cigarettes, soggy clothes and figurative breezeblocks (and everything inbetween)

Жизнь Таббо выглядит так, как будто она не меняется уже очень и очень давно, и это чертовски утомительно. И дело не в том, что он ничего не может с этим поделать (по крайней мере, в мелочах), а скорее в том, что он просто не хочет этого делать. Ему это не нравится – сидеть, прислонившись спиной к бетонному выступу местной эстакады, с сигаретой, зажатой между двумя пальцами, стряхивать пепел с кончика и смотреть, как он слетает на тротуар, от которого у него уже хронически болит копчик. Но, опять же, ему буквально больше нечем заняться. Несмотря на то, что эстакада находится в миле от места, где он живет, она всё больше и больше начинает напоминать то, что большинство людей называют домом, а не помещение, куда они возвращаются в конце дня. Дети его возраста просыпаются, идут в школу, на работу (если у них вообще есть работа), а затем возвращаются домой. Таббо просыпается, идёт в школу, если ему хочется (что в последнее время случается всё реже и реже), потом идёт или не идёт домой, но всегда возвращается сюда, на шоссе, название которого он не удосужился запомнить, но которое знал с самого детства. Он сам не знает, почему ему нравится приходить сюда, как в место, где может уединиться от той вонючей дыры, которой является его дом. Здесь всегда многолюдно, а значит, всегда шумно, по крайней мере, на шоссе. Дорога, на которую он выходит, никогда не бывает оживлённой. В это время суток она практически мертва, единственные машины едут по ней в медленные часы с четырех утра до семи вечера. Ему это не нравится. Если честно, это немного жутковато, но он полагает, что если бы это было действительно так опасно, он бы постарался взять с собой перочинный нож или что-то в этом роде, но он этого не делает. Дело в том, что от этого не легче, но его это не волнует. Не то чтобы ему нужно чувствовать себя лучше, или что-то такое, это просто... место, где можно быть. Существовать. Таббо знает, что может делать это где угодно, просто ему лень искать другое место для тусовок, к которому он не так привык. Так что здесь он оказывается уже в пятый раз на этой неделе: курит в двенадцать часов ночи, смотрит на дорогу перед собой и позволяет звуку мчащихся снизу машин снова заглушить мысли. Обычно его дни довольно предсказуемы. Повторяющиеся, полные ненависти и апатии, если это достаточно раздражает, но сегодняшний день отличается только по одной причине. Здесь редко кто ходит поздно вечером, эти улицы просто не привлекают бездомных, бродяг или странников. Но даже в этом случае они, как правило, в лучшем случае бросают на Таббо взгляд – не пора ли тебе куда-нибудь пойти? – и уходят, но сегодня, похоже, вселенная ненавидит Таббо больше обычного, потому что незнакомец, который должен был пройти мимо Таббо, почему-то решил остановиться перед ним, а потом по какой-то богом забытой причине молча присел рядом. К счастью, человек отходит от него на несколько шагов, но всё равно садится. Таббо прикусывает внутреннюю сторону губы и поворачивает голову, чтобы посмотреть на человека, который смотрит перед собой так, как будто Таббо нет. Он не может сказать сколько ему лет, но он чертовски высокий, несмотря на то, что сидит; он должен быть по крайней мере на целый фут выше его. Как будто ситуация не могла быть ещё более странной, на парне также была надета шапочка в влажную погоду и солнцезащитные очки, несмотря на то, что единственным источником света являются фары и задние фонари машин, которые даже не находятся рядом с ними, и пара мерцающих уличных фонарей. В шапке и в гребаных солнцезащитных очках. Ночью. Это так, так странно. В течение долгого времени Таббо думает, что у него галлюцинации- что ментол в его сигарете был смешан с каким-то сумасшедшим наркотиком (и действительно, кто скажет, что это не так, если учесть, что он нашёл четверть пустой пачки за захудалой аптекой?), пока парень действительно что-то не говорит. — Знаешь ли ты, что в 1980 году косатка в океанариуме Флориды покончила с собой после того, как её в течение двенадцати лет заставляли выполнять трюки? Незамедлительная реакция Таббо на эту информацию? Что. За. Хуйня. Если не считать того, что, во-первых, это самое безумное начало для разговора, которое он когда-либо слышал, во-вторых, люди просто не говорят с Таббо, не говоря уже о том, чтобы выплескивать на него случайное унылое дерьмо, без которого он мог бы жить, не услышав это, особенно если не считать школу. У Таббо никогда не было большого количества друзей, а когда люди все-таки разговаривали с ним, то это были обычные повседневные привет и как дела, и ничего сверх этого, даже когда он больше нравился им. У него был только один настоящий "лучший друг", но и это- это сейчас сложно. Томми, наверное, назвал бы этого парня фриком, — размышляет Таббо, — да еще и прямо в лицо. И тут же пытается сделать над собой усилие, чтобы не думать о Томми. Таббо не может оторвать взгляд, даже когда дым покидает его губы, а кайф, смешанный с безумным случайным фактом который ему только что сообщили, вызывает совершенно новый вид головокружения. Теперь он мог поступить одним из двух способов. Он мог бы встать, проигнорировать этого случайного фрика и пойти к себе домой – потому что кто, черт возьми, так начинает разговор? – Или он мог бы действительно вступить в какую-то загадочную беседу с этим ненормальным, который, должно быть, принимает по меньшей мере четыре различных вида наркотиков одновременно. Один из этих вариантов звучит как ад. Другой вариант связан с тем, что Таббо покидает своё место для курения. Таббо долго думает, как ему на это реагировать. Он останавливается на: — Вау, ты, должно быть, действительно веселишься на вечеринках, — и мысленно похлопывает самого себя по спине. Таббо, наконец, отворачивается, делая очередную затяжку своей точно смешанной с наркотиком сигареты. Вкус у неё дерьмовый, но Таббо не может насытиться. Периферийным зрением он наблюдает за тем, как парень пожимает плечами. — Его звали Хьюго – косатка. Годы изоляции довели его до того, что он стал вести себя агрессивно по отношению к своим смотрителям, а потом и вовсе бился головой о борт своего аквариума. — Таббо не понимает, как слова этого парня заставляют его сердце сжиматься от тревожного предчувствия, пусть даже на одно мгновение. Он прищуривается и опускает глаза на свою почти полностью выкуренную сигарету, стараясь не думать об этом. — Он умер от аневризмы головного мозга. В дикой природе косатки живут до восьмидесяти лет. Хьюго умер, когда ему было пятнадцать. Что-то в том, как он говорит об этом животном, вызывает у Таббо мурашки по коже, а в сочетании с темнотой, окружающей их, и ревом машин на шоссе он начинает чувствовать себя всё более и более беспокойно. Пожалуй, это первое, что он почувствовал за последние месяцы, кроме полной апатии, среди опасно малого количества других вещей. Тем не менее, он не уверен, что слушать, как этот парень рассказывает о душещипательной истории какого-то мёртвого животного, лучше или хуже, чем терпеть пьяные бредни отца в его доме. Между ними наступает тишина, и Таббо только и делает, что тушит сигарету о тротуар и дышит. Воздух липкий и теплый, как будто облака хотят пролиться дождем, лишь бы не было жарко. Таббо резко вдыхает и поворачивается к незнакомцу. — Кто ты, черт возьми, такой? – наконец спрашивает он, одной рукой отодвигая челку от лица, когда та лезет ему в глаза. До этого момента он был уверен, что знает всех в этом маленьком городке, в котором вырос. Ему кажется, что он должен был бы вспомнить, что видел кого-то похожего на этого парня, но когда Таббо пытается об этом подумать, в голове у него полная пустота. Какая-то часть его хочет протянуть руку и прикоснуться к нему, чтобы убедиться, что он настоящий, но подсознательно он считает, что лучше этого не делать. Насколько он знает, у этого парня может быть в рукаве автоматический нож, и тогда у него будет прекрасная возможность ударить и покончить с его жизнью прямо на этом самом месте, или что-то в этом роде. Парень наконец-то поворачивается и смотрит на Таббо. Его каштановые волосы темные, но не такие темные, как у Таббо, и в основном убраны под шапочку, но по тем прядям, которые свободно торчат, он замечает, что волосы на правой стороне его лица преимущественно бумажно-белого цвета – по крайней мере, их передние части – то, чего он не мог разглядеть поначалу, так как сидит справа от Таббо, и они были в основном в стороне от него. Парень не снимает очки, и уголки его губ слегка подрагивают, когда он говорит: — Парень, который веселится на вечеринках. — отвечает он, отталкиваясь от стены и поворачиваясь лицом к Таббо, скрещивая свои длинные ноги в более удобное положение, как будто они друзья и развелекаются или что-то в этом роде. Таббо подумывает о том, чтобы вернуться к себе домой. Но вместо этого он достает еще одну сигарету и прикуривает. Судя по его языку тела, парень не собирается оставлять его в покое в ближайшее время. Несмотря на то, что Таббо был застигнут врасплох, он решил, что не возражает против такой компании – по крайней мере, пока – и вся эта ситуация скорее интригует, чем нет, хотя он никогда бы в этом не признался. — Ты куришь? – спрашивает Таббо, протягивая пачку. Парень быстро поджимает губы и качает головой. Ещё один акт тишины. Таббо напевает, хмыкая. — Ладно. Покончим с этим. — Что? — спрашивает парень. — Твое имя, — Таббо говорит, наклоняя голову, как будто ему действительно не всё равно. Не получив ответа в течение неоправданно долгого времени, он снова заговорил. — Большинство людей обычно начинают с того, что говорят кому-то свое имя при первой встрече. Ну, знаешь, вместо того, чтобы вкидывать случайные неприятные факты о- — Ранбу. Пауза. Какой чудак, – думает Таббо, наверное, уже в пятый раз за последние семь минут, как будто с этим незнакомцем не может быть ничего хуже. Странный парень, странно выглядящий и со странным именем. Каковы шансы на это? — Хорошо, — только и смог вымолвить Таббо, затягиваясь сигаретой. — А твоё? Он выдыхает дым, который подхватывается ночным ветерком и чуть не летит прямо в лицо Ранбу. Если его это и беспокоит, то он никак этого не показывает, — Таббо. — Приятно познакомиться, Таббо, — говорит Ранбу, протягивая руку, предположительно для того, чтобы Таббо её пожал. Таббо решает, что не будет этого делать. — Да, — протягивает слово Таббо, глядя на руку, — что-то в этом роде. Вместо того чтобы обидеться или разозлиться, как, наверное, следовало бы сделать, Ранбу смеется, как будто это самая смешная вещь на свете. Таббо смотрит на него, как на ненормального, а Ранбу либо не замечает, либо ему все равно. Скорее всего, последнее. — Чего смешного? — спрашивает Таббо, лишь слегка забавляясь происходящим. Этот парень, наверное, самый непредсказуемый из всех, кого Таббо когда-либо встречал, и он не знает, хорошо это или плохо, но не может сказать, что его это искренне беспокоит. — Ты. Ты забавный, — говорит Ранбу, откинувшись назад и опираясь на руки в невероятно расслабленной манере, как будто ему на всё плевать. Таббо завидует ему, немного. Потом он решает, что ему не нравится это чувство – зависть. От этого у него горькое ощущение в груди, и он вдруг словно теряет весь свой интерес в одно мгновение. Волосы снова падают ему на глаза, и он оставляет все как есть. — Хорошо, ну, — простонал Таббо, вставая и решая, что с него хватит этого лихорадочного сна. Мышцы сопротивляются движению, большая часть его верхней половины тела болит по причинам, о которых он предпочел бы не думать, но он думает, что хотел бы проснуться сейчас, большое спасибо. — Мне нужно идти. — Тебе нужно куда-то идти, — спрашивает Ранбу, стоя рядом с Таббо. Вопрос прозвучал скорее как утверждение, да ещё и шатающееся по краям. Он определенно должен быть примерно того же возраста что и Таббо, но в полный рост Ранбу должен быть не меньше шести футов. Несмотря на старательное самообладание, Таббо... слегка пугается, учитывая, насколько он ниже его. Но будь он проклят, если сейчас с него спадет маска. — Ага, — говорит он как ни в чем не бывало. У меня есть бок танка, о который я могу удариться головой, — подумал он и размышляет о том, чтобы сказать это, просто назло этому парню. Но, конечно, не делает этого. — Хочешь, я тебя провожу? — спрашивает Ранбу слишком бодро по мнению Таббо, следуя, как наивный взволнованный щенок, когда Таббо начинает идти. — Нет, но спасибо, — говорит он, бросая сигарету на землю и наступая на неё. — Прощай, — говорит он и полагает, что на этом все и закончится. Ранбу слегка улыбается, чуть-чуть наклонив голову, засунув одну руку в карман, а другую положив на ремень сумки, висящей у него на плече. Таббо даже не заметил, что она есть. Он поднимает голову, улыбка исчезает. — До встречи, — говорит он, махнув рукой. Что-то в этой фразе вызывает у Таббо нехорошее предчувствие, а этого у него в последнее время было более чем достаточно. Он не знает, какой смысл Ранбу вкладывал в разговор с ним. Он надеется, что всё это было лишь на один раз, что всё это действительно было сном, и что, проснувшись, завтра он сможет вернуться, и его место для курения будет на 100% свободно от Ранбу. Ранбу, конечно, интригует, но всё равно было бы неплохо. Прогулка до его дома проходит как всегда. Темно, тихо, тепло. Одиноко. Таббо не знает, почему вообще кто-то решил проявить к нему интерес. Это бессмысленно, особенно если учесть, что дело было посреди ночи, среди любого возможного времени. Эта мысль только убеждает Таббо, что всё это опять было в его голове, и, может быть, он просто очень устал от недосыпания, но всё больше и больше становится тревожно правдоподобным то, что все эти пятнадцать минут не были реальностью. Отлично, я шизофреник. Ещё одна проблема, которую нужно добавить в список, – думает он двадцать минут спустя, когда нехотя огибает дом, поднимает окно своей спальни и пробирается обратно в свою страшную темную комнату.

***

На следующий день Таббо не идет в школу, а предпочитает пройтись по мостовой над шоссе и совершить свой (становящийся всё более обыденным) ритуал – курить и смотреть на красные и белые огни машин внизу. Он знает, что его ждёт ад, когда из школы снова позвонят домой и неизбежно расскажут о прогулах, но он устал, его тело болит, и в конце концов, что такое ещё несколько синяков? Рюкзак валяется у его ног, почти пустой, кроме нескольких незаполненных листов и полупустой тетради, потому что всё остальное бессмысленно. Школа только делает его несчастным, с её стандартизированными учебными программами и тестами, которые требуют от каждого ребенка определенного уровня интеллекта, даже если у тебя жуткая дислексия. Всё, чем школа является для Таббо – место, куда его заставляют ходить, но где он не хочет находиться, и удручающее напоминание о том, что он неумен и (по общему признанию) очень, очень глуп. В общем, люди там отстойные, школа отстойная, и чтение тоже очень, очень отстойное. Он приходит сюда только днём, когда решает прогулять занятия вместо того, чтобы спать на них. С одной стороны, из-за сна на уроках у него гораздо меньше проблем, а пропуски дают совершенно противоположный эффект, но на самом деле это неважно – он провалится независимо от того, будет он стараться или нет. Большинство людей назвали бы это ленью или "отсутствием мотивации", но Таббо называет это "чувство, что ты всё равно ничего не добьешься в жизни, так зачем вообще стараться?", если говорить грубо. Это крайне удручающе, он знает, но он просто не может заставить себя заботиться об этом. Он вообще не может заставить себя заботиться о многих вещах в эти дни. Серая пыль обжигает его легкие, которые болят и ноют от того, что он всё чаще и чаще вдыхает прямые химикаты, но никотин даёт ему кайф, которым он, кажется, никак не может насытиться. Он знает, что это вредно для него. Это активно разрушает одни из немногих оставшихся в его жизни близких отношений, если ещё не разрушило их полностью, — с горечью говорит ему разум. Его голова опускается на руки, когда он выдыхает, вместе с ней опускается и дым. У него болит голова, и ему кажется, что его сейчас стошнит. Конечно, это не так, но тошнота цепляется за него, как противный паразит, от которого у него не хватает сил избавиться. Возможно, дело в никотине или в том, что в последнее время он мало ест. То, что у него не было аппетита, не очень-то помогает. Аппетит не стоит на первом месте в списке его приоритетов, помимо всего прочего.

***

Таббо оказался прав в своей гипотезе о том, что пропуск школы приведет к тому, что он попадет в полное дерьмо. Как только он переступил порог своего дома и был грубо предупрежден о том, что его (к сожалению, очень) бодрствующий (очень сильно) пьяный отец выкрикивает лишь слегка (очень сильно) невнятные ругательства, он понял, что ему пиздец. Он не стал задерживаться- не то чтобы он вообще задерживался. Ему удалось сбежать с минимальным общим уроном, что, если честно, лучше, чем он ожидал для себя. По крайней мере, на заправке, на которой он остановился по пути к эстакаде был его любимый чай со льдом. Он не волшебный – он не исцеляет физическую боль, душевные муки или что-то в этом роде, но утоляет жажду и избавляет от ощущения такой сухости во рту, словно в Мохаве, что (по его честному мнению) чертовски выгодно всего за 1 доллар 99 центов. Однако кассир не стал продавать ему сигареты. А жаль, учитывая, как опасно мало их у него осталось. Солнце ещё не село, когда незнакомец, который должен был бросить взгляд на Таббо и пройти мимо него, снова плюхается на тротуар справа от него. Конечно, это вовсе не незнакомец. Это тот самый человек – 75% ног и 10% шапочки – который разговаривал с Таббо вчера вечером, характерная белая прядь волос, непонятные солнцезащитные очки и всё такое. Это Ранбу. Он вернулся. Почему, собственно, вопрос часа. — Я не знал, что ты любишь чай. Тебе нравятся персики? — первое, что он говорит, обратив внимание на этикетку на пластиковой бутылке. Ну, спрашивает, скорее. — Нет. Они дерьмо, — отвечает Таббо, нарочито опуская волосы на глаза. Он не знает, почему решил соврать, но догадывается, что это может быть по множеству причин. Может быть, потому, что ему скучно, или потому, что парень рядом с ним ни черта о нем не знает, и Таббо может рассказать ему всё, что угодно, и тот поверит, потому что кто такой этот чувак, чтобы опровергать его? Может быть, Таббо просто хочет посмотреть на его реакцию. Может быть, он солгал просто потому, что может. Правда, теперь, когда он подумал об этом, наверное, есть гораздо более крутые вещи, о которых можно соврать, кроме вкуса чая, который ему нравится. — По крайней мере, он не несладкий. Несладкий чай – отвратителен, — говорит Ранбу, поправляя очки на переносице, когда они начинают сползать. Таббо вроде бы хочет бросить в него чай, плеснуть в лицо Ранбу, просто чтобы посмотреть, что будет. Жаль, что он всё ещё (хотя бы в некоторой степени) контролирует свои навязчивые мысли. Без этого его жизнь была бы гораздо интереснее. — Чего ты хочешь? — вместо этого довольно прямо спрашивает Таббо, делая затяжку. Сегодня вечер пятницы, а значит, шоссе забито оживленными, проносящимися, громкими машинами, которые, кажется, никогда не остановятся. Пахнет так, будто вот-вот может пойти дождь, а мрачные тучи над головой ещё больше убеждают в этом. Таббо не думает, что был бы против, если бы это случилось. — Я хочу узнать твоё мнение о вкусах чая. По-моему, это самая интересная вещь в мире, — Ранбу отвечает, заставляя Таббо сделать паузу. Это один из тех случаев, когда Таббо тупит и не может понять, серьезно ли говорит его собеседник или нет. Когда Таббо долго не двигается и ничего не говорит, Ранбу снова заговорил. — Я пошутил, — пауза, — я хочу поиграть в игру. Чертов фрик! — смеется голос в голове Таббо, громко и почти срываясь на крик. Голос очень похож на Томми. Таббо ненавидит это. — Я тебя даже не знаю, — ещё одна затяжка. — Я сказал тебе своё имя. Ты меня знаешь. — Между этим есть разница, — говорит Таббо, делая глоток чая после того, как выдохнул дым. — Это игра в вопросы, я видел её однажды в кино, — говорит Ранбу, не обращая внимания на упрямство Таббо, как будто его и нет вовсе. Таббо не может подавить в себе желание откинуть голову назад и резко застонать. То, что ему не нравится этот чудак или его компания, не означает, что он должен быть грубым. Таббо возможно и ебанутый, но, по крайней мере, у него есть хорошие манеры. Таббо ничего не говорит, поэтому Ранбу продолжает болтать. — В общем, я задаю вопрос, а потом ты задаешь вопрос мне. Ты не обязан на него отвечать, но всё, что ты скажешь, должно заканчиваться вопросом, а затем всё повторяется. Таббо считает, что это глупая игра – глупая идея. Он не хочет этого делать, но быстро понимает, что, похоже, у него нет выбора, поскольку он не из тех людей, которые могут просто сказать кому-то отвалить. Но ему очень, очень хотелось бы быть таким человеком. Таббо ничего не говорит. Он очень не в настроении для этого. — Хорошо? Я начинаю, — всё равно говорит Ранбу. С другой стороны, он предполагает, что в последнее время он не в настроении для многих вещей. — Сколько тебе лет? — Ранбу смотрит на него и сидит так же, как и вчера, опираясь на руки, словно ему всё равно. Таббо снова задумывается над тем, чтобы соврать, наблюдая, как пепел падает с кончика его сигареты. Но почему-то решает этого не делать. — Семнадцать. Наступило долгое молчание – более долгое, чем всё то, что было между ними до этого. Таббо смотрит на Ранбу через просвет в своей челке, наблюдая, как Ранбу чуть наклоняет голову. На его губах снова играет маленькая улыбка, но это только заставляет Таббо нахмуриться. — Твой вопрос? — наконец спрашивает Ранбу. Таббо позволяет себе вздохнуть. Он действительно собирается это делать, не так ли? — Сколько тебе лет? — спрашивает он, почему-то надеясь, что здесь нет правила на повтор вопросов. Это было бы раздражающе, а Таббо и так уже раздражен. — Мне тоже семнадцать, — Ранбу улыбается, на самом деле улыбается (и Таббо догадывается, почему), и что-то в этом заставляет Таббо снова почувствовать странное чувство в животе. Ему это не нравится, и ему приходится изображать, как он слегка ерзает на своем месте, как бы корректируя свое положение на бетоне. Гладко. — Ты ходишь в здешнюю школу? — Зачислен, да. На самом деле посещаю её редко. — Таббо вздыхает, ковыряя заусенец на большом пальце. Теперь его очередь. — Что это за прикид? — спрашивает он, на этот раз искрене. Он полагает, что сейчас самое подходящее время для получения ответов на некоторые вопросы: в конце концов, они в буквальном смысле играют в игру с вопросами. Вполне можно кое-что узнать, раз уж ему больше не позволяют оставаться одному, наслаждаясь курением и утопанием в собственных мыслях. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Ранбу, его левая бровь на мгновение виднеется над очками. — Шапочка почти в двадцать шесть градусов. Постоянное ношение солнцезащитных очков – даже ночью. Если ты хочешь быть уверенным, что всегда готов к спонтанному, таинственному ограблению, то ты попал в точку. Таббо ждёт ответа Ранбу, но получает лишь эту дурацкую улыбку. Он осознает свою ошибку и – только чуть более раздраженно, чем несколько секунд назад – добавляет: — Это и есть твоя цель? Таббо не может сказать, что удивился бы, если бы тот сказал, что это действительно так. Таббо не видит его глаз, но догадывается, что взгляд Ранбу опускается вместе с движением головы, его губы чуть-чуть приоткрываются, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на дорогу, по которой проезжает машина. За его спиной сиреневое небо, виднеющееся за заходом солнца. Это красиво – небо. Таббо жалеет, что не может рассмотреть его получше, понимаете, без каких-либо причудливых нарядов, с причудливо высокими подростками на пути. — Нет, на самом деле. Я ношу их по другой причине, — Ранбу поворачивается и снова смотрит на Таббо. — Почему у тебя такие длинные волосы? Таббо делает паузу, осмысливая ответ. Что-то в этом есть... неправильное, но он не может дать этому название. Он решает сосредоточить свое внимание на новом вопросе Ранбу, а не задумываться о странном и неясном ответе на свой собственный. На самом деле ему нужно время, чтобы подумать, почему у него такие длинные волосы? Помимо очевидного, у него не было ни времени, ни сил, чтобы пойти куда-нибудь подстричься. Последний раз он делал это, наверное, больше года назад, и сейчас они... в полном беспорядке, если говорить откровенно. Его брюнетистая челка закрывает почти половину лица, если он не старается заправить волосы за уши, и они вьются по затылку сзади, щекоча кожу, даже когда заплетены. Ему это не нравится, даже раздражает, но он ничего не хочет с этим делать. Кроме того, он не ненавидит то, что это позволяет спрятаться от мира, когда он не хочет, чтобы его видели, как сейчас, под неумолимым взглядом Ранбу за тёмными, тёмными очками. Должно быть, он вглядывается в лицо Таббо, подмечая каждый изъян, каждый прыщ, каждый шрам. Что-то в том, что он может скрыть это, даже часть своего лица, кажется... успокаивающим. — Просто мне так нравится, — говорит Таббо, предпочитая ничего не объяснять. В голове возникает ещё один вопрос, и он задаёт его, прежде чем успевает остановить себя. — Почему ты вернулся? — Ну, я имею ввиду- почему бы и нет? — спрашивает Ранбу, немного слишком быстро, немного слишком уверенно. Как будто это не странно. Как будто это так же просто и нормально, как встать и одеться утром. — Обычно люди со мной не разговаривают, и тем более не интересуются, — Таббо делает паузу, решая, стоит ли говорить о том, что происходит дальше, — иногда я бываю немного придурком. Люди не держатся за таких. Его разум постоянно возвращается к Томми, независимо от хода его мыслительного процесса. Это раздражает, и он предпочел бы не думать о другом мальчике, если честно. Он знает, что ему больше нечего делать, но это всё равно отстой. Он не разговаривал с ним уже полторы недели- наверное, дольше всего они не общались.. Таббо даже не знает, как долго. Может быть, если бы ты не был таким, какой ты есть, он был бы сейчас здесь, с тобой, вместо того, чтобы отвечать на раздражающие вопросы какого-то незнакомца, который, возможно, даже не существует. Эта мысль немного настораживает, если не огорчает. Таббо вдруг снова захотелось повернуться к этому парню Ранбу и коснуться его руки. Но он сдерживает себя и делает ещё одну затяжку палочкой смерти, зажатой между пальцами. — Ну? Какой у тебя вопрос? — спрашивает Ранбу, отвлекая Таббо от его мыслей. Брюнет нахмурился. — Почему ты здесь? Прямо сейчас- я имею в виду. Почему ты здесь? Ранбу устраивается так, что сидит, прислонившись спиной к стене эстакады, рядом с Таббо. Он подтягивает ноги и опирается локтями на колени. — Я видел тебя здесь несколько раз. Подожди, это звучит жутко, — вздыхает он с почти застенчивой улыбкой. У Таббо снова появляется странное ощущение в животе. — Ты выглядел одиноким, вот я и решил... проведать тебя, наверное. Ты выглядел примерно моего возраста, и я подумал, ну и хрен с этим, почему бы и нет, понимаешь? И нет, Таббо не "понимает". Он также не понимает, как реагировать на эту информацию, поэтому он ничего не говорит. — Ты... хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает Ранбу, немного колеблясь по какой-то причине, в которой Таббо не уверен. И это... ну, Таббо тоже сначала не то чтобы знает. Часть его хочет сказать да, скорее, уходи, пока я не разрушил твою жизнь, или что-то в этом роде, но он скорее в замешательстве и растерянности. Поначалу ему не очень нравилась эта компания, он считал Ранбу каким-то ненормальным сумасшедшим (и справедливо, в его защиту), но теперь... как ни странно, он не уверен, что так сильно против. Должен признаться, он заинтригован. — Я не знаю. Я так не думаю, — отвечает Таббо, делая ещё один глоток чая. Он стал тепловатым в жаре медленно наступающей ночи, но что есть, то есть. — Могу я взглянуть на твое запястье? — вылетает из его рта. Вау, ты большой ебаный идиот, подумал Таббо, желая ударить себя по лицу. Почему он вообще это спросил? Ну, он знает, почему, но вы... ну, вы же не спрашиваете людей об этом. Особенно тех, кто кажется не самым психически устойчивым, верно? Это что-то вроде негласного правила, не то чтобы Таббо думал, что этот парень- по крайней мере, он надеется, что это не- Ты идиот! Скажи что-нибудь! Хоть раз в своей чертовой жизни исправь бардак, который ты устроил! — Я- я имею в виду, ух, я просто- — Таббо качает головой, и ужасающая, новая волна тепла омывает всё его тело. — Прости. Ты не должен- Не успел Таббо взять себя в руки, как левая рука Ранбу вытянулась перед Таббо, ладонью вверх. Какого хрена? Когда Таббо смотрит на него, тот просто пожимает плечами, как будто это совсем не проблема. И слава богу, что это не так- Таббо в полном дерьме, и с Ранбу определенно что-то происходит, но, по крайней мере, об этом не может быть и речи. Не теряя ни секунды, Таббо протягивает руку и берет Ранбу за запястье, его рукав немного задирается. Рука Таббо болит от этого движения, но он не может заставить себя уделять этому слишком много внимания, поскольку прикладывает большой палец к основанию ладони Ранбу, и вот оно – сердцебиение. Оно отнюдь не медленное и сразу выдает удивление Ранбу, но Таббо искал не это. Как только он почувствовал это – кожа к коже, сердцебиение под ней – он отстраняется, не желая задерживаться дольше, чем нужно. Даже в этих дурацких очках Ранбу выглядит несколько озадаченным, пока не понимает, что теперь его очередь. — Зачем ты это сделал? — спрашивает он, в его тоне сквозит чистое любопытство. — Я хотел убедиться, что ты настоящий, — честно отвечает Таббо. Короткий контакт оставляет на руке Таббо ощущение ряби, когда он отстраняется. Что-то внутри него хочет вернуть это, но это совершенно нелепо, поэтому он запихивает это желание в сейф с тремя разными замками и прячет подальше, чтобы никогда больше не вспоминать. Ранбу снова смеется, и на этот раз звук... приятный, находит Таббо. — Вау, мне и раньше говорили, что я немного аномальный, но- вау! — качает он головой, быстро переходя к делу. — У тебя есть ещё вопросы? Что-то в Таббо стало немного легче после этого. Это странное чувство – друг, с которым он давно не имел удовольствия общаться. Мерцание света в страшной, тёмной комнате. — Да, — ему искренне любопытно, он даже забыл на время о сигарете, которую должен был лихорадочно курить, и поворачивается так, чтобы лучше видеть Ранбу. — А волосы у тебя крашеные или просто такие? — спрашивает он, имея в виду белые пряди, которые аккуратно торчат из бордовой шапочки Ранбу. Вдруг, на удивление, улыбка Ранбу дрогнула. Всего на долю секунды, и он явно пытается это скрыть, но слишком поздно. Таббо уловил это, и на секунду ему показалось, что он спросил что-то, чего не должен был – что-то слишком личное. Но нет, когда он думает о своих словах, то не может найти ничего, что могло бы быть откровенно личным. — Эм... — Ранбу поворачивает голову, слегка опуская её. — Да. Они просто такие, я полагаю. — Ты "полагаешь"? Ранбу пожимает плечами и снова смотрит на него. Он такой, такой странный. Таббо хочет сменить тему, поэтому он делает рывок. — Так ты всегда подходишь к случайным людям и начинаешь рассказывать им о животных, которые убивают себя, или это просто твоё малоизвестное хобби? Ранбу снова смеется, и Таббо не может придумать ни одного объяснения, почему это вызывает у него такое облегчение. Он снова пожимает плечами. — Мне просто действительно нравятся грустные факты о животных, — говорит он, и Таббо не может понять, говорит он серьезно или нет, но похоже, что он склоняется к тому, что это не так. Но, с другой стороны, Таббо не умеет читать людей, так что черт его знает. — Я также профессиональный эксцентрик. Что я могу сказать? — Эксцен-трик? Слушай, я, может, и глуповат, но даже я знаю, что это ненастоящая философия. — Конечно, это так. Из чего угодно можно сделать философию, если очень постараться, — Ранбу пожимает плечами. — И ты точно не глупый. Я видел глупых, а ты не такой. Таббо насмехается над этим, и он не может удержаться от того, чтобы не приоткрыть рот или не сузить глаза за челкой, глядя на мальчика рядом с собой. Он абсолютно положительно сбит с толку. После этого они некоторое время сидят молча, и Таббо смотрит на сигарету в своей руке. Он тушит её о тротуар и бросает на дорогу перед ними. Похоже, никто из них так и не понял, что они перестали играть в игру Ранбу, или, по крайней мере, Таббо точно не понял. Солнце село, уже поздно, и, хотя игра вроде бы закончилась, Таббо должен спросить. — Разве тебе не нужно куда-то идти? — Да, но мои родители не слишком строго относятся к комендантскому часу. А тебе? Таббо снова хочет солгать. Он хочет выдумать жизненную ситуацию, которая ему не принадлежит, потому что реальность – это не то, о чем он хочет, чтобы знала хоть одна душа в этом мире. — Э-э, да. Да, нет- я- —Таббо покачал головой. Что со мной не так? — То же самое. Ранбу кивает, как будто Таббо не заикающийся беспорядок и всё, что он говорит, имеет хоть какой-то смысл. Как будто эта ситуация совершенно нормальна. — Круто, — говорит он. И тут Таббо застревает. Он не может пойти к себе домой, ни сейчас, ни позже – по крайней мере, пока. Он не хочет. Он никогда не хочет возвращаться в свой дом, но полагает, что в этом нет ничего нового. Ночь тянется медленно и пусто, единственное, что прерывает её – лишь тихие разговоры, которые не заходят далеко, но это не самое худшее, что может быть на свете. Таббо не знает, который час, когда Ранбу наконец решает позвонить и идет домой. Прощание получилось более неловким, чем хотелось бы Таббо, но он знает, что оно не будет последним, и не совсем понимает, как к этому относиться. Когда Таббо начинает свой путь назад, он слишком устал, чтобы думать о чем-то слишком глубоком. Всё, что он знает – это то, что он не шизофреник, что тошнота вернулась и что у него почти закончились сигареты. К сожалению, только одна из этих вещей приносит ему какое-то утешение.

***

В выходные Ранбу нигде не было видно, когда Таббо возвращается на эстакаду. Он говорит себе, что не скучает по компании, а его сердце сжимается и съеживается, от того, что, скорее всего, сигареты настигают его и у него произойдет остановка сердца, а не от того, что он снова жалко одинок. В понедельник он рад, что Ранбу не навестил его, когда его не беспокоят мысли, говорящие о том, что его бросил человек, который, возможно, никогда даже не считал его своим другом. Не то чтобы Таббо этого хотел. Ведь на самом деле Ранбу – не друг Таббо. Ранбу не знает его. Он просто парень, который знает его имя, и в этом есть разница. В понедельник Таббо снова попал в беду. Он не прогуливал школу, но отец всё равно на него разозлился. Он рад, что Ранбу не навестил его, потому что не уверен, что смог бы вбросить какую-нибудь остроумную фразу, когда от каждого движения ему хочется заползти в нору и- Он в порядке. Хорошо. Даже отлично. У него осталось несколько сигарет, денег хватило, чтобы купить на заправке ещё чаю, и снова эстакада в его полном распоряжении. Вчера шел дождь, а это значит, что дороги всё ещё мокрые, воздух туманный, что не очень хорошо сочетается с дымом, но нищие не могут выбирать и всё такое. А ещё это значит, что температура наконец-то начинает падать, и Таббо может надеть свою любимую бежевую вельветовую куртку. Уже поздно, когда Таббо снова смотрит на шоссе и наблюдает за машинами. Что-то в этом есть невероятно завораживающее, и, рассматривая проносящиеся мимо полоски света, он позволяет туману просочиться в его голову, сырости – в его кости. Здесь уютно и тихо, а Таббо пытается убедить себя, что по-другому и не желает. В кармане зажужжал телефон. Это один из немногих случаев, когда он взял устройство с собой, зарядив его и всё такое. Когда он достает его из куртки, уведомление не представляет собой ничего важного. Это не смс и не звонок, поэтому он выключает устройство и убирает его снова в карман, предпочитая продолжить загрязнять легкие и смотреть, как люди проносятся мимо него. Иногда Таббо хочется быть одним из них. Он мечтает, чтобы у него была машина, на которой он мог бы ездить, куда захочет, чтобы ему не указывали, что делать, и не осуждали за это. Ему интересно, каково это – иметь такую возможность. Ранее он разговаривал с Томми. Это было довольно коротко, слегка неловко и в целом жалко. Таббо всё ещё курит, а Томми всё ещё злится, но в том, что люди злятся на Таббо, нет ничего нового. Это отстойно. Очень отстойно, но он недостаточно хорош, чтобы сделать то, что должен, чтобы это исправить. Он подносит сигарету к губам и ничего не чувствует. Томми не понимает, что ему это нужно. Он не понимает, что у Таббо есть вещи, о которых он не хочет говорить – ему это не нравится. Это справедливо, Таббо знает, но всё равно это отстой. Что есть, то есть. Таббо, вздыхая, шаркает ботинком по земле. Ему хочется побольше понаблюдать за машинами, но стоять больно, а прислоняться к стене эстакады не очень-то помогает. Когда он поворачивается, чтобы сесть, то чуть не выпрыгивает из своей гребаной кожи. — Господи, блять, чувак! — восклицает Таббо, прикладывая руку к груди и едва не роняя сигарету. Перед ним стоит Ранбу, высокий и устрашающий из-за темноты, силуэт которого подсвечивается уличными фонарями позади. — Извини, я не хотел тебя напугать, — Ранбу смущенно улыбается и немного отступает назад, потирая затылок. — Я был- подожди. Что случилось с твоим глазом? Ох, это. Таббо забыл об этом. Он на секунду запаниковал, мысленно подыскивая разумное объяснение синяку, расцветшему на верхней части щеки и, судя по всему, распространившемуся на глаз. Отлично. У него возникает желание спрятаться за волосами, но он заставляет себя этого не делать, чтобы не выглядеть подозрительно. — Я подрался, — говорит он, беспечно пожимая плечами. По крайней мере, он надеется, что это выглядит именно так. Технически это не совсем ложь. — Ох. Ты подрался? — Ранбу совершает то, что он делает, когда слегка наклоняет голову, и Таббо представляет, что он, наверное, щурится на него за солнцезащитными очками. — Да. — Ох, — Ранбу перебирает пальцы, как будто он по какой-то причине встревожен. Это заставляет Таббо немного забеспокоиться в ответ. — В школе? Таббо усмехается. — Да. Дерьмо было диким, — он думает, что это может быть весело, если он решит это сделать. — Да, это было по-настоящему кроваво. Но я выиграл. Ранбу хмыкает, присаживаясь к стене. Таббо следует за ним. — Я не думал что ты жестокий тип, — говорит он через некоторое время. Я и не такой. Я действительно, действительно не такой. Таббо пожимает плечами. — Это они начали, не я. Технически, это не совсем ложь. — Конечно, — кивает Ранбу, растягивая слово. Насколько Таббо может судить, Ранбу ему верит. — Ну, а ты как... в порядке? Таббо открывает рот, чтобы сказать, но колеблется. Он пытается скрыть это, делая затяжку. Он не помнит, когда в последний раз кто-то задавал ему этот вопрос. Он сдувает дым. — Я ведь здесь, не так ли? — Я не об этом спрашиваю Эта фраза привлекает внимание Таббо, и он полностью поворачивает голову, чтобы посмотреть на Ранбу. Когда он понимает, что натворил, уже слишком поздно, но он всё равно поспешно отворачивается, надеясь, что Ранбу не успел заглянуть ему в глаза и прочитать все его секреты по зрачкам. Когда он сглатывает, его слюна становится густой, и вдруг становится очень трудно говорить, потому что ком растет, растет, растет в горле. — В порядке настолько, насколько я могу, боссмен, — это все, что он может себе позволить. — Ты... ты ещё где-нибудь ранен? — спрашивает Ранбу. И, бля, похоже, он искренне обеспокоен, но Таббо не знает, что с этим делать. Как будто кто-то вручил ему шлакоблок сожаления, довольно обременительный подарок, и ожидает, что он что-то с ним сделает, несмотря на то, что он тяжелый и относительно бесполезный, и он не знает, куда его деть. — Я не очень хочу об этом говорить, — говорит Таббо, даже если это звучит подозрительно. Он не может заставить его волноваться. Он не собирается ввязываться в это ни с кем, тем более с парнем, которого он знает меньше недели. После этого Ранбу не настаивает, и Таббо благодарен ему за это. Несмотря на их уменьшающееся количество, Таббо снова предлагает ему сигарету. Ранбу вежливо отказывается, и между ними опять воцаряется тишина. Пока Ранбу не заговорил. — Знаешь ли ты, что есть разновидность диких баранов, у которых никогда не перестают расти рога? Они скручиваются и загибаются, пока в конце концов не протыкают их собственные морды. Таббо чуть не сломал себе шею от того, как быстро его голова метнулась в сторону, чтобы посмотреть на другого мальчика. — Чт- — Я имею в виду, что должно быть что-то, что они могут сделать с этим, например, намеренно отломать их или что-то в этом роде, верно? Но они этого не делают, и обычно рога продолжают расти по мере жизни барана, и иногда это просто... убивает их, — говорит он, как будто рассказывает о своем дне или о чем-то подобном, совершенно непринужденно. Таббо сначала подумал, что ему это показалось, но нет, Ранбу действительно сказал это ни с того ни с сего. Таббо отодвигается назад, поворачиваясь лицом к Ранбу. — Ты типа- чт- ты типа на самом деле сумасшедший или что-то в этом роде? — спрашивает он, глядя прямо на него, — я серьезно. Тебе что, нравится, убивать мелких животных и держать их в банках или ещё в каком-нибудь дерьме? Потому что я не ебу что- — Н- конечно, нет! За кого ты меня принимаешь, за Теда Банди? — обиженно спрашивает Ранбу, как будто это Таббо перешел границы дозволенного. Нет, черт возьми, нет, Ранбу не собирается сваливать это на него, потому что какого хрена кто-то говорит подобное дерьмо? Серийные убийцы, настоящие серийные убийцы, вот кто- — Насколько я знаю, ты вполне можешь быть им! Блять- говоришь такую хуйню ни с того ни с сего! — воскликнул он, лишь слегка беспокоясь за свою безопасность, хотя бы из человеческого инстинкта. — Ладно- ладно, извини. Я перестану, если ты хочешь, — Ранбу поднял руки вверх, сдаваясь. — Пожалуйста! — Таббо вздыхает, в его тоне звучит драматическое раздражение и нотки наигранного отвращения. Он не уверен, насколько оно искреннее, но, по крайней мере, хотя бы какая-то часть должна быть. Хотя, оно не может быть преобладать, потому что он знает, что если бы он действительно хотел уйти от него, то уже давно бы это сделал. Они снова погрузились в другое, более неловкое молчание после того, как вновь заняли свои места, прислонившись спиной к стене. Таббо делает затяжку (и если она немного дольше, чем обычно, никто ничего не говорит) и на мгновение щипает переносицу. Что за хрень творится с этим парнем? Он опускает руку и закусывает губу. Где-то вдалеке стрекочут сверчки, а машины внизу всё ещё мчатся в своих бесконечных приключениях. Таббо заговорил, устав от тишины. — Знаешь, я сдерживаюсь. У меня есть друг, который, наверное, взбесился бы на тебя за то, что ты говоришь такое дерьмо, гораздо сильнее, чем я, — говорит он, после чего вдыхает больше химикатов. — Ну- был может быть. Не важно, главное, что я не обзываюсь и не говорю, чтобы ты отвалил, хотя, наверное, уже должен был это сделать. Даже это было преуменьшением, знал Таббо. Если бы Томми был здесь, он бы вышел из себя, и это, наверное, было бы уморительно. Это было бы уморительно. Он не понимает, почему он обращается к Томми, как к мертвому. Томми не умер, он просто очень, очень зол на Таббо. — Справедливо, — выравнивается Ранбу. — Я бы объяснился, но, честно говоря, сейчас не подходящее время. Таббо даже не знает, с чего начать. Значит, у Ранбу есть объяснение, но сейчас "неподходящее время"? Когда вообще может быть "подходящее время" для объяснения чего-то такого? В недоумении. Таббо в полном недоумении. — Что значит "был"? Между вами что-то произошло? Или... — спрашивает Ранбу, явно меняя тему. Не то чтобы это тебя касалось, — Всё сложно. — Как сложно? — Господи, какой же ты любопытный, подумал Таббо, но, очевидно, промолчал. — Он на меня злится. Потому что я курю. — Так... брось курить? Таббо мысленно закатывает глаза. Ранбу явно не дурак, он должен понимать, что всё не так просто. Да и что он вообще знает? Он просто какой-то парень, который решил побеспокоить Таббо однажды ночью и представился самым нелепым образом. Не то чтобы Ранбу его еще не раздражал. Но сейчас внутри Таббо практически пылает драматически сильное желание обругать его, и с каждой секундой молчания ему становится всё труднее этого не делать. — Вау, ты так прав! Почему я об этом не подумал? — говорит Таббо, возможно, громче, чем нужно, сарказм стекает с его губ густым, липким и полным кипящего негодования тоном. — Я знаю, я знаю. Извини, но я должен был это сказать, — Таббо хочется рвать на себе волосы, его останавливает только знакомый гул никотина. — Какой он? — спрашивает Ранбу. — Кто? — Твой друг. Он... Томми – это- Томми – это много чего. Он громкий, шумный, страстный и самый бескомпромиссный человек из всех, кого Таббо встречал в своей жизни. Он несносный, ошеломляющий и иногда его бывает слишком много, а его смех настолько же оглушительный, насколько и живой. Но Томми также добрый, он вытерпел много дерьма от других и всё равно остался хорошим человеком. Он очень заботится о людях, которых считает семьей, потому что это то, чего в детстве у него не было, и, каким бы ребяческим он ни был, Таббо присматривает за ним с первого дня знакомства. Не то чтобы он когда-либо признается в этом блондину. Таббо знает, что Томми считает его членом семьи. Он знает, что Томми злится только потому, что ему не всё равно, и ему просто тяжело, но Таббо ничего не может с собой поделать. Он не может помочь себе. Томми через многое прошел. Таббо через многое проходит. На самом деле, довольно логично было бы предположить, что он откроется Томми, когда тот впервые попросил его об этом, но он не смог. Он не смог этого сделать, и Таббо слишком упрям, чтобы спасать себя. Слишком упрям, чтобы признать, что что-то не так. И поэтому Томми злится на него. Таббо не уверен, что между ними снова что-то будет по-прежнему, и если быть на 100% серьезным, то ему страшно. Ему страшно, что одно из этих разногласий может оказаться решающим, и у него никого не останется. Ну, может, и не никого. — Таббо? — Хм? — Таббо вскидывает голову, и ему кажется, что его оттащили от своих мыслей за волосы. — Что? — Мы не обязаны говорить об этом, если ты не хочешь, — говорит Ранбу, мягко и до ужаса искренне. — Ох, — Таббо проводит рукой по сальным волосам. — Да. И потом что-то идёт не так, но Таббо не уверен, что именно. В какой-то момент он потушил сигарету, а когда посмотрел на свои руки, почувствовал, что они словно не прикреплены к его телу. Его телу, которое обычно всё болит, но он вдруг ничего этого не чувствует. В его голове что-то не так, как будто она набита ватой. Он моргает и вдруг встает, а потом, что хуже всего, говорит. — Я должен идти. Я должен- эм, — Таббо качает головой, но от этого чувствует только головокружение. — Я должен идти. — Таббо- Ранбу ещё что-то говорит, думает Таббо, но он уже уходит. Шоссе никогда не было таким тихим.

***

— Я сниму очки, если ты расскажешь мне, что произошло на самом деле. Прошло несколько дней, они вернулись на их обычное место над шоссе (назвать это "их местом" было идеей Ранбу, к слову, после того, как на вопрос, почему Таббо всегда возвращается туда, он ответил, что ему "нравится слушать машины внизу", хотя они оба знают, что это явно намного больше). Впервые Таббо не начал свой вечер с сигареты, в основном потому, что ему действительно нужно экономить последние несколько сигарет, которые у него есть. На закате Ранбу появляется с фастфудом, чтобы они могли поесть; они начали разговаривать (к счастью, не о том, что вывело Таббо из себя несколько дней назад), что привело к игре "правда или желание", а затем... Таббо пытался заставить Ранбу снять эти дурацкие, дурацкие, солнечные очки. Очевидно, при одном условии, потому что вселенная никогда не была на стороне Таббо, а значит, у неё не было причин начинать быть таковой. В общем, Таббо появился с рассеченной губой и засохшей кровью, запекшейся в ноздрях, и Ранбу почему-то забеспокоился. Таббо оправдывает это так же, как и синяк под глазом, но Ранбу это почему-то не устраивает. — Я же сказал! — говорит Таббо, пытаясь одновременно говорить и запихивать в рот картошку фри. В кои-то веки он проголодался. — Я опять подрался. Дерьмо случается. — Значит, ты часто дерешься? — спросил Ранбу, потягивая какую-то газировку из пластикового стаканчика. — Я же говорил тебе. Иногда я бываю немного придурком, — Таббо пожимает плечами, избегая зрительного контакта. Оказалось, что это довольно легко сделать, когда Ранбу носит очки. Ранбу хмыкает. — Ладно. Но очки я не сниму. Таббо издает звук раздражения, его рот слишком набит, чтобы полностью выразить всё это. Ему требуется секунда, чтобы прожевать и проглотить, чтобы не подавиться, а ведь это, черт возьми, был бы позорный способ умереть. — Да ладно чувак. Мне любопытно, развесели меня. Ранбу некоторое время молчит, и только через мгновение это привлекает внимание Таббо. Когда он поднимает глаза, перед ним предстает Ранбу с каменным лицом и совершенно не впечатленным видом. Его рот плотно сжат, он нахмурился, и он протягивает Таббо шлакоблок с выражением сожаления и заботы, который, однако, очень не хочет принимать. Фасад Таббо рушится; ещё одна вещь, которую он не может себе позволить. — Я серьезно. Я не знаю, почему ты так беспокоишься обо мне, это немного смешно, если честно — Таббо пожимает плечами, пряча глаза за челкой, и в нем мелькает легкая гордость от того, как правдоподобно это звучит, даже для него самого. Гордость мелькнула не просто так, но есть более насущные дела. Например, что, черт возьми, прячет Ранбу под этими очками. — Я думал, ты сказал, что редко ходишь в школу, — Ранбу невозмутим. — И почему же, как ты думаешь? — проподняв брови шутит Таббо и потягивает свою газировку, глядя на Ранбу сквозь волосы. Ранбу вздыхает с явной неохотой. — Ты уверен, что ты в по- — Я в порядке, чувак. Боже, расслабься, — говорит Таббо, к концу его тон обрывается. Его грудь болит при каждом вдохе, но Ранбу не нужно об этом знать. — Ладно. Хочешь знать настоящую причину, по которой я всегда их ношу? — спросил Ранбу, садясь и скрещивая ноги. — Да! Боги, просто- прекрати уже, пожалуйста. — Хорошо, — плечи Ранбу поднимаются и опускаются от его драматического вздоха. — Я... Я- И тут... что-то щелкнуло. Или, по крайней мере, кажется, что щелкнуло. Ранбу опускает взгляд и отворачивается. Его нижняя губа дрожит, когда он приоткрывает рот, как будто он... нет. Таббо на мгновение с ужасом думает, что Ранбу действительно может начать плакать или что-то в этом роде, и от одной этой мысли паника проносится по всей его нервной системе. Таббо открывает рот, чтобы что-то сказать, что угодно. Чтобы извиниться, или взять просьбу обратно, или- — У меня- у меня глаза-лазеры, — внезапно вскрикивает Ранбу. — Глаза-лазеры, которые стреляют лазерами! Они такие яркие, что однажды даже ослепили человека- — О, мой... — Таббо закрывает лицо руками. — ... и я должен их скрывать, иначе я ослеплю и тебя! Ранбу смеется так сильно, что чуть не падает, хотя и сидит, а Таббо даже не может заставить себя искренне рассердиться на парня. — Ты абсолютный засранец! — он наклоняется вперед и пихает Ранбу рукой. — Ты меня действительно достал. Я- я на самом деле ненавижу тебя. Я ненавижу, я только что это решил. Ранбу не перестает смеяться уже несколько минут, и Таббо не может найти в себе силы, чтобы подавить улыбку, которая, вопреки его воле, растягивает уголки губ. Немного болит щека и губа, но он решил, что это, вероятно, того стоит. — Ох, это было просто прекрасно. У меня так болит живот, — говорит Ранбу, пытаясь перевести дыхание и вытирая предполагаемые слезы с глаз за стеклами очков. — Мне очень жаль. Правда, мне очень жаль. — А я думал, что это я придурок. Оказывается, им это все время был ты, — Таббо вздохнул, доедая картошку. — Нет- ладно. Ладно, на этот раз по-настоящему, — говорит Ранбу, делая паузу, единственным шумом между ними был шум машин на шоссе внизу. Теперь он серьезен, и Таббо дает себе осмыслить сказанное, и на долю секунды чувствует себя немного нервно, когда пауза затягивается. — Просто... Ранбу поджимает губы, несколько секунд теребит с рукава свитера, после того как натянул их на руки. — Полегче со мной, ладно? Брови Таббо сходятся в замешательстве, потому что что это значит? Но прежде чем он успевает спросить, Ранбу тянется обеими руками вверх и одновременно снимает шапочку и очки. Его секреты сразу же становятся очевидными, и действительно, без маскировки их невозможно не заметить. Почти все волосы на правой стороне головы Ранбу белые как снег, настолько белые, что почти светятся в ночи. Освободившись от головного убора, волосы одним махом падают на правую половину лица, но, когда он одной рукой отводит их от глаз, происходит ещё одна неприятность – это другая "позорная" особенность. Его левый глаз темный, как небо над ними, а правый... ярко-голубой. Мало того, его ресницы на правом глазу такого же оттенка, что и волосы, да даже бровь. Впервые за все время их знакомства (которое, надо признать, произошло не так уж давно) Таббо видит его лицо целиком, и оно словно разделено на две части – настолько его черты контрастируют друг с другом. Если Таббо догадывается, что это, вероятно, какое-то родимое пятно, причем необычное. По крайней мере, одно из самых необычных, которые он когда-либо видел вживую. Это, наверное, самая странная вещь, которую Таббо когда-либо видел, но почему-то... в этом есть смысл. Ранбу прочищает горло, и Таббо моргает. — Итак... — протягивает Ранбу, — еда остывает, — говорит он и снова принимается за еду, как будто ничего не произошло. Как будто он не скрывал что-то очень важное и не открыл это Таббо только что. И может быть, это не такое уж и большое дело- нет, скорее всего, это не так уж и важно. Но будь Таббо проклят, если он не признает, что это, как минимум, интересно. — Ты... что... — Таббо чувствует, что понемногу сходит с ума. — Это то, что ты скрывал? Ранбу делает паузу и прекращает жевать, глядя на Таббо только карим глазом из-под ресниц, другой закрывают волосы. — Эм, ну- — Ты- это самая крутая вещь на свете. Чувак, если бы я хоть отдаленно был похож на тебя, я бы не стал прятать это дерьмо! Ты что, шутишь? Ранбу наклоняет голову и снова нервно почесывает затылок, вероятно, немного ошеломленный внезапным всплеском внимания. Он выглядит неуверенным в себе, почти незащищенным, чего Таббо ещё не замечал за Ранбу. Таббо слишком (более или менее) удивлен, чтобы принять это во внимание, но он ничего не может с этим поделать, слишком увлечен всеми брызгами белого, синего и коричневого. — Это... круто? — Чт- да, круто, — говорит Таббо, наклоняясь, чтобы посмотреть на другого, который практически прячется за своими волосами и выглядит так, будто хочет заползти в нору и- Ну, Таббо знает, какого это. Как будто их роли поменялись местами каким-то странным образом. — Что такое? — спрашивает Таббо. Ранбу издал короткий, хриплый смешок. — Эм, что ж. Обычно люди смеются надо мной из-за этого, а не... то, что ты делаешь. — Ты имеешь в виду комплименты? — Правильно- именно это. Так вот почему он всегда прячется. — Ну, — Таббо садится обратно, возвращаясь к поеданию холодной картошки фри, — я думаю, это круто. И похуй, что говорят другие. Ранбу выглядывает из-за своих волос, и на его губах мелькает легкая улыбка. Впервые за последние несколько недель Таббо не курит, и он даже не осознает этого.

***

— Может быть, я мог бы поговорить с ним? — предполагает Ранбу. — С кем, с Томми? — Ранбу только кивает, бросая быстрый взгляд на Таббо из-за скетчбука, над котором он сгорбился и рисует, используя экран своего телефона в качестве фонарика, так как настоящий фонарик на нем, по-видимому, сломан. Как выяснил Таббо, он неплохой художник, а скетчбук – одна из немногих вещей, которые Ранбу хранит в сумке, которую всегда носит с собой. — Я действительно не могу придумать худшей идеи, — говорит Таббо, выпуская дым с губ и позволяя ночному ветру поймать его. Твердость мостовой вызывает стреляющую боль от берцовой кости и вверх по позвоночнику, разветвляясь по нервам, так что ему требуется несколько минут чтобы устроиться на месте, где он сидит, поудобнее. Но даже после этого всё равно остается слабая ломота. Ранбу снова поднимает голову, выражение его лица было невозмутимым. Таббо на самом деле не привык разговаривать с ним и видеть его лицо полностью, но это даже приятно – читать его выражение лица гораздо легче. Даже если он выглядит таким же не впечатленным по отношению к Таббо, как и сейчас. — Что? Это не сложно- ну, сложно, но не сложно. Просто- просто здесь нечего решать. Я курю, он ненавидит то, что я курю, мы ругаемся, я говорю гадости, которые не имею в виду, потому что я вроде как мудак и я паникую и убегаю, — объясняет Таббо, размахивая руками, как сумасшедший. — Кроме того, меньше всего мне нужно, чтобы он думал, что я пытаюсь, типа, его заменить или что-то в этом роде. — Почему он так подумает? — спрашивает Ранбу. И он такой, такой наивный. Потому что, при всей своей заносчивости Томми может быть очень неуверенным в себе. Таббо не смог бы сказать, почему, если бы его спросили, учитывая, как сильно все в жизни Томми любят его – не могут насытиться им. Он забавный, веселый и с большим сердцем, чем может показаться. Он не обуза. Он не ослушивается отца специально только для того, чтобы получить от него реакцию, не прогуливает школу, не курит сигареты и не пробирается ночью на эстакаду, чтобы прислониться к стене. Он не похож на Таббо – он действительно нравится людям. От такого человека нельзя просто так отказаться или поменять его на кого-то другого, даже если это удобно. Кроме того, до сих пор никто не проявлял интереса к знакомству с Таббо, особенно в последний год или около того. Он не смог бы попытаться заменить Томми, даже если бы захотел. — Разве у тебя нет других друзей? — спросил Ранбу, снова отвлекая Таббо от его мыслей. Похоже, он часто так делает. Таббо пожимает плечами, но понимает, что Ранбу слишком занят рисованием, чтобы заметить этот жест. — Я не знаю. Ранбу смотрит на него, сузив глаза. На них опускается белая завеса, и он откидывает одной рукой волосы с лица. — Ты не знаешь, есть ли у тебя другие друзья? — Ну, не такие, как Томми, — или ты, — я с ними не так близок. Если бы был, меня бы здесь сейчас, может быть, не было. — Логично, наверное, — Ранбу возвращается к своему рисунку. Когда Таббо наклоняется, чтобы взглянуть на него, он обнаруживает, что это рисунок человека в полуреалистическом стиле. У персонажа темные волосы, спадающие на глаза и доходящие до плеч, примерно как у Таббо. Только вот одет он в какую-то клетчатую куртку, не считая маленьких рожек, торчащих с обеих сторон головы, чуть выше длинных висячих ушей. Ранбу рисует на лице улыбку, а Таббо затягивается сигаретой. — Это, типа, я? Ранбу пожимает плечами, издавая звук, похожий на не знаю, хотя это явно он. — Так и есть, не так ли? Почему ты дал мне рога? — Потому что если бы ты был животным, я думаю, ты был бы бараном или, может быть, козлом, — говорит он, начиная раскрашивать части куртки Таббо. Таббо не знает, как относиться к данной информации, особенно если учесть кровавый факт, который Ранбу рассказал ему об этом животном всего несколько дней назад. Это вызывает у него то самое странное чувство в животе, которому он никак не может дать название, но которое ему всё равно не нравится. Здесь определенно есть какая-то метафора, но Таббо даже не хочет вникать в это. Он предпочитает не упоминать об этом факте, позволяя прошлому разговору повиснуть в воздухе между ними. Когда он говорит, то старается звучать беззаботно. — Если бы я был животным, я был бы гораздо круче, чем тупой козел. Я был бы, например, тигром или акулой. Акулы – это круто. Ранбу смотрит на него, прищурив глаза, словно пытаясь прочитать что-то в выражении лица Таббо. После драматически долгого момента он хмыкает. — Нет, — видимо, решает он, — ты был бы бараном- или козлом. Таббо нахмурился. — Это просто бессмысленно. Ранбу хмыкает, — козы могут быть крутыми. Они очень выносливы и обладают хорошими защитными инстинктами, — он делает паузу и, взглянув на Таббо, слегка улыбается, как бы говоря как и ты. Но с другой стороны, Таббо мог просто выдумать это. Скорее всего, так оно и есть. — Но они также более сдержанны и тихи. Думаю, это зависит от того, что ты подразумеваешь под "круто". Таббо делает паузу, откидываясь назад и немного обдумывая полученную информацию. Он не знает, как к этому относиться. Он вообще не знает, как относиться ко многим вещам, связанным с Ранбу. Таббо делает длинную затяжку. Ты странный, странный парень думает он, наблюдая за набросками Ранбу. Наконец, Таббо вздыхает. — Наверное, всё относительно. Но козёл всё равно звучит дерьмово, — говорит он, и Ранбу фыркает через нос, как будто ожидал, что Таббо скажет именно это. Таббо не задумывается над этим. — Неважно. Каким бы животным был бы ты? — Не знаю, — простонал Ранбу, садясь, его длинные ноги явно сводило судорогой от того, что он сидел кренделем, — наверное, это какая-то ящерица. Или кот. — Ав, да ты кэтбойчик, да? — Таббо смеется, а Ранбу закатывает глаза. — Извини, я должен был. — Ты не должен был. — Должен. Меня заставили. — Кто? — спросил Ранбу, явно недоверчиво. Таббо постукивает указательным пальцем по левой стороне головы, той же рукой, которой он балансирует сигарету между пальцами. — Навязчивые мысли, самое большое бремя человечества, — ещё одна затяжка. — Ах, конечно. Они какое-то время слушают шум проносящихся машин, Таббо наблюдает за тем, как Ранбу молча делает наброски и рисует, покуривая сигарету. Когда он слишком часто ёрзает и меняет положение сидя, Ранбу, кажется, замечает это и говорит. — Что, бетон недостаточно удобен для тебя? Таббо улавливает сарказм (его стало легче читать в выражении лица Ранбу) по тому, как слегка вздергивается его бровь. Он знает, что Ранбу на самом деле не пытается придираться к нему, но не может удержаться от того, как сжимается его сердце, когда он думает о реальной причине того, почему сидеть рядом с ним больно. Таббо не любит смотреть на повреждения. Он знает, что они там, под всеми слоями рубашек и его любимой вельветовой курткой. Они окрашивает его поясницу, верхнюю часть груди, возможно – нет, определенно – некоторые части рук в водянисто-желтые, зеленые, фиолетовые и синие цвета. Этого более чем достаточно, чтобы посмотреть в зеркало и увидеть свой глаз, ощущая его болезненные уколы каждый раз, когда он моргает. На его скрытой бледной коже есть еще что-то, но он не хочет этого видеть- не хочет с этим сталкиваться. Поэтому, несмотря на то, что бетон дерьмовое место, для того, чтобы сидеть, он все равно это делает. В любом другом уголке сидеть было бы не хуже. — Я пошутил, — говорит Ранбу после, пожалуй, слишком долгой паузы. Он опускает взгляд так быстро как только может, когда понимает, что смотрел прямо в гетерохромные глаза Ранбу, и на долю секунды задумывается, действительно ли они могут стрелять лазерами – разумеется, гипотетическими, – которые разрывают его карие радужки и снова высасывают из него все секреты. — Я знаю, — говорит Таббо, возможно немного быстро. Таббо не упускает из виду то, что улыбка Ранбу ослабевает, как глаза бегают по нему, словно ища что-то. Таббо это не нравится. Это заставляет его чувствовать себя уязвимым и немного жестоким, что не имеет никакого смысла, учитывая, что Ранбу ничего не видит. Он ничего не знает. Таббо повторяет эту фразу в голове снова и снова, как сумасшедший, пока не верит в нее настолько, что снова чувствует себя в некоторой безопасности. Ранбу встает, откладывает в сторону свой скетчбук и садится рядом с Таббо у стены. Он не совсем близко к нему, но ближе, чем обычно, и одно легкое движение может привести к тому, что их руки соприкоснутся друг с другом, и Таббо потребуется все силы, чтобы не отстраниться от него. — Может быть, ты... хочешь как-нибудь зайти ко мне? — спросил Ранбу как бы невзначай. И в этот момент Таббо чувствует себя так, словно его кто-то ударил по голове бейсбольной битой, а затем попросил прочесть алфавит, но мир вокруг него вращается, потому что, ну, наверное, так и бывает, когда тебя бьют по голове бейсбольной битой. Ничего не имеет смысла. — Ч-что? — Таббо поворачивает голову и встречается взглядом с глазами Ранбу, который сидит справа от него, как всегда. — Знаешь, так иногда думают друзья, когда хотят потусить где-нибудь, где нет моста над шумным шоссе? — Ранбу говорит легкомысленно, как будто задать этот вопрос проще простого. Как будто он вообще не придает этому значения. — Э-э... — Таббо не знает, что на это ответить. Не задумываясь, он затушил сигарету. Ранбу пригласил его в гости. Значит ли это, что ему действительно нравится Таббо- что он хочет узнать его получше? Возможно, именно это и означает, но Таббо не может быть уверен. У него давно не было новых друзей, и все, что он знал – это ужины и ночевки с Томми и его семьей. Самое страшное, по его мнению, это то, что он очень, очень хочет сказать "да". Настолько сильно, что это чувство почти электрическое, оно бурлит под кожей и жаждет освобождения с таким волнением, какого Таббо не испытывал уже очень давно. Все силы уходят на то, чтобы не поднять руки и не попытаться вытряхнуть из себя это чувство. Он почти говорит "да", открывает рот и все такое, но ничего не выходит так, как должно. Он винит в этом то, что его мозг ощущается так, словно в нем сейчас короткое замыкание, он пропитан водой, из которой сыплются искры и все такое. Он хочет сказать "да", потому что ему так, так чертовски надоела эта тупая, тупая, чертова эстакада. Но он не может. Он знает, что не может. — Я не могу, — говорит он, чувствуя себя роботом, выдающим код из системы. — Ох, — Ранбу опускает взгляд, и органы Таббо завязываются болезненным узлом от того, как разочарование сочится из его тона. — Почему нет? Мозг Таббо тут же начинает перечислять причины, написанные большими красными чернилами и заглавными буквами: родители Ранбу наверняка возненавидели бы его при первом же взгляде на него (его нельзя назвать ухоженным, его волосы как мокрая львиная грива, если бы у львов вообще была кудрявая шерсть. От него чаще пахнет сигаретным дымом, чем нет. Он всегда был неряшлив, его одежда некрасивая и не очень хорошо подобрана, как у Ранбу- она уже давно не красивая. Его обувь разваливается по швам. Вообще-то, думая об этом сейчас, Таббо задается вопросом, не думает ли Ранбу, что он бездомный, это не обязательно так, но, честно говоря, вполне может быть), и Таббо даже не мог бы ни капли их в этом упрекнуть. Знакомство с новыми людьми – это стресс, особенно если эти люди значимые взрослые. Несмотря на то, что Ранбу так много общался с ним, в конце концов, они не так уж хорошо знают друг друга. Отец Таббо не одобрил бы этого – не то чтобы он одобрял что-либо из того, что Таббо когда-либо делал – а тогда Таббо ослушался бы, и у него были бы еще большие неприятности, чем обычно, а Таббо это сейчас не нужно. Это обязательство, которое Таббо не уверен, что хочет взять на себя. Список можно продолжать до бесконечности. Таббо просто... не уверен, как долго он хочет здесь оставаться. Ему не хотелось бы влезать в жизнь Ранбу еще больше, чем сейчас, потому что он не хочет навредить Ранбу, если что-то- если Таббо уйдет, уедет куда-нибудь ещё, а не сюда. Не то чтобы он планировал что-то подобное – по крайней мере, в данный момент – но все же. Наверное, у него хороший дом, — подумал Таббо, позволяя себе предаться этой мысли, — он выглядит достаточно обеспеченным. Наверное, у него есть задний двор, и бассейн, и родители, которые действительно любят ег- — Я- просто, понимаешь, — Таббо заикается, как абсолютный тупица, которым он и является, — я- я имею в виду, это не из-за тебя или чего-то еще. Я просто- Думай, думай, идиот. — У меня есть одна странность. Насчет посещений чужих домов. Чудесно. Теперь ты звучишь, как фрик. Единственное, что удерживает Таббо от того, чтобы не биться затылком о бетон позади него, это то, что он хочет показаться хотя бы в какой-то степени психически стабильным. Сейчас ему кажется, что он тянется за соломинкой, но все, что он может сделать, это надеяться, что Ранбу не заметит. — Ох, — моргает Ранбу. — Да. — Всё в порядке, — Ранбу говорит, и за этим не стоит никаких других эмоций, кроме того, что это принимается за чистую монету. Может быть, Ранбу так и делает – принимает слова Таббо за чистую монету. — Правда? — всё равно спрашивает Таббо. Ранбу пожимает плечами, и на долю секунды его локоть касается локтя Таббо. Ни один из них, кажется, не замечает этого. — Да, я просто подумал, что будет веселее сменить обстановку. По-моему, я никогда не видел тебя нигде, кроме как здесь. В этом есть смысл. На самом деле, это совершенно нормальное и разумное объяснение его просьбы, если честно. — А почему тебе здесь так нравится? — спрашивает Ранбу, убирая белые волосы с глаз. — Ты уже спрашивал меня об этом раньше, — отвечает Таббо. — Я? Таббо не может понять, серьезно он говорит или нет. — Мхм, я сказал, что мне нравится слушать машины. Ранбу делает паузу, как будто на мгновение задумывается. — Ах, точно. Я вспомнил. Таббо сузил глаза, глядя на собеседника. — Это было не так давно, у тебя что, типа память дерьмовая или что-то в этом роде? — спрашивает он, стараясь не показаться мудаком. Наверное, все таки так и вышло. Он полагает, что так часто бывает, когда ты вроде как мудак. — Мы говорим не обо мне, — сказал Ранбу, возвращаясь к теме, — итак, тебе нравятся машины, но что ещё в них такого интересного? Я не вижу в этом ничего привлекательного, — говорит он. — Это мое место для курения, — говорит Таббо, и порыв ветра на секунду задувает волосы ему в рот. Это раздражает, и он жалеет, что у него нет ничего, чем можно было бы их заплести. Ему приходится сдерживать дрожь, когда встает, поворачивается на пятках и опирается на стену, чтобы посмотреть на людей в машинах, которые едут и едут туда, куда Таббо, вероятно, никогда не попадет. — Ты можешь не оставаться, если не хочешь, — говорит он, надеясь, что Ранбу услышал его сквозь шум внизу, сидя у ног Таббо и смотря на него снизу вверх. Это выход, и Таббо чувствует себя хорошо. Он был бы не против, если бы Ранбу остался, но в то же время ему кажется, что было бы несправедливо держать его рядом, если он этого не желает. Таббо не уверен, что Ранбу хочет этого. Может быть, и не хочет. Это было бы прекрасно- даже хорошо, если он не хочет. По крайней мере, так говорит себе Таббо. Низкорослый мальчик вздыхает, закрывает глаза, позволяя жужжанию моторов и скольжению шин по дороге сотрясать его голову, распутывая запутанные мысли. Когда он открывает глаза, Ранбу стоит рядом с ним и смотрит вниз на машины. Даже сгорбившись на стене, Ранбу чёртов гигант по сравнению с Таббо, и он не может не задаться вопросом, как выглядит мир с его точки зрения. Ему интересно, каково это – видеть всё с высоты, из-под белых волос и разноцветных глаз. — Знаешь, с тобой не так плохо, как ты думаешь, — Таббо подхватывает его глубокий голос, пробивающийся сквозь рев двигателей и сильный ветер. — Ну, ты и сам не так уж плох, — Таббо бросает на него мимолетный взгляд. — Я думаю. — Чт- ты "думаешь"? И это все, что я получил? — Ранбу смеется, толкая Таббо локтем в плечо. Он надеется, что его смеха достаточно, чтобы отвлечь Ранбу от вздрагивания, которое он не смог сдержать

***

Таббо не плачет. Если Таббо и может признать за собой что-то относительно положительное, так это то, что он чертовски хорошо умеет держать себя в руках. Или, по крайней мере, он чертовски борется за это. Когда чуть меньше года назад умерла его мама, он продолжил ходить в школу как ни в чем не бывало. Он уделял все свое внимание работе, несмотря на то, что плохо справлялся с заданиями и проваливал большинство тестов. Даже когда ему казалось, что его разрывает на части изнутри, что он – мусор на подошве ботинок каких бы то ни было богов, он не позволял этому сломить себя. Когда другие дети обращались с ним как с дерьмом и запихивали его в шкафчики, потому что он хуёво читал вслух, он принимал это и рационализировал, потому что такие люди не причиняют боль другим только потому, что это весело. Такие люди ненавидят самих себя, и, по мнению Таббо, это более жалкое зрелище, чем он сам. По крайней мере, раньше он так думал. Его отец не всегда был куском дерьма. До всего этого его отец не был замечательным, но он был отцом Таббо – он был рядом, когда тот нуждался в нем, давал ему тарелку еды и крышу над головой. Он отпугивал чудовищ под кроватью Таббо, когда тот был маленьким, и научил его бросать бейсбольный мяч, когда ему было восемь лет. Но если он и был в чем-то уверен, так это в том, что отец любил его маму всем сердцем. Может быть, даже больше, чем он любил Таббо. Нет, определенно больше, чем он любил Таббо. Но ничего страшного, он мог с этим справиться. По крайней мере, у него был отец. С Томми в то время была другая история. Томми ещё не был усыновлен Крафтами, и в каком-то смысле их роли поменялись. Томми проводил много времени у него дома, потому что ненавидел многих своих приемных родителей, пока его не поселили с Филом, Уилбуром и Техно. До этого момента у него не было семьи, а потом, не успел Таббо опомниться как Томми усыновили. Как и любой другой человек, он был на седьмом небе от счастья за своего друга. Казалось, что все идет хорошо; это был короткий период в несколько недель, когда все в мире казалось правильным. А потом умерла мама Таббо, и все пошло прахом. По крайней мере, для него. Таббо не помнит, когда его отец впервые выпил бутылку пива, насколько он знал, тот делал это задолго до аварии. Всё, что он знал только то, что это пробудило в его отце нечто такое, о чем Таббо даже не подозревал. Его отец страдал депрессией, и болезнь проявлялась в гневе, криках, хлопанье дверьми и во всем плохом, кроме насилия. Он никогда не был жестоким. До нескольких месяцев назад. Каждый раз, когда Таббо в чем-то ошибался, это не оставалось без внимания. Каждая мелочь, которую он делал неправильно, подвергалась критике, бросалась ему в лицо, и ему становилось ясно, что он только и делает, что лажает, и что бы это ни было, это просто еще одна вещь, которая добавляется к списку. Еще одно напоминание. Еще одна ругань. Еще один крик между ними. Но Таббо не плачет по этому поводу. Плач – это дело прошлого, дело ободранных коленок и беспокойства о вымышленных монстрах под кроватью. Плач – это чувствительность и то, что тебя называют слабаком, и он ведет только к ещё большему наказанию, потому что, очевидно, если научить плачущего ребенка, что это приведет только к ещё большей боли, он перестанет плакать, верно? Поэтому Таббо не плачет. Не при людях и уж точно не в одиночестве. А ведь он так хорошо справлялся. Почти полгода всё было хорошо. Он не плакал, пока не наступил этот момент. Это один из тех случаев, когда он пришел на эстакаду не ночью, а в середине дня, и единственное сходство с тем, как обычно проходят его дни, заключается в том, что он снова прогуливает школу. Его отец – в дополнение к десяткам других вещей, из-за которых он мог бы разозлиться на Таббо – узнал о том, что он прогулял. Он подождал до следующего утра, чтобы устроить ему ад, и на самом деле это ничем не отличалось от того, с чем Таббо сталкивался последние пару месяцев. Пощечина, удар ногой в живот, крики, которые всегда заканчиваются тем, что Таббо молчит. Его отец всегда побеждает, всегда уходит без единой царапины. Таббо ему не ровня, он никогда ею не был и, как он знает, никогда не будет. Все синяки болят одинаково, и ему кажется, что он уже привык к боли. Тошнота от удара головой или новые синяки – всё одно и то же. Он дышит специально так, чтобы грудь не так сильно болела, хотя это и утомительно, и сам заклеивает все открытые раны. Он выживет. Он справится. Он не плачет, как бы больно ему ни было и какими бы злыми ни были слова, брошенные в его адрес. Он не плачет. Он бы не заплакал, он знает. А потом ему позвонил Томми и все испортил. Неважно, о чём они спорили на этот раз, все упирается в дурные привычки Таббо. Он курит, у него есть секреты, он отмазывается, он говорит то, что не имеет в виду. Так продолжается уже несколько недель, но Томми всегда возвращается. Он всегда пишет ему и побуждает к разговору, даже если это приводит к ссорам. Он мирится с дерьмом Таббо, как будто тот этого достоин, но в глубине души Таббо считает, что все это должно было когда-нибудь прийти к этому. Томми больше не хочет быть его другом. Томми не хочет иметь с ним ничего общего, по крайней мере, так он сказал. Таббо не может его винить, он ебучий беспорядок. Никого нельзя заставлять убирать битое стекло, которое нельзя гарантированно собрать обратно – это просто справедливо. Таббо всё понимает, на самом деле, это даже не то, что заставило его заплакать. У него закончились сигареты. У него закончились сигареты, и теперь у него ничего не осталось. И вот он сидит на стене эстакады, свесив ноги через край. Он- нет, ладно, он не собирается делать ничего глупого, например, прыгать. Он, конечно, облажался, но не настолько, чтобы у него не хватило ума понять, что если он сделает что-то подобное, то это может сильно травмировать и, возможно, изменить траекторию жизни того, в чью машину он врежется. Таббо – это много плохих, поганых вещей, но он не эгоист. По крайней мере, он надеется, что это не так. Сейчас, думая об этом, он уже не так уверен. Сегодня машины, кажется, едут быстрее, чем обычно. Пасмурно и немного прохладно, но Таббо не потрудился взять с собой куртку или что-то с длинными рукавами, потому что это не имело значения, когда он убегал от отца, от своего дома, боясь за свою жизнь. По иронии судьбы, думает он, он боялся, что на этот раз отец действительно может его убить, а он плачет, как ребенок, сидя на выступе и размышляя о том, какой смысл во всем этом. Если честно, это немного унизительно. Вокруг никого нет, кроме тех, кто под ним, но ему все равно кажется, что на него смотрит весь мир, и он плачет, как слабак. Сначала это происходило медленно, но когда он пустил первую слезу, он понял, что это все. Она жжёт рану на щеке, но он не может остановиться, оно накапливается, накапливается и накапливается, пока он не сидит здесь, задыхаясь и уродливо плача, так сильно, что слюна летит изо рта, сопли капают из носа, а руки покалывает от недостатка кислорода, поступающего к голове. Он ломается, разваливается на части, и в кои-то веки ему кажется, что у него есть что-то общее с миром, когда начинается дождь. Волосы падают ему на лицо, и это его бесит, поэтому он наклоняет голову, тянется и дергает их до боли в голове, плача, некрасиво, громко и небрежно. Рубашка раздражает кожу, и он дергает её за ткань и впивается когтями в грудь. Всё кажется неправильным, кожа как будто сжимает кости, поэтому он царапает руки, хотя на них синяки. Ему всё равно. Ему уже всё равно, он просто хочет, чтобы это прекратилось. Он так устал, так измучен и так- так заебался от самого себя. Когда он начинает смеяться сам с собой до икоты, это граничит с маниакальностью, но и это его не волнует. Он потерял все. А куда, черт возьми, идти дальше, когда ты так глубоко ненавидишь себя, когда ты потерял все, что любил, и, кажется, ничто больше не имеет значения? Он устал. Он больше не хочет этого делать, не хочет быть здесь, на этой дурацкой эстакаде, в этом дурацком городе, в этом дурацком мире, где все, что он знает – это боль, синяки и- и ненависть к себе. Он не принимает решение в какой-то момент. Он думает, что, может быть, это уже давно назревало, как вечно надвигающаяся буря с ослепительной молнией, которая только и ждет, чтобы ударить. Как будто это именно то, к чему он должен был прийти. Он чувствует себя в ловушке, внутри него накопилось столько боли, что она слишком велика для его тела, она больше его, и если он ничего не предпримет- Томми прав. Его отец прав. Все в школе, кто когда-либо плевал на него и копался в нем, были правы. Он безоговорочно принимает все плохое, что ему когда-либо говорили или бросали в лицо. И он должен что-то с этим сделать. Он должен что-то с этим сделать, пока не передумал. Может быть, не здесь, но- но он должен. Он должен- — Т-Таббо? О боги. Он совсем забыл. Таббо так быстро оборачивается, что мир вокруг него закрутился, а недостаток кислорода в организме, вызванный гипервентиляцией, не слишком помогает. Когда через несколько долгих секунд мир выравнивается, он обнаруживает, что Ранбу смотрит прямо на него, сняв солнцезащитные очки. Неприкрытое беспокойство на лице Ранбу заставляет его понять, что, черт возьми, это, вероятно, плохо выглядит. Но он не уверен, что ему есть до этого дело. Ему уже давно на многое наплевать. — Ты в порядке? Что- что, черт возьми, случилось? Ранбу опускает взгляд, и Таббо следует за ним, его сердце замирает, когда он понимает, что на нем нет куртки, а это значит, что Ранбу, с ужасом смотрит на его очень сильно ушибленные руки. Когда Таббо моргает, он не может понять, вода в его глазах – это его собственные слезы или дождь, который постепенно усиливается. Волосы Ранбу мокрые, как и рубашка Таббо, и от этого по позвоночнику пробегает дрожь, а и без того поврежденные мышцы и тело болят еще сильнее от холода. Лицо Ранбу, кажется, потеряло весь свой цвет, но его голубой глаз и белые волосы ярки, как никогда. — Я... — нижняя губа Таббо дрожит, когда он открывает рот, и кажется, что слова застревают у него в горле. — Я... н... не могу... — качает он головой, задыхаясь от рыданий. — Хорошо, подожди, всё- всё хорошо, —Ранбу делает шаг вперед, протягивая руку, и Таббо не может сдержать паники. — Нет! Не... п-пожалуйста, — он наклоняется в сторону настолько, насколько это возможно, чтобы не упасть с выступа, — н-не трогай меня. Не надо, пожалуйста. Пожалуйста, не надо, — всхлипывает он. Это жалко, он знает, что это жалко, но ничего не может с собой поделать. Он очень высоко, и он не уверен в намерениях Ранбу, хотя он знает, что Ранбу, вероятно, не такой. Он не злой, он только и делал, что дружил с ним, но Таббо думал, что Томми был ему другом, а его отец был ему папой, и, похоже, теперь всё не так, как думал Таббо, даже если кажется, что все это было так уже очень давно. Ничто не имеет смысла – он даже не уверен, имеет ли он смысл. Ничто не имеет смысла, и ему так, так страшно, и он не знает, что будет делать, если Ранбу приблизится к нему прямо сейчас. — Хорошо, не буду. Обещаю, — Ранбу говорит, замирая, его руки отведены назад, но всё еще приподняты, как будто он не знает, что с ними делать. Он выглядит напуганным, таким же напуганным, как и Таббо внутри, и он просто не знает, что делать со всеми этими эмоциями, плачем и неоспоримой болью. В нем так, так много боли, все время и повсюду, и Таббо не уверен, что сможет ее вынести. И тут Ранбу задает страшный вопрос. — Ты можешь- ты можешь спуститься? С уступа ты можешь спуститься? Таббо не собирался прыгать- он не собирался прыгать, потому что это глупо. Это глупо, но по какой-то причине он не хочет спускаться. — Я не могу. — Что- Таббо, что ты имеешь в виду? Конечно, ты можешь. Я- я могу помочь тебе, если ты- — Нет. Ты не понимаешь, Ранбу, просто... — он икнул, слезы покатились по щекам. Или, может быть, это дождь, его волосы мокрые, он не уверен. — Просто уйди, хорошо? Я- я не тупой. Я не собираюсь- собираюсь убива- Он не может заставить себя сказать это. Он чувствует себя трусом, учитывая, что он хочет этого, если быть до конца честным с самим собой. — Я не буду, ясно? Так что просто уходи, — говорит он, и каждое слово причиняет ему боль. Он знает, что было бы лучше, если бы Ранбу ушел и забыл о нем и о последних нескольких неделях. Таббо только и делал, что использовал его и отнимал у него время, и это несправедливо по отношению к Ранбу. Ранбу – странный, добрый, веселый, беспокоющийся Ранбу. Высокий мальчик качает головой, хмурится, — Я тебе не верю. Таббо хочется кричать. Ему хочется кричать и рвать на себе волосы, потому что он не знает, как выразить мысль о том, что Ранбу зря тратит свое время. Он мог бы заниматься чем угодно на свете, но вместо этого он каким-то образом здесь, когда Таббо в порядке, ему не нужно тратить время Ранбу больше, чем уже потратил, и он не знает, как заставить его понять это, и это так чертовски расстраивает. — Просто- поговори со мной. Что случилось? Ты можешь рассказать мне, я- — Нет, не могу. Ты ни хрена не понимаешь, Ранбу! — Таббо плачет, стараясь изо всех сил повысить голос, потому что машины и проливной дождь вместе так громко шумят, что он даже не слышит собственное дыхание, и это его пугает. Все пугает его, он подавлен и уже не знает, чего хочет. — Отъебись! — слышит он свой голос словно где-то издалека. — Нет! Таббо вздрагивает, и это заставляет Ранбу снова замереть и сжать кулаки у боков. Когда Таббо встречается с ним глазами, взгляд, которым он смотрит на Таббо, говорит о том, что он знает, что Ранбу знает. Он знает, что "драки" на самом деле вовсе не были драками. Он – единственная душа в мире, которая теперь знает самый большой секрет Таббо, и ему кажется, что вся земля уходит у него из-под ног. Таббо поворачивается, чтобы снова посмотреть вниз, на машины, но Ранбу почти сразу же говорит и отвлекает его внимание. Ему приходится почти кричать под проливным дождем. — Самоповреждение свойственно не только людям! У Таббо снова закружилась голова. — Что ты вообще- — Хьюго, и архары, и б-бараны! Таббо просто смотрит на него, сдвинув брови и сбитый с толку. Мир становится каким-то размытым, и ему кажется, что его голова снова наполняется ватой, поэтому он опускает взгляд, но Ранбу быстро возвращает его обратно. — Животные в клетке причиняют себе боль, как и люди в клетке. Когда они оказываются в ловушке, они причиняют себе боль, как и люди, — громко говорит он, его подбородок дрожит, когда он поджимает губы. Таббо фыркает, торопливо вытирает лицо — Я не- — Ты причиняешь — восклицает Ранбу, приостанавливаясь. Он смотрит на дорогу, потом снова на Таббо и делает самый маленький шаг вперед. — Те качества, которые используются для определения человека, такие как речь, рациональное мышление или самоубийство, могут быть оказаны только через обращение к животным, — Ранбу говорит так, словно цитирует какой-то источник, о котором Таббо явно никогда не слышал. — Объяснить животное – значит объяснить человека. Некоторые говорят, что всё наоборот, но я с этим не согласен. Наши чувства и боль – принадлежат не только нам! Такое ощущение, что он попал в какую-то хреновую сцену из фильма. Ранбу выглядит так, будто сошел с ума, у его широко распахнуты глаза, он выкрикивает под дождем какую-то философскую чушь, которую Таббо до конца не понимает, и при этом он чем-то похож на собаку, упавшую в бассейн, так как его обычно пушистые волосы намокли и полностью пропитались водой. Все это – немного сюрреалистично, и не в хорошем смысле. И тут Таббо вспоминает, как Ранбу впервые сел рядом с ним той ночью. Его ебанутую историю о косатке в неволе, а потом о козлах с их спиралевидными рогами. Это никогда не имело смысла, и Таббо не думал, что когда-нибудь будет иметь, что это просто какой-то бредовый способ начать разговор, который используют странные, высокие, 24/7 носящие солнцезащитные очки люди, когда не знают, как разговаривать с людьми, которых они никогда раньше не встречали. И, черт возьми, сидя на этом выступе, где нет никакой уверенности, может быть, это всё ещё не так. Может быть, Таббо просто выдумывает дерьмо, а может быть, умопомрачительно случайные душещипательные истории Ранбу на самом деле были просто каким-то хреновым способом сказать, что ты не одинок. А может быть, дело вовсе не в этом. Может быть, Таббо совершенно не прав, как и во многих других бесчисленных случаях в его жизни. Таббо не понимает. Он снова смотрит на машины – единственную вещь, которая была в его жизни в течение нескольких месяцев, а затем на Ранбу, стоящего всего в нескольких футах от него. Он не понимает, пока до него не доходит. Ранбу знал всё с самого начала. С самого начала, с той первой ночи, когда он сел рядом с Таббо, он знал, что Таббо борется. Один взгляд в глаза высокого только подтвердил это. — У меня кончились сигареты, — говорит Таббо, после того как слова Ранбу повисли в холодном влажном воздухе. Ранбу ничего не говорит, и на мгновение Таббо думает, что он, возможно, не услышал его. Но потом он просто бросает на Таббо такой грустный, грустный взгляд, от которого хочется избавиться – хочется, чтобы его никогда не было. — У меня кончились сигареты, и Томми больше не хочет со мной разговаривать, и- и я не ввязывался в драки, Ранбу! — Таббо всхлипывает, чувствуя, что выплакал все слезы в своем теле. — Я не ввязывался в драки. Взгляд Ранбу опускается. Он кивает, грустно, с маленьким, мизерным выражением лица, для которого нужно прищуриться, чтобы уловить. Он снова поднимает взгляд, подходит ближе и протягивает руку. — Спустись, — умоляет он. — Я не оставлю тебя. Мы можем все решить. Таббо смотрит на протянутую руку так, будто она собирается его укусить, но это совершенно нелепо. — Не... — усмехается Ранбу с маленькой улыбкой, и это немного успокаивает. — Не будь следующим Хьюго. Это ошеломляет, правда. — Боги! — Таббо не может удержаться от того, чтобы не закатить глаза и не поднять руки вверх, чтобы на мгновение уткнуться ладонями в свои определенно опухшие глаза. — Ты на самом деле самый невероятный человек, которого я когда-либо встречал за всю свою жизнь. Ты- ты просто смешон, — говорит он, и они оба смеются. Это самая глупая вещь во всем мире, Ранбу практически- нет, определенно, только что отговорил Таббо от нервного срыва, а они смеются. Таббо, фыркая, смотрит на свои руки, на ушибленные предплечья, затем на руку Ранбу. Как только он протягивает руку, Ранбу бросается к нему и помогает спуститься. Таббо не сдерживает болезненного звука, который он издает, и того, как он вздрагивает, когда ставит обе ноги на землю. Его секрет раскрыт, и он совсем забыл о том, что у него, скорее всего (точно), вывих – черт, может быть, даже перелом – лодыжки. Его отец был очень, очень зол ранее. В кои-то веки Таббо позволил себе быть раненым и уязвимым. — Ты в порядке? — спрашивает Ранбу, явно обеспокоенный. Таббо уверяет, что с ним все будет в порядке, несмотря на то, что ребра болят, кости ломит при каждом движении, и он хромает, но Ранбу настаивает на том, чтобы помочь ему идти, заставив его опираться на него. Это даже приятно, когда есть на кого опереться. Таббо чувствует, как усталость просачивается в его кости вместе с дождем, и, если честно, если бы рядом не было Ранбу, он думает, что рухнул бы на мокрый асфальт и потерял сознание прямо там, на мосту. — Что теперь будет? — спрашивает Таббо, делая вид, что не замечает, как Ранбу отвлекается от его рук. Они оба замерзли, промокли, ливень прекратился, но все еще моросит, они стоят близко друг к другу на мосту над их шоссе. — Я... я не знаю, — говорит Ранбу, открыто и честно, и, вероятно, испытывает облегчение от того, что Таббо снова рядом с ним. — Но мы разберемся. Я обещаю.

***

Ранбу соглашается не заставлять Таббо идти к нему домой, потому что, во-первых, Таббо не знает родителей Ранбу, а во-вторых, ему есть где остановиться, и он не собирается возвращаться к себе домой сегодня по понятным причинам. Он неохотно соглашается, чтобы Ранбу позвонил и попытался поговорить с Томми прежде всего. Ранбу уверяет Таббо, что не будет "доставать" блондина, несмотря на их ссору, поскольку Таббо негде остановиться и он ближе к семье Томми, чем к любой другой, даже к своей собственной. Но Таббо всё равно не по себе. Никто не должен был знать о том, с чем он имел дело в своем доме, или о синяках под одеждой, но теперь, полагает он, это вне его власти. Он не был хорошим другом для Томми, он знает, и, звоня ему и прося о чем-либо, он чувствует, что не дает Томми выбора, чтобы сказать "нет", чтобы отказать ему, как он должен был по праву, и за это он чувствует себя виноватым. Ранбу объясняет, что это самый безопасный вариант для него сейчас, если только он не хочет поговорить с его родителями и попросить разобраться с ситуацией, и что Таббо нужна помощь – он уже давно нуждается в ней. Он знает, что Ранбу прав, но какая-то его часть не может не желать, чтобы это было не так. Он не может не желать, чтобы Ранбу вообще не появлялся раньше. Но сейчас он ничего не может с этим поделать. Многое не поддается его контролю, и это заставляет Таббо тревожиться, но Ранбу мягко улыбается и говорит ободряющие слова, и это хоть немного ослабляет его страх, заставляет чувствовать себя более управляемым, хотя он не имеет ни малейшего представления о том, что будет. И вот Таббо (с крайней неохотой и мучительным чувством вины) дает Ранбу номер телефона и разрешает ему позвонить Томми. В результате они оказываются в каком-то парке в районе Ранбу, высокий говорит по телефону, а Таббо отвернулся, закрыв уши руками. Он боится того, что скажет ему Ранбу, когда он повесит трубку. К тому времени он уже рассказал Томми о ситуации с Таббо и вынесет Таббо вердикт. В голове Таббо есть только один вердикт, и он звучит примерно так: Ранбу всё рассказывает Томми, а Томми на это наплевать. Он говорит Ранбу, чтобы тот отвалил и передал Таббо, что больше не хочет иметь с ним ничего общего, потому что тот – мудак. Несмотря на то, что отношения между ними стали непростыми только в последние несколько месяцев (потому что, боги свидетельствуют, между ними не всегда все было так), Томми тошнит от этого, тошнит от Таббо, и, если уж на то пошло, он может послать его куда подальше- Поэтому он закрывает глаза, как ребенок, и затыкает уши руками, словно это избавит его от неизбежной правды – той, из-за которой Таббо не может расстраиваться, ведь это он сам ввязался в эту историю, верно? Если бы он был лучшим сыном, лучшим другом, лучшим человеком, может быть, он не был бы там, где он сейчас. Рука на его плече чуть не заставила его выпрыгнуть из кожи – он не был готов к контакту и был сильно взволнован. Таббо оборачивается к извиняющемуся Ранбу, и, наконец, убирает руки от ушей. — Я сказал ему, где мы находимся, и он сказал, что будет здесь, как только сможет, — говорит Ранбу с небольшой улыбкой. Но Таббо не понимает, ему кажется, что он неправильно расслышал. — Что? — Он сказал, что они могут приехать за тобой. Он- ну, я всё объяснил, и он был очень обеспокоен, а потом он кричал, что позовет какого-то парня по имени Фил? — сказал Ранбу, на долю секунды растерявшись. — Боже, какой громкий чувак. В общем, я дал ему адрес, и он сказал, что скоро будет здесь. Таббо, наверное, посмеялся бы над тем, как Ранбу объясняет разговор с Томми, если бы не был так растерян и не испытывал легкого головокружения. Это бессмысленно. Томми должен был ненавидеть его, возможно, даже не стал бы брать трубку, как только он понял, что звонок будет о нем. Но он- он приедет за ним, или что-то в этом роде, и голос у него был обеспокоенный, видимо, и- блять, сколько же Ранбу ему рассказал? Это все слишком, и Таббо чувствует, как слезы наворачиваются на глаза, но он заставляет их сдержаться и уйти. Когда он вдыхает воздух, кислород в легких холодный, а их одежда всё ещё влажная от дождя, который, кажется, наконец-то перестал идти, по крайней мере, пока. И тут его осеняет. Если Томми придет к нему (а это, вероятно, означает, что Фил, Уилбур или Техно тоже могут прийти), значит, он увидит, насколько разбитым, несомненно, выглядит Таббо. Мокрые волосы, опухшие от слез глаза, кожа, наверное, вся в пятнах, одежда насквозь промокла, а на нем даже нет куртки. На улице не то чтобы холодно, он может с этим справиться, но проблема не в этом. Проблема в том, что Таббо привык быть прикрытым, но он принял глупое решение выйти из дома без куртки, и его секреты выплеснулись красками на его кожу – на руки, на лицо – на всеобщее обозрение. А под одеждой, которую он надел, скрывается ещё много, много чего интересного. Это была плохая идея. Он не должен был позволять Ранбу звонить Томми. Таббо не может не сказать об этом. — Это была ошибка. Я- я не могу этого сделать, — говорит он, вставая со скамейки, на которой они сидели ранее, несмотря на то, что нагрузка на ногу причиняет ему адскую боль. — Он- он на самом деле не хочет меня видеть или- или помогать мне. Он ненавидит меня. Он должен ненавидеть меня. Я не могу- — Что- подожди, ладно, просто- успокойся. Мы можем- — Нет- нет. Это- он не... — Таббо не может дышать. Это уже слишком, вся тяжесть ситуации навалилась на него, и он чувствует, что тонет. Что с ним будет? Что будет с его отцом? О боги. Я даже не подумал об этом. — ...бо, Таббо, — он открывает глаза и видит шоколадно-карий, прозрачно-голубой и белый, так много белого. Ранбу положил руки ему на плечи, и между быстрыми, судорожными вдохами он думает: когда же это случилось? — Дыши, — говорит он. И когда Ранбу говорит это, кажется, что это самая простая вещь в мире, но это не так. Таббо чувствует, что его пищевод закрывается, и ему хочется вцепиться когтями в горло, пока это не прекратится. Он хочет бить руками голову, пока мир не перестанет вращаться, и кричать на Вселенную за то, что она сделала его жизнь такой, какая она есть. Но он не делает этого. Он заставляет себя делать глубокие вдохи, вдыхая через рот и выдыхая через нос, как велит ему Ранбу. Единственное, что удерживает его на земле – это Ранбу, который держит его крепко и осторожно, положив руки по обе стороны от его плечей. Таббо хочет, чтобы это не было противно. Он хотел бы, чтобы это не ощущалось так, будто его кожа заживо горит, вызывая ярко-красные сигналы тревоги в его голове через каждый нерв внутри него, приказывающие ему бежать. Взгляд Таббо опускается к его левому плечу, на котором лежит правая рука Ранбу. Ранбу отпускает руку и отстраняется. — Прости, — извиняется он. Всё в порядке. Таббо фыркает и ничего не говорит. Он просто стоит, пытаясь перенести вес со своей лодыжки. Всё болит. — Слушай, я знаю, что ты боишься, но- но я тоже, — Ранбу говорит, его голос немного дрожит, но в нем чувствуется страсть. Он не знает Таббо и месяца, но каким-то образом ему очень, очень не все равно. — Тебе нужна помощь, — говорит он, делая такой акцент на словах, что Таббо не смог бы описать это, даже если бы попытался. Ему не все равно. Ему действительно не все равно. — И- я мало что знаю о Томми, но кажется, он заботится о тебе. Очень. — говорит Ранбу через некоторое время. — Он заботится, и ты должен позволить ему это. — Вы, ребята, разберетесь, — говорит он, кивая. — У тебя- у тебя ведь есть телефон? — неожиданно спрашивает Ранбу. Таббо кивает, смущаясь, хотя то, что Ранбу спросил его об этом, должно было быть самым очевидным в мире. Он достает из кармана телефон, включает его, немного онемев, и молча протягивает Ранбу. Тот берет его, вписывает свой номер в контакты и отдает обратно. Таббо не понимает, почему они до сих пор не обменялись номерами, ведь обычно так поступают люди, друзья, тем более раньше, чем так поздно, верно? У него нет сил зацикливаться на этом. — Вот. Если я тебе понадоблюсь, ты можешь позвонить мне. Или написать, я думаю. В зависимости от того, что тебе больше нравится. Я не против в любом случае- Прежде чем Таббо успел остановить себя, он бросился вперед, отбрасывая Ранбу и обхватывая руками худощавый торс высокого. Рубашка Ранбу чувствуется влажной на его щеке, и все же это обжигает, как и предполагал Таббо; это противоречит всему, что Таббо знал последние несколько месяцев, но ему все равно. В кои-то веки это на его условиях, и это должно быть хорошо, поэтому он изо всех сил старается, чтобы так и было, несмотря на то, что большая часть его тела болит, и каждое движение напоминает о том, что любой физический контакт вреден. Таббо не уверен, чего он ожидал от этого, но Ранбу, обхвативший его за плечи и обнявший в ответ, почему-то не был таковым, хотя он полагает, что обычно так и происходит, когда ты кого-то обнимаешь. Боги, я в полной заднице, — не может не подумать про себя Таббо. Это удивляет Таббо, и через пару секунд он отстраняется, а Ранбу отпускает его, как только он это делает. Таббо прочищает горло, фыркает, опускает взгляд. — Хорошо. Спасибо, вот что он хотел сказать. — Хорошо, — Ранбу повторяет. Таббо не смотрит на него, но в его голосе слышна улыбка, и он надеется, что это означает что-то вроде нет проблем. В нескольких ярдах от Ранбу на обочине дороги останавливается машина, и когда Таббо поднимает голову, он сразу же узнает ее. Это машина Фила, та самая, которая была у него много лет, еще до того, как Таббо познакомился с ними. Ему кажется, что из легких выбило весь воздух, когда пассажирская дверь распахивается, из нее выходит Томми, смотрит Таббо в глаза и бежит к нему. Фил не отстает. — Таббо? О боги! — Томми подбегает и протягивает руку, но замирает в футе перед ним с поднятыми вверх руками, словно не зная, что с ними делать. Как будто Таббо сделан из стекла, и если он до него дотронется, то он разобьется. Таббо не уверен, хорошо это или нет. – Твое- твоё лицо, твое... — он смотрит вниз, на руки Таббо, и он ненавидит это. Он обхватывает себя руками, как будто это что-то даст, но это не так, это не прикрывает его и не прячет его уязвимость, как ему хотелось бы, и он ненавидит это так, так сильно. От того, как Томми смотрит на него, ему хочется блевать. — Мне очень, очень жаль, — говорит Томми, о чем именно, Таббо не знает, но от этого его глаза всё равно снова и снова наполняются слезами. – за всё, — уточняет он. — Это... — голос Таббо дрогнул, — это моя вина, ты- ты не должен- — Нет, — рот Таббо закрывается. — Не говори так- не ты должен это говорить. Когда Таббо моргает, по его щекам текут новые дурацкие слезы. Он не знает, что делать с собой. Всё снова нарастает, и всё, что он может сделать – это обнять себя покрепче, впиться ногтями в руки, в синяки и заставить себя держать все свои части вместе, несмотря на то, что он полностью, неоспоримо ломается на глазах у своего лучшего друга. Или, по крайней мере, он надеется, что Томми все еще таковым является. При мысли о том, что они не будут лучшими друзьями, из его горла вырывается всхлип, потому что он уже ничего не может с собой поделать. Фил стоит позади Томми и пока ничего не говорит, но вид у него испуганный, лицо побледнело, словно он только что увидел привидение. Таббо требуется много времени, чтобы понять, что это потому, что он смотрит на него. Таббо и есть привидение. — Шлатт- Шлатт сделал это? — спрашивает Фил, так тихо, что Таббо почти не слышит его. — Таббо, он сделал это с тобой? И если он ещё не сделал этого, Таббо ломается. Его голова падает на руки, и он полностью, целиком ломается, плачет, позволяя своей груди вздыматься с каждым всхлипом. — Мне жаль, — это все, что он может сказать. — Мне жаль- мне жаль, мне жаль, мне- Томми протягивает руку, и Таббо падает ему на грудь, как будто именно там он всегда и должен был быть. Он не уверен, чего хочет, когда чувствует, как Томми обнимает его. Это больно, и каждое прикосновение ощущается как огонь, но в то же время это как-то заземляет, предмеренно, и вроде бы неуклюже, но, несомненно, это Томми. Таббо не понимает, как сильно ему этого не хватало. Как сильно он скучал по Томми. Это странно, потому что не то чтобы Таббо не видел Томми в последнее время, он его видел. Но он так скучал по этому, так скучал. — Всё в порядке. Я здесь, я здесь сейчас, — говорит Томми, его голос стал плаксивым. Но этого не может быть, потому что Томми никогда не плачет. В этом он всегда был похож на Таббо – они никогда не плачут. — Я здесь, я держу тебя. Таббо не уверен, как долго они так продержатся- как долго он так продержится; как долго он будет плакать на груди Томми и точно намочит его рубашку, если не слезами, то точно всё ещё очень влажными волосами и одеждой. Ему немного не по себе от этого, но, впрочем, сейчас ему от многих вещей не по себе. Таббо отстраняется, но Томми не отпускает его, продолжает держать руки на его плечах, и, конечно, он тоже плачет. Таббо не помнит, когда он в последний раз видел Томми плачущим. — Боже мой, чувак, — Томми фыркает, медленно тянется вверх, чтобы вытереть слезу со щеки Таббо, и тот позволяет ему это сделать. Он морщится, когда большой палец Томми касается всё ещё незажившего синяка вокруг его глаза. — Ты выглядишь как дерьмо, — говорит он. И тогда они оба одновременно разражаются смехом сквозь слезы, плаксивость, уязвимость и все, что свойственно разрушенной дружбе. Таббо просто не может сдержаться, потому что время для этого чертовски неудачное и неуместное, и это так по-Томмиевски с его стороны, что он не злится. Томми не ненавидит его и не не хочет иметь с ним ничего общего, он здесь, как он и сказал, и Таббо не может не смеяться над этим. — Томми... — тут же начинает ругать Фил, положив руку на плечо сына. — Нет, всё- всё в порядке, — Таббо смеется, отстраняясь и вытирая лицо. Он в чертовом беспорядке. — Наверное, он прав. Таббо чувствует какое-то оцепенение, голова снова полна ваты, потому что всё это не кажется ему реальным. Он не знает, почему он смеется. Точнее, смеялся, но всё это не смешно на самом. По крайней мере, не должно быть. Ему кажется, что он понемногу сходит с ума. Теперь они оба перестали смеяться. Когда он смотрит на Томми, его улыбка исчезает, и он выглядит таким, таким грустным. Его взгляд встречается со взглядом Фила, и возникает ощущение, что за Таббо говорит кто-то другой, когда он смотрит на мужчину и говорит. — Я не ввязываюсь в драки. Фил выглядит озадаченным, что вполне справедливо. — Хорошо... — тянет он. Он смотрит на Таббо, сканируя его своими голубыми глазами, точно такими же, как у Томми. Где-то на полпути на его лице появляется понимание. — Хорошо, — кивает он, на этот раз уже более уверенно. — Ты, бля, весь мокрый. Давай, — говорит Томми, всхлипывая, немного нерешительно, его слезящиеся глаза были до краев наполнены очевидным беспокойством, — ты пойдешь с нами. — Я... — взгляд Таббо мечется между глазами Томми и Фила. — Ты уверен? Ты- ты хочешь, чтобы я- — Да, чувак. Пожалуйста, — Томми вздохнул, — я не сержусь, хорошо? Тебе не о чем беспокоиться. Таббо сглатывает густую слюну и поворачивается к Филу — Мы о тебе позаботимся, — Фил говорит, и его голос возвращает его на землю, хотя бы немного. — Мы всё уладим. Таббо кивает, прежде чем осознаёт, потому что доверяет Филу, а когда он подносит руку к груди, то обнаруживает, что его дыхание замедлилось, грудь поднимается и опускается, поднимается и опускается, медленно и ровно, как и должно быть. В периферийном зрении что-то шевелится, и Таббо поворачивает голову в направлении фигуры. Это Ранбу- он был таким тихим всё это время, что Таббо почти совсем забыл о его присутствии. Ранбу. Странный, высокий, непредсказуемый, причудливый, весёлый, заботливый Ранбу. Парень, который, возможно, нет, определённо спас жизнь Таббо своими душещипательными историями о животных, чрезвычайно странными способами стать его другом, долгими разговорами и сидением рядом с ним, слушая шум мчащихся машин. Ничто не могло подготовить Таббо к встрече с Ранбу, особенно то, как она произошла. Он не уверен, что люди могут говорить такое о другом человеке. Но в целом Таббо рад, что встретил его, потому что не знает, где бы он был без него. Томми и Фил, проследив за его взглядом, смотрят на стоящего в нескольких футах от них высокого мальчика, который кивает с едва заметной улыбкой, убирая с лица белые волосы. Фил улыбается ему, а Томми снова поворачивается к Таббо, и только после того, как посылает Таббо двойной взгляд, он не промахивается. Это будет чертовски интересное объяснение, которого Таббо точно дождется. — Пойдем, — говорит Томми, отвлекая его внимание от Ранбу. Таббо слишком измучен, чтобы сопротивляться ему, поэтому он машет Ранбу рукой, улыбаясь ему самой обнадеживающей улыбкой (которая, по его мнению, больше похожа на гримасу боли), и опирается на плечо Томми, когда они начинают идти к машине. Ему кажется, что после этого Фил что-то говорит Ранбу, но он не уверен. Томми тоже говорит, но Таббо так, так устал, у него болит голова, и он не может заставить себя слушать, слишком захваченный реальностью ситуации; он уходит, он идет домой – не к себе домой, но это нормально. Это хорошо. Он едет домой с Томми, который почему-то любит его, несмотря ни на что, и несмотря на все их глупые споры. Он едет домой, в семью, которую он любит и которая, как он надеется, любит его также сильно, где его не будут обижать за то, что он не справился или был неудачником. Семья Томми знает его, и Таббо чувствует себя глупо из-за того, что не замечал, что они явно заботятся о нем больше, чем его собственная семья. Томми сидит с ним на заднем сиденье, как он всегда делал, когда Фил вез их куда-нибудь вместе. Таббо позволяет себе стать маленьким, только на время, чтобы лучше держать себя в руках, прислоняется к Томми и позволяет ему обнять себя. Таббо закрывает глаза и даже не понимает, когда прикосновение перестает ощущаться как огонь, а вместо этого становится комфортом, любовью и дружбой, которая начинает восстанавливаться. Впервые за долгое, долгое время ничто не кажется прежним. Таббо не уверен, хорошо это или нет, но трудно о чем-то задумываться, когда твой лучший друг держит тебя рядом и ты впервые за долгое время не чувствуешь себя на грани. Это приятно, Таббо измучен, промок и напуган, но он позволяет себе это. Он позволяет Томми собрать его по кусочкам и пообещать ему, что всё будет хорошо, как это сделал Ранбу. И где-то между пробуждением, когда он прижимался к Томми на заднем сиденье машины Фила и засыпал, он позволяет себе поверить в это.