забываешь обо всем и мчишься вперёд реализовывать планы. И на что я только рассчитывал? Может, действительно воспользоваться твоим советом и пойти домой? И к чёрту этот визит и это дурацкое времяпрепровождение… Может, и правда лучше прийти в другой, более удачный день? С другой стороны я давно не видел миссис Хадсон. Неудобно как-то. Некоторое время стою, потирая шею, а потом прихожу к выводу, что всё-таки стоит вернуться сегодня в старую квартиру хотя бы ради этой чудесной женщины. Скоротаю с ней время, дождусь тебя и заодно выскажу всё, что думаю по поводу внезапных исчезновений. Ладно хоть ещё предупредил, удосужился написать… Наконец приняв решение, разворачиваюсь и направляюсь к выходу. К счастью, люди были слишком заняты, чтобы обращать на меня внимание и продолжали суетиться дальше. Не то чтобы обратное было бы проблемой, но отвечать лишний раз на вопросы я не горел желанием. Немного не дойдя до конца коридора, я напоследок обернулся и посмотрел в сторону Грега. Искренне надеюсь, что у него всё будет хорошо и ситуация с отчётами благополучно разрешится. Мысленно пожелав другу удачи и крепких нервов, я скрываюсь за дверьми и стараюсь переключить внимание на что-то более приятное.***
Откидываюсь на спинку кресла и вытягиваю ноги вперёд. Ночной мрак давно окутал город и погрузил мирных жителей в сладкую дремоту. Он кажется густым, объёмным, вездесущим, способным проникнуть в любой уголок планеты. Например, в эту крохотную, но такую знакомую, уютную гостиную. Вокруг меня темно-темно, словно по краям винтажной фотографии растеклись чернильные паутинки и образовали плотный красивый узор. Разбавлялись потёки мягкими волнами света с оранжево-красными переливами. Исходили они из пламени, приятно потрескивающего в камине, и поочередно мерцали, подобно светлячкам. Если внимательно приглядеться и подключить капельку воображения, то можно представить себя в лесу, бредущим по тонкой извилистой тропинке, в сопровождении причудливых, молчаливых фонарщиков. Маленьких волшебников, украшавших округу внешним и внутренним светом, тихой поддержкой. Кудесников, что согревают одним только почти незримым и незаметным присутствием. За окном негромко подвывал ветер, ветви деревьев мягко качались из стороны в сторону, словно танцуя под хорошую музыку. Вместе с тем неспешно капал дождь и, примерив роль аккомпаниатора, рисовал мелодичный ритм, погружающий в дивную гармонию из звуков, переплетающихся меж собой стройными нитями. На душе спокойно. Никуда спешить не надо: завтра у меня выходной, срочных, неотложных дел нет. Сейчас я окутан в большой тёплый, кашемировый плед и наслаждаюсь медленными глотками ароматного чая. Нотки бергамота с тонким цитрусовым шлейфом приятно баловали вкусовые рецепторы и дарили ни с чем несравнимое наслаждение. Такое сильное, что и вприкуску ничего не хотелось. Вспоминаю чаепитие, любезно организованное миссис Хадсон сегодня днём. Сладкий напиток, бережно разлитый по маленьким фарфоровым чашкам, струящийся тонкой спиралькой дымок, больше похожий на прозрачную пенку; капелька масла, кружащаяся вихрем вниз к самому донышку; несколько блюдец с угощениями… Булочки сконы, обильно политые домашним абрикосовым джемом; нежные бисквиты со взбитыми сливками; маленькие капкейки с крохотной вишенкой на верхушке кружевного крема; лимонные брусочки с пронзительным вкусом, искрящимся на языке… И, конечно же, реплики героев из мелодраматического сериала, трепетно любимого нашей замечательной квартиранткой, обрамляли всю эту красоту незатейливым шумом. Миссис Хадсон была очень рада моему появлению. Из-за этого мне даже стало стыдно, ведь в последнее время я очень редко навещал её. А ведь ей тоже было тяжело. И как она справлялась два года одна с твоей «гибелью»? Совсем одна, без нормальной поддержки, уже немолодая… Нехорошо получилось, что я её так бросил наедине с горем. Извинившись, я пообещал, что буду приходить чаще, хотя бы на минутку. Как-никак, она тоже знакомый, родной человек. Кажется, от моих слов она расцвела и стала счастливей. На пороге я долго не простоял. Миссис Хадсон сразу увлекла меня за собой на кухню и за суетой погрузила в лёгкий разговор. Болтали мы о многом: о том, как она поживает, на какие концерты она сходила, о моей работе, о наших счастливых буднях с Мэри, о нелепых и очаровательных неурядицах, устраиваемых тобой… Я с огромным интересом слушал о твоей жизни здесь до нашей первой встречи и часто улыбался. Или посмеивался, особенно на моменте знакомства с полицией Скотланд-Ярда. Бедный Грег! Каких ему усилий, наверное, стоило поверить в то, что ты причудливый гений, а не психопат… Интересно, где ты сейчас? В какие дебри завели тебя дела? День-то давно закончился, его сменила поздняя ночь. Надеюсь, с тобой всё в порядке и ты не истекаешь кровью. Я бы не удивился такому исходу, учитывая твой образ жизни и упрямый характер, но и рад бы точно не был. Хорошо бы ты поскорее вернулся. Может сообщение написать, чтобы ты наконец обратил внимание на время? Или всё же не стоит? Вдруг наступила щекотливая, напряжённая ситуация, в которой даже малейшее промедление может стоить жизни?» — Где тебя носит, дурень ты эдакий? — снова повторяю я, но уже вслух. Стискиваю пальцами края телефона и долго смотрю на горящий дисплей, будто надеясь получить ответ. Как в красивом кино. Но его не было. Ничего не было. Ни крошечного сигнала, ни намёка, ни короткой вибрации. И как тут не начать волноваться? Хмурюсь и плотнее укутываюсь в плед. Возможно, я преувеличиваю и слишком тревожусь. Ты — очень увлечённый человек. Если работа интересная, манящая головокружительными поворотами, загадками и запутанными событиями, то ты приходишь в восторг и по-настоящему проникаешься ею. И забываешь обо всём сопутствующем. Всё мелочное, повседневное перестаёт существовать и иметь значение до тех пор, пока не распутаешь главную интригу. Ну, может быть кроме личной гигиены и изысканного внешнего вида. Порой я удивляюсь, как ты не падаешь в голодные обмороки и не отключаешься из-за недосыпа. Словно ты живёшь на одной только энергии, а умственная деятельность — главное пропитание. Думаю, я просто отвык от этой твоей особенности, пока ты отсутствовал. Что же, нужно привыкать заново. Лучше бы, конечно, заставить тебя больше отдыхать даже во время работы. Что здоровье — это не та часть жизни, которую стоит игнорировать. Но какова вероятность того, что у меня это получится? Ха. Помню, пытался внушить тебе эти мысли, но все мои старания разбивались о твой непробиваемый нрав. И внушительное самомнение с «весомым» аргументом: «Брось, Джон, что со мной может такого случится?» Вот уж действительно, что. Снижение работоспособности, развитие разного рода заболеваний, потеря веса, снижение уровня глюкозы, провалы в памяти, повышенная раздражительность, нарушение работы сердца, заторможенность реакции, которая может начаться в самый неудобный, критический момент. Смертельно опасный, учитывая специфику твоей деятельности. И это я ещё очень поверхностно перечислил последствия. Надеюсь, однажды ты прислушаешься к здравому смыслу. Разве можно подумать, что гений, славящийся рассудительностью, далеко не всегда поступает рационально? А прагматичный взгляд на вещи заканчивается там, где начинается забота о себе? Делаю последний глоток. Допив чай, отставляю чашку в сторону и тут же разворачиваюсь, уловив скрип двери. В проёме появляется знакомый кучерявый силуэт, и я облегчённо вздыхаю. Слава Богу. Наконец-то. — Джон? — в голосе отчётливо слышится смесь удивления и сильной усталости. Ты ослабляешь шарф и небрежно скидываешь его вместе с пальто на кресло. — Знаешь, совершенно необязательно было дожидаться меня. Я ведь предупреждал, что задержусь… — Знаю, — мягко прерываю поток очевидного и улыбаюсь. — Я просто захотел остаться. Ты слабо улыбаешься в ответ и отправляешься на кухню, чтобы освежиться. — Ясно. Но учти, мне нужно сейчас немного поработать за ноутбуком, так что каких-либо развлечений обеспечить не смогу. И тут я чувствую недоумение. Поработать? В половину четвёртого ночи? — Прямо сейчас? А если отложить до утра? Умывшись и насухо вытеревшись полотенцем, ты завариваешь себе крепкий кофе. — Дело срочное, Джон, не могу. Не волнуйся, этого займёт всего пару часов. Навряд ли больше. Одним глотком осушив большую кружку, ты возвращается в гостиную и садишься за ноутбук. Мне бы хотелось возразить на твоё заявление с ещё большей силой, но вовремя себя одёргиваю, прекрасно понимая, что тебя в данный момент не переубедить. К тому же, раз дело действительно не терпит отлагательств… Не хотелось бы вызвать раздражение, чего добиться довольно-таки легко: выглядишь ты очень измученным. Лицо бледнее обычного, глаза покрасневшие, плечи опущены, хотя обычно ты придерживаешься идеальной осанки. Усиленно потираешь глаза и пытаешься подавить зевоту. Безрезультатно. Засветился экран. Ты, открыв документ, тут же принялся за печатание текста. Взгляд, пронзительный и острый, направлен только вперёд и сконцентрирован только на важном. Пальцы с молниеносной скоростью облетают клавиши и со стороны кажется, будто касания нет и вовсе. Словно забыв о том, что я сижу рядом, ты сосредоточенно шепчешь что-то под нос, видимо, желая отразить как можно больше деталей, а для этого сохранить в памяти. В наилучшем виде. Чтобы себя хоть чем-то занять, я достаю газету и погружаюсь в чтение. Так я хоть и тебе не помешаю, и сам не усну от скуки. Благо, информации на тщательное осмысление должно хватить. Да и в некоторых колонках, похоже, описаны весьма интересные события… Безмолвная атмосфера окутывает помещение и мягко заполняет всё вокруг, словно воздушная шаль. И пускай никаких содержательных или забавных разговоров сейчас нет, я чувствую себя легко и непринуждённо. Сейчас я не один. Все живы, все в порядке и нет повода для волнения. Давно таких прекрасных моментов не было. Даже страшно представить, насколько. За чтением я теряю счёт времени. Секунды перетекают в минуты, а минуты в часы. Сколько точно, сказать сложно, да и разве это важно, когда тебе хорошо и уютно? Тишина прерывается похрустыванием костяшек и новым вздохом облегчения. Я поднимаю голову и вижу, как ты разминаешь плечи и шею. Да… Такое часто приходится делать, если дни проходят за сидячей работой. Пускай не каждый день, но тем не менее. Ощущение, будто от бесконечного времяпрепровождения с компьютером устаешь в разы сильнее, чем за беготней. В целом, так оно и есть, если исключать сложные случаи со здоровьем пациентов. — Теперь можно и в душ, — тихо бормочешь ты. Потягиваясь и широко зевая, ты растворяешься среди лестничных пролетов. Несколько минут спустя раздаётся хлопок двери и становится слышно, как шумит вода. Обрадовавшись тому, что ты завершил работу, я тоже поднимаюсь с кресла и разминаю мышцы. Внезапно вспоминаю, что хотел поговорить с тобой, а заодно и высказаться по поводу резких исчезновений, но тут же отбрасываю эту идею и решаю перенести её на более позднее время. Благоразумнее сейчас отправиться отдыхать и хорошенько выспаться. К счастью, для этого все возможности есть. В эту секунду я чувствую прилив благодарности миссис Хадсон за то, что все эти два года никому не отдавала эту квартиру. То ли в память о нашей дружбе, то ли надеясь на возвращение хотя бы одного из арендаторов. И всё же, прежде чем пойти спать, я обратил внимание на ноутбук. Он оставался включённым, и меня охватило почти детское любопытство. Инициатором таких мелких исследований и подглядываний обычно выступал ты, особенно, когда я садился в свободное время за ведение блога. Но, сегодня, по-видимому, я собираюсь поменяться с тобой ролями. Подойдя ближе, я внимательно всмотрелся в экран и начал медленно читать документ. Надо сказать, моя находка совершенно удивительна! Если не поразительна. Передо мной был полицейский отчёт, в самом настоящем его виде: указание времени, даты, места происшествия, подробное описание характера инцидентов с максимально детальным изложением фактов. Результаты опросов, дословные цитаты свидетелей событий, адреса, номерные знаки, анализ действий злоумышленников с опорой на фактологический материал и составленные психологические портреты; объяснение всех выводов, касающихся убийств с разбором выбора оружия и хронологической последовательности с отсылкой на теоретические выкладки из области химии, криминалистики… От такого обилия информации я застыл, приоткрыв рот, и не посмел даже сдвинуться с места. Всё это выглядело не просто хорошо. Идеально. С потрясающим вниманием к каждой мелочи. Мне кажется, ни одно начальство, даже самое привередливое, не способно раскритиковать и уничтожить столь значимую, продуктивную работу. Только для кого всё предназначено? И в следующий миг меня осенило. Я резко втянул носом воздух и опёрся рукой о стол, чтобы не упасть. В ногах появилась кратковременная слабость, отчего мне захотелось ненадолго присесть. Снова. — Вижу, ты уже успел основательно ознакомиться с текстом, — от неожиданности я едва не свалился на диван, хотя слова прозвучали не слишком-то громко. Видимо, занятие увлекло меня сильнее, чем предполагалось. Так потерять счёт времени, надо же… — А… Эм… Да, есть такое, — от самодовольной усмешки, промелькнувшей на твоём лице, я почувствовал себя ещё более неловко и решил помолчать. Хоть воздержусь лучше от косноязычной ерунды. Понимающе хмыкнув, ты размял шею и плюхнулся на ближайшее кресло. По привычке вытянул во всю длину ноги, сложил руки «лодочкой» и откинул голову назад, явно намереваясь сделать долгожданную передышку. Или отправиться в путешествие по Чертогам разума. Одет ты был в пижамную одежду, и я не без тревоги заметил, что она сейчас висит на тебе чуть ли не мешком. Руки и ступни словно стали тоньше, ключицы больше выпирать. Я тяжело сглотнул. Страшно представить, насколько отчётливо можно было бы увидеть кости на теле. Ты заметно похудел. Боюсь, это понятно и дураку. Проблема в том, что ты и до недавнего времени был далек от обычного, среднего телосложения. Что уж говорить о том, что я вижу сейчас невооружённым глазом. Боже. Через что тебе пришлось пройти за эти два проклятых года? — Что интересного успел выведать? — ленивый, совершенно обыденный вопрос разрезал угнетающую тишину. Я криво улыбнулся, слабо радуясь возможности отвлечься, пусть и временно, от тяжёлых, давящих на совесть, дум. Не хватало ещё заняться рефлексией в столь неподходящее для этого время. Казалось, мрачные тучи, сгустившиеся надо мной, раздвинулись и начали уплывать далеко-далеко, пропуская вместо себя тёплые лучи восходящего солнца. — Ну, — пожав плечами, я аккуратно присел на диван и с хитрецой посмотрел на тебя. — Если отбросить все блестящие умозаключения, — с противоположной стороны раздалось чрезвычайно довольное хмыканье, — то самым интересным было… — Я выдержал паузу, смакуя необычную, но довольно приятную мысль. — Узнать, что ты гораздо человечнее, чем хочешь изначально показаться. Горделивая ухмылка медленно исчезла. Ты в недоумении нахмурился и плотнее прижал кончики пальцев друг к другу. — Что ты имеешь в виду? — Как что? Весь твой жест, — я провёл рукой по волосам и показал на ноутбук, — с отчётом. Ты же его для Лестрейда написал, да? Очень старательно, должен сказать. И ты, презрительно фыркнув, закатил глаза. Я ничуть не удивился такому поведению. Знал, что ты станешь отрицать то, что и так понятно. — Неужели? С чего ты это взял? — Я не могу похвастаться фантастической наблюдательностью. В этом плане я вполне обычен. Но кое-что всё-таки заметил. Например, то как быстро ты исчез, стоило тому индюку начать «опекать» Грега. — Насчёт того начальника у меня была припасена парочка смачных ругательств и крепких определений, но мне пришлось от них отказаться. Мне бы не хотелось превратиться в откровенно глупого сквернослова, который не способен излагать мысли без мата. — То, как надолго ты пропал, очевидно, занимаясь не одним-единственным расследованием. То, что ты, вернувшись, сразу сел за писанину, хотя мог отложить её до завтра. А писанину ты на дух не переносишь. — Подперев голову рукой, я бросил на тебя полный уверенности взгляд и закончил: — Ах да, сам отчёт составлен в соответствии с полицейским протоколом. Формальности ты также терпеть не можешь, так для чего всё это нужно было? Тратить время впустую ты точно бы не стал. В гостиной вновь воцарилась тишина. Со стороны ты выглядел глубоко задумавшимся человеком. На мгновение я испугался, что наговорил лишнего, но ты внезапно прервал молчание громким хлопком и гулко зааплодировал: — Браво, Джон. Ты оказался умнее большинства идиотов, ведущих паразитический образ жизни на Земле. Признаю, мне не следовало причислять тебя к ним, даже если твои выводы не слишком детальны. Я закатил глаза. Иногда просто поражаюсь тому, насколько невероятен мой друг. Вот как можно всего несколькими фразами вызывать бурю ярких, противоречивых эмоций? Как можно сразу вызывать и восхищение, и раздражение? До знакомства с таким другом мне это казалось невозможным. Эх, удивительная всё-таки штука, жизнь. Казалось бы, ты уже далеко не школьник, не сопливый юнец, а всё равно умудряешься находить нечто новое. — Какой же ты редкостный засранец. Но этот поступок был очень милым. Ты резко выпрямился и уставился на меня немигающим, пронзительным взглядом. — Милым? Джон, ты же не серьёзно?! Выражение твоего лица, полное возмущение и шока, было столь восхитительно забавным, что я покатился со смеху и прикрыл глаза от переполняющего удовольствия. Казалось, мой смех возмутил тебя ещё сильнее. — Джон, это не смешно. Джон, ты слышишь меня? Не прикидывайся глухим. Джон. Джон! Дальше сдерживаться уже не было сил. Я рассмеялся ещё громче. Упав на спинку дивана, я отметил у тебя чуть ли не детскую обиду. Поджав губы, ты, полный оскорблённого достоинства, отвернулся, напоминая тем самым одновременно нахохлившегося гордого петуха и надувшийся воздушный шар. Увы, но это нисколько не облегчило мою задачу. Наоборот, я чувствовал себя ещё более развеселившимся. Но молчать дальше не стал, желая сгладить острые углы. — Ладно-ладно, не кипятись. Прости. Я правда считаю твою помощь очень милым. Просто… Ты столь редко ведёшь себя так по-доброму и участливо, что на это волей-неволей, но обращаешь внимание. Напускная обида ушла. Ты повернулся обратно. Но вместо ожидаемого расслабления и притворного раздражения, в серебристых глазах появилось отражение, мрачное, угрюмое и почему-то… Печальное? Обречённое? Странно… — Джон, ты же прекрасно осведомлён о моём отношении к людям. Мне на них абсолютно всё равно. Не делай вид, что не знал. Да, Шерлок. Я помню. Конечно же, помню. Как забыть столь хлёсткие, жёсткие слова? Моё сердце болезненно сжалось. Мне не хотелось представлять тебя равнодушным, бессердечным человеком, только не сейчас, не после всего, что мы вместе пережили. В горле образовался тугой комок. Чтобы избавиться от него, потребовалось некоторое время. — Но если тебе всё равно, — с трудом произнёс я и прикусил губу. — Почему тогда помог ему? Забавы ради? И отчёт тоже? — Я… — начал ты и внезапно замер. Сдвинул брови, втянул носом воздух и ссутулился. — Не могу ответить. Не знаю. Настала очередь удивляться мне. — Не знаешь? Как это? Разве у тебя не было какой-то… Определённой цели? Или возможно, сделал просто так, не задумавшись? Ты бросил на меня раздражённый, немного злой взгляд. — Не знаю и всё, ясно? Я не имею привычки заводить ораву друзей и добрых приятелей, как ты. Максимум, хороших знакомых. Полезные связи. Не больше. — Как-то это не слишком логично. Не находишь? Звучит так, будто Грег тебе никто, но ты изматываешь себя, добровольно, лишь бы его не уволили. Не признаешь себя его другом, как будто не считаешь себя им, — я растерянно развёл руками, пытаясь понять цепочку рассуждений и запутавшее меня твоё мировоззрение. — Разве ты… Не хотел иметь друзей? Хотя бы одного, двух или, скажем, трёх? Светло-серебристые глаза засверкали арктическим холодом. Едва завидев его, я вздрогнул и немного поёжился. Там не было ни капли тепла, ни капли согревающего огня. Только холод, бесконечный холод. Колючий, въедливый, проникающий под кожу и вымораживающий до костей. Казалось, всё пространство покрыто льдом и вихрящимися кружевами, сотканными из теней. И лишь длинные царапины, да маленькие отблески света разбавляли зимнюю стужу, от которой становилось жутко неуютно. — Не уподобляйся идиоту, конечно же я хотел. Много лет назад, когда был ребёнком, разумеется. Но потом я естественным образом избавился от этого желания. Перезагрузил свою систему. Настроил все функции так, как необходимо. — Почему?! — Просто я вырос. Разве это не очевидно? — горькая усмешка промелькнула на твоём лице и исказила картину, отпечатавшуюся на нём. В твоих глазах я увидел два озера, отчего-то вздрогнувших и поддавшихся волнению. Тьма рассеялась и на поверхности водной глади образовалась рябь. Но не прошло и минуты, как ледяная корка вновь покрыла хрупкий водоём, словно пряча его, словно защищая отчего-то, а на лицо вернулась беспристрастная маска, вечная, твёрдая, словно каменное изваяние. — Дружба предполагает эмоции. Привязанность. Сантименты. Всё это меня не касается. Всё это мне совершенно не подходит. Мой мозг заточен исключительно на работу. Для выстраивания долговременных, прочных социальных связей он не предназначен. Такого ответа я не ожидал. Но нужно было что-то предпринимать, как-то действовать. Нельзя оставлять такие слова без внимания. Уж слишком они были тревожными. Совершенно неправильными, болезненными, отдающими горечью, оставляющими волдыри на языке и язвы на душе. — Послушай, так не бывает. Я не верю в то, что ты говоришь. Это какая-то ерунда. Эмоции свойственны всем людям. И ты не исключение. Почему ты говоришь о себе, как о машине? Удивительно, но мои слова вывели тебя из равновесия. Поднявшись с кресла, ты стремительно зашагал из стороны в сторону, что-то недовольно бормоча под нос, а затем, вдоволь обойдя всю мебель по нескольку раз, резко остановился, упираясь взглядом в противоположную стену. — Слушай, Джон, к чему эти вопросы?! Чего ты добиваешься? Я встаю напротив тебя. Сделав судорожный вздох, делаю ещё один шаг навстречу и сердито восклицаю: — Всё просто, Шерлок. Я — твой друг! Помоги мне понять тебя! — Чтобы что? — к моему восторгу, лёд постепенно рушится, образуя трещины. Множество трещин, тянущихся друг за другом. А вслед за ними, сквозь червоточины, пробивается тщательно сдерживаемый ранее гнев. — Зачем пытаться понять? Ты только зря потратишь время! А затем, не давая ни единого шанса вставить слово, ты стремительно разворачиваешься и вплотную подходишь ко мне. Наклоняешь голову вниз, сужаешь глаза и направляешь тяжёлый внимательный взгляд. Мне показалось, что ты сейчас просканируешь меня, выпотрошишь и вывалишь наружу всё самое личное, самое болезненное и выскажешь всё, что думаешь обо мне в максимально негативном ключе. Я невольно напрягся, ожидая развития худшего сценария, но, к моему огромному удивлению, ты процедил совершенно иное: — Неужели ты до сих пор не понял? Не стоит возводить меня на некий мифический пьедестал и возвышать до ангела. Я неоднократно говорил тебе: я не герой. Никогда им не был и не стремился им быть. Во мне нет доброты, ни эмпатии, ни даже толики сострадания. Всего этого я напрочь лишён изначально. Я не способен быть добрым, Джон. Я — не ты. Уведя взгляд в сторону, ты прекращаешь нависать надо мной и опираешься локтями на подоконник так, будто надеешься обрести давно потерянную опору. Ситуация набирает критически опасный оборот. Она мне категорически не нравится. Твои слова, буйные, неугомонные, острые, совершенно безжалостные вызывают метания, сомнения. Послушав тебя, нельзя не задаться одним очень важным, животрепещущим вопросом. Кто же ты: бездушное существо, каким изо всех сил стараешься себя выставить, или обычный человек? Несчастный путник, запутавшийся в огромном лабиринте не поддающихся объяснению чувств? Суровый, беспринципный, безжалостный механизм, чётко следующий заложенной программе? Или мужчина, который страшится собственных эмоций, отчаянно прячется за сухостью, жёсткостью, канцеляризмом? Что-то мне подсказывает, что именно второй вариант близок к истине. — А теперь послушай меня, Шерлок, и не вздумай перебивать, — глубоко вздохнув, я поднял голову и уставился на потолок. Мне нужно было постараться сформулировать свои мысли так, чтобы достучаться до тебя. Подобрать ключ, который позволил бы отпереть твоё сердце и дать понять ему, что оно существует, что оно — не плод ярчайшего воображения, и что тоже имеет право на чувства. Я бы очень хотел помочь увидеть то, что я вижу в тебе самом и искренне поверить в это. Казалось бы, нет ничего сложнее этой заковыристой задачи, учитывая то, как ловко ты убедил себя в собственной чёрствости и бездушности. И то, как сильно ты цепляешься за эту идею, наталкивает меня на безрадостный вывод: убедил ты себя в этом очень-очень давно. Интересно, пытался ли кто-нибудь развеять это ложное убеждение? Был ли хоть один друг, осмелившийся подойти достаточно близко, преодолеть вереницу шипов, чтобы искренне помочь? Просто так, без всякой выгоды, без тайной подоплёки? Скорее всего, нет. Ты подобен ворону: горделив, манерен, необычайно наблюдателен и умен. Достаточно смел. И, конечно, невероятно асоциален. Зачастую ведёшь себя так, будто настоящая дружба тебе неведома. Во многих элементарных вещах, касающихся отношений, путаешься и ошибаешься. Ты настолько одинок, что кажешься отвыкшим от теплоты, от того, что кто-то мог бы проявить её к тебе. От этой мысли моё сердце сжалось, а на душе стало тоскливо-тоскливо. Наконец, собрав все слова воедино, я быстро сократил разделяющее нас расстояние и крепко положил руки тебе на плечи, лишая возможности сбежать. Ты вздрогнул, очевидно потому, что успел погрузиться в дебри переживаний. И, рассчитывая вытащить лучшего друга из этого засасывающего болота, я решительно заговорил: — Ты — не машина и не будешь ею никогда. Ты привык с головой уходить в работу, лишать себя простых удовольствий и ранить людей едкими словами. Но пойми уже наконец, ты такой же живой человек, как и все мы! Да, чертовски гениальный, но ты не процессор, не пустой механизм. Ты гораздо больше всего этого и не состоишь из одних только формул! Ты тяжело сглотнул и ещё больше опустил плечи. Со стороны выглядело так, будто весь разговор вытянул из твоего организма все силы, и ты держишься лишь на одной железной воле. Но прерываться я не намеревался. Я считал важным завершить начатое. Мне нужно было добиться желаемого эффекта, нужно было договорить. В противном случае все новые попытки могут в дальнейшем оказаться бесполезными. — Ты пытаешься убедить меня в том, что ты не добрый. Что в тебе нет ничего положительного. Но это неправда. Зачастую ты довольно груб и своей манерой общения отталкиваешь людей. И, я уверен, вполне намеренно. Но, послушай, миссис Хадсон, Молли, я, Грег и даже Майкрофт — это не все остальные. Я настойчиво развернул тебя, чтобы вновь образовать зрительный контакт и продолжил говорить, обращая внимание на то, как округляются твои глаза с каждым далее сказанным мною словом: — Ты говоришь, что тебе всё равно. Но поступки говорят об обратном. Не имей для тебя значения чувства Молли, стал бы ты просить прощения за то, что обидел её? Раздражение к Майкрафту напускное, я это уже понял. Вы кто угодно, но только не заклятые враги. Вечно пытаетесь уколоть друг друга, но при этом не остаётесь в стороне, когда кому-то требуется незамедлительная помощь. Грега выручил, хотя мог этого не делать. О миссис Хадсон я и вовсе молчу. Только слепой не поймёт, как ты к ней относишься. Я на миг замолчал, чтобы перевести дыхание, а затем, заявил самое важное, самое главное, что ты должен был услышать от меня: — У тебя есть сердце, Шерлок. Я знаю, что оно жаждет любви, также сильно, как у других людей. Но ты его старательно прячешь и почему-то веришь, что его нет. Твой взгляд остекленел. Все краски, казалось, разом схлынули с твоего лица, оставляя лишь смертельную белизну. Вместо того, чтобы дать вразумительный, полный исключительного самодовольства ответ, ты слегка пошатнулся и прикрыл глаза, словно поражённый внезапной и очень сильной болью. Опасаясь того, что ты вот-вот рухнешь от перенасыщения яркими и противоречивыми эмоциями, я немного опустил ладони вниз и, усилив хватку на твоих руках, крепко прижал тебя к себе. Ты замер, словно пациент, потерявший возможность шевелиться, и мелко затрясся. Я нахмурился. Твоё сердце забилось очень сильно и очень громко, явно нагруженное неожиданным шоком и волнением, а дыхание едва заметно участилось. Видно, мои слова оказались более весомыми и действенными, чем я рассчитывал. С одной стороны, радует, что не последовало отрицания или возражения. По крайней мере, открытого. Но с другой стороны, столь болезненная реакция не может не печалить и тревожить. В любом случае прерывать объятия я не собираюсь. Даже если ты вдруг начнёшь отпихивать меня, отстраняться и придумывать нелепые объяснения происходящему. Ну и пусть. Я всё равно не отступлю. Потому что тоже, видишь ли, упрям. Иначе бы не пережил войну и не справился бы с твоей «смертью». Ты — не один, Шерлок. Сейчас точно нет. И я намерен доказать это. Не только словами. Как минимум быть всегда рядом и поддерживать. Знай: ты можешь рассчитывать на меня, даже если мы будем не сходится во взглядах и иногда ссорится. Проходит некоторое время. Прежде чем я начинаю рассуждать о чём-то постороннем и отвлечённом, ты успокаиваешься. Дыхание нормализуется, а сердце вновь начинает отбивать ровный ритм. Ты медленно вытягиваешь руки вперёд и держишь их на весу. Наверное, принимая важное решение, выбираешь, что делать дальше. Так ты стоишь несколько минут, терзаемый сомнениями, раздираемый разными мнениями или идеями. Обычно, если ты что-то делаешь, то сразу и быстро, но сейчас, видимо, исключительный, редкий случай. Ты делаешь глубокий вдох и опускаешь руки мне на спину. Сначала неспешно, неуверенно, словно опасаясь обжечься. Ты напряжён. Будто находишься в состоянии ожидания чего-то плохого, чего-то опасного, неприятного. Но потом, переборов себя, перепрыгнув невидимый барьер, сильнее обхватываешь меня и опускаешь голову ниже, позволяя лбу коснуться тёплой кожаной куртки. Мышцы окончательно расслабляются. Тёмные кудри щекочут мне ухо, но это не доставляет мне неудобств. Наоборот я считаю это довольно забавным. И, возможно, немного милым. На моём лице расцветает улыбка. Широкая-широкая, будто готовая сорваться и дотянуться до неба. Печальные мысли растворяются в золотистом сиянии счастья, и мне, что греха таить, так приятно в нём купаться. И, думаю, совсем скоро это удивительное чувство совсем скоро со мною кое-кто разделит. Уже завтра утром. Один знакомый полицейский детектив. Ох, как же сильно он удивится, когда зайдёт на почту и обнаружит отчет. Максимально подробный, максимально ярко описанный. Думаю, он даже будет на седьмом небе от счастья, когда шок сойдёт на нет. А кто бы не радовался? Карьера будет спасена, отношения с начальством налажены. Настолько, насколько это возможно. Пожалуй, эта лёгкая, незатейливая мысль доставила мне удовольствие гораздо сильнее, чем все мои рассказы, что я когда-либо написал. А ещё мне безумно грело душу то, что один друг сегодня проявил чудеса человечности, сострадания. Надеюсь, очень сильно надеюсь, что однажды он поймёт: быть чутким человеком — приятно, а эмоции, сентиментальность, не признак слабости. Скорее наоборот: только сильный человек способен проявлять внимание, дарить заботу. От всей души дарить то, чего не хватает многим из нас.