Возвращаясь

Нынче вечером ветрено, но они находят уголок за скалой, где легко развести огонь. Шум волн едва долетает сюда, уютный, как мурлыканье кошки у очага. Фан Добин всегда сравнивал Ли Ляньхуа с лисом — старым хитрым лисом — но голос у него кошачий. Особенно когда рассказывает что-то неторопливо, заунывно, не повышая тона, вот как теперь: мур-р-р, мур-р-р. Ди Фэйшэн цедит вино из кувшина, чуть сощурив колкие глаза и не реагируя на слова Ли Ляньхуа, но наверняка все запоминает. Как тот лечился, траву за травой, один элемент техники за другим. Фан Добин тоже слушает внимательно, в конце концов, он все же детектив. Но он не чувствует ни прежнего азарта, ни радости от того, что его недо-шифу исцелен окончательно. Старый лис смолкает после особенно длинной фразы и облизывает пересохшие губы. Фан Добин тут же подхватывается и подает ему вино, поддерживает кувшин, помогая напиться. — Фан Сяобао, — мурлычет Ли Ляньхуа даже в тех звуках, где это физически невозможно. — Если бы ты развязал меня, тебе не приходилось бы подскакивать каждый раз, когда я захочу пить. — Переживу. Еще? Ли Ляньхуа качает головой и улыбается, то ли покорно, то ли насмешливо. Раньше Фан Добин готов был вилять несуществующим хвостом ради подобной улыбки. Теперь ему никак. Он ставит кувшин на землю и хочет уже вернуться на свое место у костра, но вдруг замечает, что меховой плащ чуть сполз с плеча его шифу. Ли Ляньхуа изгнал из тела яд, но все еще имеет дело с последствиями, например, мерзнет. Фан Добин поспешно подхватывает плащ, чтобы поправить, и его рука сталкивается с рукой Ди Фэйшэна. Они укутывают Ли Ляньхуа вдвоем. Тот ворчит: — А-Фэй, развяжи меня. Что за ребячество? — Ты должен мне бой. Я устал за тобой бегать. — А-Фэй, А-Фэй. Ты забыл? Я сломал свой меч. Ты хотел драться с Ли Сянъи, а перед тобой даже не Ли Ляньхуа. Это плохо скажется на твоей репутации — бой с безымянным бродягой. — Легкомысленный тон болтливого лиса без предупреждения становится серьезным и даже проникновенным: — Я больше не сбегу. Обещаю. Ди Фэйшэн, конечно, не верит. Месяца четыре назад Фан Добин растрогался бы и поверил. Сейчас он еще плотнее запахивает на шифу плащ и спрашивает: — Ты точно больше не голоден? Ли Ляньхуа взглядом отвечает, что нет. Очень жаль. Фан Добин так сильно хочет заботиться о человеке, к которому не чувствует ничего, кроме пустоты. Он вытягивается на земле и сквозь дрожащий над огнем воздух рассеянно смотрит на связанные руки Ли Ляньхуа. Надежно ли? Сковать бы его цепями, запереть в клетку — да вот беда, его драгоценное тело все еще чувствительное, хрупкое, требует деликатного обращения. Остаются лишь мягкие веревки и акупунктурные точки. Когда старый лис заканчивает свой рассказ, Фан Добин говорит: — А-Фэй, а если сбежит ночью? — Положим между нами, — равнодушно, будто пустяк какой, предлагает Ди Фэйшэн. А и верно, пустяк. Все ерунда, все глупости, когда существует этот голос, мурлыкающий в такт с прибоем, и когда щеки, все еще бледные, но уже здоровые, нежит белый мех. «Как я хотел бы полюбить его снова», — тоскливо думает Фан Добин и откидывается на спину, глядит в беззвездное, будто его собственная душа, небо. Чуть позже они устраиваются на ночлег, и старый лис отчего-то не возражает против того, чтобы спать посередине. Зато Лисенок против. Он настырно лезет к хозяину, а потом обиженно сворачивается в клубок неподалеку от людей. Ли Ляньхуа лежит между ними, совсем смирный и тихий, а еще он очень правильно ощущается под рукой Фан Добина. Не впервой. Не раз ухаживал за ним по ночам, согревая одеялом и своим теплом. Ли Ляньхуа. Заботливый, ироничный, нежный. Сколько пройдено вместе с ним, сколько прожито вместе. Профиль с чуть острым носом и по-девичьи пухлыми губами до каждой черточки знакомый, даже запах родной. Так почему?! Почему чужаком был, чужаком и остался? Почему кажется, что стоит ослабить хватку, и ускользнет, улетит, утечет сквозь пальцы, и тогда пустота в душе Фан Добина станет огромной, словно безжалостное море там, за скалой? — Фан Сяобао. Если бы ты развязал меня, я смог бы тебя утешить. — Обойдусь, — огрызается Фан Добин и чувствует, как меховой воротник плаща неприятно намокает от его слез. На его голову опускается чужая рука. Ди Фэйшэн вряд ли часто практиковался в этом, если вообще хоть раз в жизни кого-то успокаивал. Его пальцы неловко путаются в волосах, дергая немного больно, но Фан Добин не жалуется. Фан Добин уже в принципе ничего, ничто, он только слезы на груди Ли Ляньхуа, которые, может быть, впитаются сквозь плащ в его кожу и останутся там навсегда, куда бы этот лис в следующий раз ни сбежал. Кем бы стать Ди Фэйшэну? Вином, пылью дорожной? — Почему? — всхлипывает Фан Добин, дотягиваясь через Ли Ляньхуа до Ди Фэйшэна и сжимая их троих, хотя бы на этот короткий миг связывая в одно нелепое трехголовое чудовище. — Ли Ляньхуа, почему ты всегда сбегаешь? — Я всегда возвращаюсь, — мурлычет в ответ самый прекрасный голос. А может, море.