Белая комната

      Светло. Наверное. «Наверное», потому что он не может открыть глаза. Если они у него, конечно, вообще имеются. Свет, как это обычно бывает, не режет чувствительный зрачок, не заставляет возбуждённые веки смыкаться сильнее, стараясь проникнуть под них и ослепить; он не делает этого, а значит — света нет. Но нет и темноты, от которой чернеет не только в глазах, но и в самой голове, и от которой веки жалостливо трепещутся, силясь уловить хоть каплю раздражавшего до этого света; этого нет, а значит — и тьмы нет. Но что тогда есть? Хороший вопрос. Он уже ощущал это прежде, но, однако, немного иначе. Во-первых, до этого он мог двигаться. Во-вторых, до этого он мог… ладно, он не мог открывать глаза, но зато был абсолютно уверен, что комната белая. По крайней мере, она была такою до этого момента. В-третьих… А на этом, в общем-то, всё. Ладно, первый пункт оказался единственным важным. Потому что тот факт, что он не может двигаться, действительно пугает. Потому что раньше двигаться он мог. Наверное. «Наверное», потому что он всё-таки не уверен, действительно ли до этого двигался, а не лежал — сидел? стоял? — так же, как делает это сейчас. Ещё бы понимать, в какой позе он вообще сейчас находится. И как долго он тут. И почему он здесь. И где его братья. Последнее, если что, самое важное. Он попадает врасплох, когда внезапно начинает чувствовать своё тело. Оно, будто онемевшее, сначала не слушается, но спустя непродолжительное время приходит в норму — теперь он может шевелить конечностями. Теперь он знает, что у него есть глаза. Он открывает их. И сон пропадает. __________       Майки просыпается от истошного и настырного звона будильника — он приподнимается на локтях, вглядываясь в циферблат часов. 6:03 Он три минуты спал с орущим под ухом будильником?! Яблочки подземные, лишь бы Раф из-за этого не проснулся — он же шею свернёт за потревоженный сон! Он вскакивает с кровати и, хватая со стола брошенную оранжевую бандану, направляется в ванную. Очереди там не оказывается — неудивительно: не зря же он раньше всех встаёт с утра — и Майки, ныряя внутрь, запирает дверь настолько тихо, насколько позволяет её хриплый скрип. Что ж, теперь у него есть прекрасный шанс немного поразмышлять о том, что ему делать с этим глупым повторяющимся сном. Проблема только в том, что думать за себя он не умеет, и уже, видимо, не научится. Он подходит к небольшому круглому зеркалу — выражения знакомых лиц непроизвольно, но ожидаемо показываются в отражении. Вот что бы сказал Донни про его сон? Ну, обязательно что-нибудь про то, что сон явно не вещий, потому что тяжело себе представить ситуацию с непонятной белой комнатой, в которой ни двигаться, ни говорить ты не можешь. О, а потом (испугавшись, что Майки обидится на его слова или, что ещё хуже, расстроится из-за насмешливого тона) обязательно добавит — уже более мягко — что если брата это волнует, то он может — так уж и быть — прийти к Донни за снотворным, которое в итоге окажется простой пустышкой, потому что «негоже братьев таблетками закармливать» (витаминки не в счёт). А Раф? О-о, нет, про его реакцию даже думать страшно: любящим родственником он становится только тогда, когда кто-то из братьев оказывается в опасности. Лучше подумать про Лео. Да, точно. Он сочувствующе погладит по голове и — скорее в шутку, чем серьёзно — предложит Майки помедитировать в додзе. А ответы на его вопросы-то где? Так, нет, один ответ всё же есть — «сон не вещий». Ладно, от Рафа ещё добавляется (всё-таки приходится и о нём думать), что сон — «чушь-собачья-и-вообще-хватит-до-меня-докапываться». У Лео всё строго по пунктам: «сначала помедитируй, потом попей чай — зелёный! — и всё пройдёт». Блин, а в его совете можно поменять пункты местами, типа: «сначала всё пройдёт, а потом пей чай»? Было бы классно. Майки умывается, честно чистит зубы — вообще щётку можно было просто намочить (типа почистил), но Донни почему-то на эту уловку не ведётся; он что, смотрит, осталась ли на щётке зубная паста? — и, выйдя из ванны, идёт на кухню. Там никого не оказывается. Майки, обогнув стол, открывает одну из деревянных дверц кухни и, громко пошарившись в её полке, с торжественным видом достаёт оттуда сковородку. Ставит её на плиту и заливает подсолнечным маслом — полезает в холодильник, достаёт три яйца, моет их (чуть не раздавив в руке одно из них во время внезапного беззвучного чиха) и, разбив, выливает на сковородку. Масло трещит, шипит, но тут же затихает, как только оказывается под толстой стеклянной крышкой. Майки чувствует сзади чьё-то присутствие и оборачивается — в дверях, потягиваясь, стоит сонный Донни. Брат молча проходит к кофеварке — которую, между прочим, смастерил сам — подставляет кружку и с быстротой, не соответствующей его внешнему усталому виду, нажимает на несколько кнопок. Машина неохотно гудит — ароматная струя наполняет кружку. — Доброе утро, — улыбается ему Майки. — Доброе… — мямлит Донни, но, отглотнув немного из чашки, добавляет уже более (как будто бы кофе так быстро действует) бодро. — Доброе. Он садится за стол. Майки поворачивается к яичнице — она ещё не готова. Что ж, это отличное время начать разговор. — Мне тут сон приснился. — О чём? Донни как всегда: подавай ему только факты. А эмоции? Чувства-то где? — Не знаю, — пожимает плечами Майки. Он поворачивается к брату и смотрит ему в глаза. — Там была белая комната. Большая такая, наверное даже бесконечная. Я всё пытался открыть глаза, но у меня никак не получалось — их будто совсем не было. — Раз ты не мог видеть, то как тогда понял, что комната белая? — Донни прячет усмешку в кружке с кофе. Майки слишком хорошо знает брата, чтобы не заметить её. — Не знаю. Но я уверен, что она была белая. — Майки, вот представь себе ситуацию, что ты оказался в подобной комнате… — Донни ставит кружку на стол и внимательно наблюдает за сосредоточенным лицом брата, который усиленно делает вид, что представляет себе эту картину. — Представил? — Майки услужливо качает головой. — Нет? Вот и я о том же. Разве может случиться подобная ситуация в жизни? — Не знаю… Нет. — Вот именно, что нет. Донни с удовлетворённым видом вновь принимается за кофе, но тут же, будто вспохватившись, добавляет: — Но если это мешает тебе спать, я могу дать тебе снотворное. — Спасибо, Донни-бой, но мне и так нормально. Донни кивает и переводит тему: — Готовишь? Перед утренней тренировкой? — Так её не будет, — лицо Дона удивлённо вытягивается, Майки коротко хихикает. — Ну ты даёшь, они ведь сегодня ночью на патруле были: Лео раньше девяти не проснётся, Раф из вредности до двенадцати из комнаты не выйдет. Майки снова хихикает, когда Дон разочарованно стонет: — Да я только ради тренировки проснулся..! — Да ладно тебе, не расстраивайся, — Майки, выключая плиту, перекладывает яичницу на тарелку. — На, держи, я себе ещё сделаю. — Спасибо, Майки, — Донни пододвигает к себе тарелку и берёт из рук брата протянутую ему вилку, — и что бы я без тебя делал? — Готовил бы сам? — Заставил бы Лео. Они весело смеются. Майки вновь проделывает всё те же действия: наливает масло на сковородку, моет яйца, разбивает их, накрывает крышкой. Повернувшись, он без удивления обнаруживает — брат всегда быстро ел — что Донни уже помыл и убрал тарелку. — Ещё раз спасибо. — Ага. Донни несколькими быстрыми шагами выходит из кухни. Майки медлит — растерянно смотрит на сковородку, потом на гостиную, где скрылся брат, затем опять на сковородку. Зачем ему это? Оно ведь не поможет. — Эй, Донни, постой! — Майки догоняет брата уже около его лаборатории. Дон поворачивается и удивлённо смотрит на него. — Попросишь отдать назад яичницу? — Чего? Нет. Можешь всё-таки дать снотворное? Пожалуйста. — Конечно, сейчас. Донни скрывается за железной дверью и не выходит долгие три минуты. Наконец он появляется на пороге и протягивает Майки маленькую неприметную баночку. — Держи. Но пей только по одной таблетке, Майки, я не хочу… — …«тебя откачивать», да-да, — Майки хватает баночку, содержимое которой весело брякает о стенки. — Спасибо, Донни! Он спешно обнимает брата и забегает в свою комнату, кидая баночку на кровать. Так, ладно, а теперь… Он вспоминает о невыключенной плите и пулей бросается обратно на кухню. Пахнет гарью — яичница безвозвратно испортилась, почернев и обуглившись. Майки не расстраивается — аппетита всё равно как не было, так и нет.

***

      Так, берём карандаш и записываем: Больше никогда не пить снотворное. Блин, карандаша нет, руки не двигаются. Ладно, тогда просто запоминаем. То, что таблетки не помогут было ясно, в общем-то, с самого начала. Проблема только в том, что они не просто не помогли, но и сделали хуже. Потому что теперь он может чувствовать своё тело: руки, ноги, шею, даже хвостик. … Он может чувствовать, а управлять не может. И от этого становится страшно. Не сказать, что до этого было особо весело, но спасало то, что он хотя бы не осознавал своё тело: он словно был частью белой комнаты — такой же бескрайний и необъятный, как она сама. Теперь же у него было тело, заставляющее его чувствовать себя здесь чем-то лишним и неправильным. Врагом. Он хочет, чтобы это поскорее закончилось. … И его всё ещё волнуют несколько вопросов. Как долго он тут. И где его братья. «Почему он здесь» — его больше не интересует. У него есть время обдумать первых два вопроса. А сил — нет. … Это состояние невыносимо. Он чувствует, как тело ноет без движения. Но сделать ничего не может. … Или всё-таки может? Он открывает глаза. И комната пропадает. __________       Майки открывает глаза и, не глядя на время, подскакивает с места, с лихорадочным беспокойством двигая своими конечностями. Наконец-то. Он смотрит на часы. 6:01 Но будильник не звенит. «Опять сломался», — думает Майки. Мысли, к его удивлению, звучат совершенно спокойно. Берёт с тумбочки баночку со снотворным и с какой-то особой ненавистью вертит её в руках. Долго она не задерживается — почти сразу улетает в дальний угол, обиженно укатываясь к стенке. Потом отдаст. Когда Донни сам напомнит. Майки выходит из комнаты и останавливается. А… куда он шёл? Точно, в ванную. Очереди снова — а может, «опять»? — не оказывается. Что ж, тем лучше для него. Он заходит в ванную, умывается, чистит зубы — сплёвывает пасту и с досадой подмечает, что его дёсна кровоточат. Ладно, переживёт. Он смотрится в зеркало. У его отражения не хватает веснушек — зима, что тут поделаешь. Что тут поделаешь. Он идёт на кухню, но, едва завидев знакомый стол, разворачивается и уходит в другую сторону. Его подташнивает, он чувствует тревогу и подавленность. А ещё ему всё ещё хочется спать. Чёртовы таблетки, он больше никогда — никогда!! — к ним не притронется. Они ведь должны помогать, а не делать хуже. Он неожиданно для себя обнаруживает, что стоит на пороге додзе. Лео, окружённый свечами, сидит в позе лотоса. Перед ним стоит невысокая деревянная подставка с маленьким узорчатым заварочным чайничком и пустой чашкой рядом. Ожидаемо. — Лео. Майки зовёт тихо, но брат слышит его и, не открывая глаз, спрашивает: — Да, Майки? — Мне приснился сон. — Правда? Он напугал тебя? Лео говорит без всякой насмешки или ехидства. — Нет. — Садись, Майки, — Майки аккуратно подходит и, обогнув свечи, садится рядом. — И что же тогда тебя тревожит? Лео открывает глаза — смотрит на брата недолго, но внимательно, и вновь закрывает их. — Я не мог двигаться. Вообще ничего не мог. И комната была вся белая. — Белая? — Да. Я даже моргать не мог. Я чувствовал своё тело. Было так неприятно — так отвратительно, что я чувствую, но не могу пошевелиться. Майки замолкает и с горечью смотрит на свечу перед ним — её пламя, такое красивое и горячее, беспомощно трепещется от его сбивчивого беспокойного дыхания. А чем он отличается от этой свечи? Точно также трясётся от внешних обстоятельств. И внутренних. На его голову мягко опускается чужая рука. Становится тепло. Лео ласково поглаживает его по голове и, улыбаясь утешительной, заботливой полуулыбкой, говорит: — Если хочешь, мы с тобой можем вместе помедитировать, а после выпить зелёного чая. Уверен, что после этого всё пройдёт. «А можно всё-таки наоборот? Сначала чтоб прошло, а потом уже чай…», — думает Майки, но согласно кивает брату. Лео опускает руку. Тепло уходит. Они садятся в позу лотоса и… Майки никогда не любил и уже навряд ли полюбит медитацию. Но он честно делает вид, что старается. Он не может освободить свой разум от «посторонних мыслей» — его разум и есть посторонние мысли. Вокруг слишком тихо и спокойно, он чувствует себя как в той кошмарной белой комнате. Только здесь он может шевелиться. Одна проблема: этого нельзя делать. Он не слышит дыхание брата — становится страшно. Свечи не греют. И не грели до этого. Майки открывает глаза. На подставке вместо одной чашки — две. Когда только Лео успел принести ещё одну? — Будешь чай? Майки согласно кивает и, в странном порыве не давая брату дотянуться до чайничка, самостоятельно хватает его. Он разливает чай и с удивлением обнаруживает, что тот чёрный. Лео в неменьшем замешательстве оправдывается: — Прости. Видимо, я перепутал заварки. Брат, беря чайничек в руки, встаёт и уходит. Майки думает, что не прочь был попить и чёрный.

***

      Находиться в комнате на этот раз намного приятней, чем в предыдущий. Навряд ли это из-за медитации и уж тем более из-за чая, скорее, всё дело действительно было в таблетках. Он, кстати, так и не отдал их Донни. Но сейчас это не особо важно: он понимает, что теперь в этой белой пустоте его телу спокойно. Потому что он, хвала небесам, его не чувствует. М-да, а ведь раньше он этого пугался. … И никакие вопросы больше не беспокоят. … В целом, если ничего не чувствовать, то в этом пространстве не так уж и плохо. … Только нужно каким-то образом перестать думать, и будет вообще отлично. Но, по обыкновению, его конечности вновь становятся ощутимыми. Он тяжело вздыхает в своих мыслях — рот словно зашит — и открывает глаза. Сон, как всегда, пропадает. __________       Сегодня — он не знает, плакать или смеяться — его отправляют на патруль с Рафом. По лицу брата Майки понимает: это недовольство партнёром вполне взаимно. Вопрос «Почему?» всё ещё остаётся открытым, и его даже можно задать. Наверное. — Ты мог бы отказаться. Майки, пиная камешек, укоризненно глядит — нет, не на брата — себе под ноги. Потому что на Рафа смотреть страшно. Почему? — Чего? Раф останавливается и медленно поворачивается. Он не выглядит удивлённым, скорее раздражённым. Значит, вопрос нельзя было задавать. Но что теперь поделаешь, отступать поздно. — Я говорю, ты мог бы отказаться, если тебе так не нравится со мной ходить. Майки делает вид, что продолжает пинать камушек — на самом деле, тот уже давно отлетел далеко в сторону. Но смотреть на Рафа хочется даже меньше, чем воображать себе небольшой угловатый камень. — Какая муха тебя укусила? «Если ты — муха, то ты и укусил. За руку. Лет так в пять. До сих пор помню». Он не станет этого говорить. Раф подходит ближе и нагибается так, что Майки, даже при всём желании, не ощущает себя в безопасности. Раф недовольно фыркает: — Признавайся, опять тебе приснилась какая-нибудь хрень, из-за которой ты начал загоняться и нести бред? Как бы по факту, но как бы можно было и повежливее. — Может быть, — уклончиво отвечает Майки. — Не ври мне. Да он и не врёт. «Может быть» — это не ложь, это неопределённость. И вообще он не умеет лгать. — Ладно-ладно. Мне приснилась белая комната. — И всё? — «И всё?» - Ты из-за этого ведёшь себя как Королева драмы? А ты как кретин. И кто из нас хуже? Да все. Дует холодный ветер — Майки вздрагивает и съёживается от пронизывающих его плоть ледяных нитей. И почему он чувствует? Раф еле заметно поджимает губы и собирается что-то сказать. Собирается? — А мне там понравилось. Слишком холодный тон. Майки не хотел это говорить. Просто вырвалось. Само вырвалось. — Где? — В белой комнате. Рафа злит разговор — это читается по глазам: — Не неси чушь. И вообще, хватит морочить мне голову своими снами. Они у тебя всегда какие-то… придурковатые. Майки не понимает, почему тема его снов так злит брата. На «придурковатые» он даже не обижается. В конце концов, так оно и есть. Они собираются уходить. Раф бубнит что-то на тему того, что они почти двадцать минут простояли на одном месте, и что он совсем замёрз. Майки его не слушает. Он смотрит вниз, на небольшие грязные сугробы, спешащих куда-то прохожих и проезжающие мимо машины. Раздаётся пронзительный истеричный сигнал — его обрывает хлопóк вдавленного в металл тела. Кто-то из прохожих чуть запоздало вскрикивает. Раф подбегает к краю крыши и, тихо выругиваясь, хватает брата за локоть, оттаскивая подальше. Но Майки успевает заметить, как на белый из-за снега асфальт вытекает отчего-то чёрная кровь. Он вырывает руку из чужой хватки.

***

      Вечерняя тренировка была на удивление лёгкой. Ну, либо это Майки всячески халтурил во время упражнений — тут уж тяжело разобраться. По правде говоря, вопрос тренировки его не сильно волнует — есть проблема посерьёзнее: белая комната сегодня не приснилась. Вообще. Даже намёка на неё во сне не было. Обидно как-то: только решаешь, что, в целом, в этом сне не так уж и плохо, как вдруг он берёт и пропадает. Это, видимо, как-то связано: кошмары и всё такое. Вот перестаёшь думать, что тебе страшно — и тут же пропадает. Это как бы хорошо: можно будет наконец-то забыть дурацкие советы его братьев, которые никому, кроме них самих, не помогают. Но всё равно как-то неприятно. Будто душу вкладываешь в эту комнату, а она в неё плюёт. Майки поднимает взгляд на братьев. Они улыбаются и довольно громко обсуждают прошедшую тренировку. Да, она действительно была смешной: вспомнить только, как Донни, прихватив саи, бегал по додзе от разъярённого Рафа. Вот только Майки, почему-то, не смешно. Ему не смешно — он даже не уверен, испытывал ли когда-нибудь веселье по-настоящему. Он смотрит на ковры, на оружие, висящее на стенах, на дерево. Всё кажется таким ярким. Слишком ярким. Свет приносит боль, выжигает изнутри. Он закрывает глаза. Его тошнит. Голова плавится под собственными пальцами. Сердце начинает то ли биться чаще, то ли наоборот замедляется. Больно теперь не только от света, но и от шума. Он морщится — он выглядит так, словно сейчас расплачется. Но слёзы не идут. Он слышит, как его окликивают. Они тянут руки. Он не хочет к ним. Он делает шаг назад. И замертво падает. __________ Он открывает глаза Комната оказывается чёрной