***
Now I know you're sleepin' where I'm supposed to be, and Wish I could've stayed Only thing that keeps us apart Is seven thousand miles, running like a mad dog Only thing that keeps us apart Is a different timezone So fuck what I'm dreaming, this fame has no meaning I'm coming home Only thing that keeps us apart Is a different timezone © Måneskin — TIMEZONE
— Меня отправляют в командировку. В Токио. Амала чуть не поперхнулась своим кофе. Белый стаканчик в руках, до этого еле теплый, теперь неприятно обжигал ладони, а в глазах, словно загнанный в угол зверек, забрыкалась надежда на то, что сказанное — всего лишь шутка. Но один взгляд в серые глаза напротив, и она понимает — это определенно не тот самый знаменитый английский сарказм, которым так часто сквозили реплики Киллиана. — Ох... И на сколько? — Пять месяцев. Может шесть. Зверек-надежда напоролся на острие ножа, и сердце девушки сдавило тисками. Полгода без любимого человека казались натуральной вечностью. В особенности, когда этот самый человек был не только любящим мужем, лучшим другом и опорой, а настоящим лекарством от панических атак, истерик и навязчивых мыслей. Калькутта оставила на душевном состоянии миссис Лайтвуд до жути гадкий отпечаток посттравматического расстройства, при этом настолько огромный, что становилось невыносимо. И хотя интенсивная психотерапия очень помогала, настоящее спокойствие Амала находила лишь в объятиях Киллиана. Не сказать, что это здоровое поведение: наедине с собой тоже было бы неплохо не чувствовать этот дурацкий сладковатый шлейф смерти, но и времени с калькуттской миссии прошло не так уж и много, всего чуть больше года. Работы над восстановлением ментального здоровья предстояло еще немерено, а пока действенным средством могли побыть поцелуи и теплые руки Лайтвуда вокруг ее плечей. Вот только и их у Амалы забирали обстоятельства. — Я попытаюсь узнать, можно ли как-то сократить время пребывания или вообще отказаться, но вряд ли мне кто-то это позволит, — взгляд Киллиана виноватый, даже удрученный, просящий прощения, хотя и вины его тут совсем нет: не может же он заявиться к начальству и послать к черту и эти идиотские поездки, и свои должностные обязанности, да и работу в целом. Он правда не горел желанием отправляться за тридевять земель, чтобы просто сопроводить еще одного чопорного посла на очередной прием или переговоры. Лайтвуду вообще пора бы взять отпуск на месяц, а то и на два, потому что без нормальной передышки он батрачит уже больше полутора лет — мужчина уже буквально чувствовал усмешливый взгляд выгорания на своем затылке. Он любил свою работу. Мало того, что каждый месяц платили достаточно нехилую сумму — за командировки вообще в разы больше — так еще эмоционально Лайтвуду тут было очень спокойно: работа в Департаменте стала для Киллиана чем-то вроде спасательного круга из полного мрака наемничества и нищеты, плюс, он даже и мечтать не мог о том, что путешествия в разные страны могут стать чем-то обыденным, рабочим. Он любил свою работу. Очень. Но Амалу — в сотни раз больше, и оставить ее тогда, когда она так нуждалась в нем, было верхом кощунства. Да и чего таить, Киллиану и самому дико важно было находиться рядом с ней: кошмары пропадали только когда они засыпали вдвоем в их общей квартире, на мягких подушках и под цветастым одеялом, пахнущим лавандовым кондиционером. У Амалы затряслись руки и она поставила свой стакан на стол. Звуки любимой кофейни, куда Лайтвуды решили зайти после небольшой вечерней прогулки, как-то отошли на задний план, оставляя в ушах назойливый тихий писк. Сказать, что новости ее потрясли — ничего не сказать. — Там, конечно, предлагают поехать всей семьей, но... — Я не поеду. Ты же знаешь, я не могу бросить Кирана, да и в ресторане полно дел. — Знаю, солнце. Но от этого как будто только тяжелее. А в глазах столько сожаления, что душу сжимало до предела. Он мысленно вторил извинения: прости, что я не уволился, прости, что не могу ничего с этим поделать, прости, что так вышло, прости, прости, прости... И Амала явно их слышала, раз на ее глазах налились слезы. Она потянулась к мужу, отчаянно прижалась, сжимая в объятиях, и, тихонько заплакав, уткнулась носом в его джинсовку. Киллиан мягко гладил ее по спине теплыми ладонями, как бы успокаивая, шептал что-то, целовал в макушку, лоб, щеки и губы, а у самого на душе скребли кошки. Он чувствовал, как им вдвоем будет тяжело. Не хотел уезжать. Но точно знал, что какие-то шесть тысяч миль им явно не помеха.***
Поначалу было даже терпимо. Каждодневных разговоров, хотя и с огромной разницей во времени, в принципе хватало для того, чтобы не утонуть в депрессии, да и поговорить всегда было о чем, так как дни Лайтвуда были переполнены событиями и происшествиями: то об отеле расскажет, то о местном колорите, то о коллегах и предстоящих мероприятиях. И впечатлений было действительно куча, потому что Токио завораживал, восхищал, удивлял и интриговал Киллиана. Он ходил на экскурсии, много фотографировал на подаренную Амалой камеру, даже пару раз с коллегами бывал в очень атмосферных ночнх клубах. Все было в новинку, все было интересно и непонятно, поэтому и хотелось запомнить как можно больше, чтобы обрадовать жену рассказом о чем-то интересном. А Амала была счастлива хотя бы слышать родной голос, но и восхищенные истории мужа ее безмерно радовали. Сама она тоже не отставала по количеству новостей: рассказывала про магазинчик, ресторан, совместные поездки с Кэри и Лимой на Корнуоллский пляж, предстоящую встречу Кирана и Джаи и медленно продвигающийся ремонт в квартире, который Мала задумала специально, лишь бы время от времени отвлекаться от гнетущего одиночества. Так прошла одна неделя, вторая, третья, месяц, второй... А дальше, казалось, с каждым днем все становилось только хуже и хуже. Звонки все еще оставались каждодневными и желанными, но больше не приносили удовлетворения, наоборот, от них на душе мерзкой пылью оседала тоска и становилось лишь грустнее. Руки опускались, а апатия бесповоротно завладевала сердцем, заставляя существовать будто на автопилоте. Служебные обязанности Киллиан выполнял безо всякого энтузиазма, делая самый минимум и предпочитая все свое свободное время проводить в одиночестве в номере отеля. Он пытался читать, но сосредоточиться никак не мог: постоянно думал об Амале, как она переживает и как он скучает по ней; о Киране, вечно опаздывающем на последний автобус и из-за этого поздно возвращающемся с тренировки; об их уютной квартире на Ротерхит-стрит с небольшим балкончиком, где в хорошую погоду все семейство проводило совместное время за чаем или чем покрепче; о кофейне через дорогу, где делали лучший в мире кофе с корицей, о парке недалеко от дома, о виде из окна родной спальни, даже, прости-господи, о своем рабочем месте в Департаменте. Он пытался отвлекаться на телевизор и готовку еды, но и тут его поджидала тоска по дому: японские программы Киллиан все равно не понимал, а чтобы приготовить хоть что-то знакомое его британскому желудку, надо было из кожи вон вылезть, чтобы найти подходящие ингредиенты. В итоге, Лайтвуду ничего не оставалось, кроме как спать, хотя и тут проблем снова было по горло, потому что, ожидаемо, вернулись кошмары. Кошмары, которые мешали между собой все периоды жизни Киллиана и которые в голове совсем не укладывались. Долгое время ему снился один и тот же странный сон о том, что он встретил Амалу, еще будучи наемником, и убил. Потом — о том, что он сам умер в Индии, а девушка ревела у его могилы. И затем все по кругу. Хотя сеттинг снов и менялся, суть оставалась всегда одна: кровь, боль, потеря, смерть. Это выматывало, бесило и надоедало так, что, даже засыпая, Киллиан еле-еле отдыхал. Во снах — ужасы, а в реальности — одиночество, только усиливающееся с каждым днем. Никуда не деться. Остаётся только ждать. Ну и выпивать, чтобы окончательно не сойти с ума от бессонницы. В какой-то момент в голову атташе пришла неожиданная мысль: за два месяца в Токио он не помнил, чтобы вообще хоть кого-то физически касался. Ни случайно пальцами, передавая документы, ни плечом в переполненном лифте, нигде. И не то, чтобы тут были претенденты, до которых Киллиан так желал дотронуться, нет, дело совсем не в этом. Его обезоруживала мысль о том, что без Амалы его, казалось бы, в обычные дни чрезмерная тактильность пропадала на корню. Он скучал по ее объятиям, поцелуями, ласке и нежности. Только по ее. Мысль о чужих касаниях приводила мужчину в состояние полнейшего отвращения. Именно поэтому чужое прикосновение холодных рук буквально обожгло кожу на предплечье Лайтвуда. Будто ошпарившись, он одернул руку и поднял недовольно хмурый взгляд наверх. У его рабочего стола переминалась с ноги на ногу Меган — коллега, вместе с которой Киллиана сюда и отправили. Миловидная блондинка с каре и вечно извиняющейся улыбкой работала секретарем их общего начальника, но Лайтвуд понятия не имел, как она вообще попала на службу в министерство, потому что работала она, мягко говоря, не очень: не знала простейшего, постоянно ошибалась и этим самым слегка подбешивала, потому что ее ошибки приходилось исправлять или кому-то в отделе, или самому Киллиану. Но по большей части мужчине было плевать на ее существование. Ну, есть она и есть, ну, ошиблась, с кем не бывает, так что какой-то жуткой неприязни атташе к ней не испытывал. Да и к тому же, она еще совсем молодая — всего 23 — опыта никакого, дай бог, из университета выпустилась. Лайтвуд и сам с чего-то начинал, да и если покопаться в начале его карьеры, можно было инфаркт заработать от количества ошибок, наделанных в то время. — Да, Мег, что такое? — Киллиан хотя и пытался казаться приветливым, но расстояние держал приличное. Мало того, что руку одернул, так еще и на кресле откинулся, чтобы быть максимально дальше. — Да, ничего... — она неловко улыбнулась. — Просто... кхм, мы с ребятами собирались пойти кофе попить. Не хочешь с нами? Атташе выдавил вежливую улыбку и кивнул на стоящий перед ним пустой стакан, в котором еще десять минут назад плескался кофе с очень щедрой порцией коньяка: — Да я вот только что выпил. Идите без меня. — А, ну, кхм, хорошо... — Меган замялась и уже почти развернулась, чтобы уйти, но остановилась. — Эм... На самом деле, я одна иду. Остальные уже ушли по домам, и я просто подумала... ты тут сидишь один, такой понурый, в одиночестве. Может... составишь мне компанию? — девушка еще раз улыбнулась. — Пожалуйста? Киллиан смотрел на нее с какой-то непонятной даже ему самому жалостью. Девчонка казалась такой же одинокой и отчаявшейся, раз решилась пообщаться с самым сварливым атташе в отделе. — Ладно, давай сходим. Я покурю. Меган просияла.***
Амала пыталась держаться, правда. У нее даже получалось какое-то время: переключившись на работу, она допоздна сидела в ресторане, возилась с документами, давала указания Сане и наслаждалась плодами своих трудов. Ей нравилось читать положительные отзывы о своем заведении, нравилось готовить и придумывать с поварами новые позиции для меню. И как же ей льстила мысль о том, что все это сотворила она — та самая шестнадцатилетняя Мала, которая сквозь сжатые зубы и застилающие глаза слезы занималась "взрослыми" делами, чтобы прокормить младшего брата и больную бабушку; которая ночами выла от ощущения неполноценности, которая ненавидела себя, но так старалась все исправить. И сейчас она была уверена на все сто процентов, что маленькая Амала гордилась бы ей. Ремонт в квартире шел полным ходом. За первый месяц разлуки девушка успела полностью переустроить их с Киллианом спальню: перекрасила стены в приятный бежевый оттенок, купила и собрала вместе с Кираном новую кровать (а то старая скрипела от малейшего движения), притащила из магазинчика благовония и растения в горшках, а еще накупила во время поездки с Лимой кучу уютных вещей вроде мягкого белого пледа, гирлянд и милого постельного белья с сердечками. Она клеила новые плинтуса, расписывала красками дверь на кухню, ходила по барахолкам и блошиными рынкам, и видела во всем этом какую-то расслабляющую терапию. Ремонт и правда хорошо отвлекал от давящего ощущения в сердце, а рассказывать Киллиану по телефону об изменениях в их доме было забавно (даже несмотря на то, что под конец каждого звонка Амала стабильно оставалась с мокрыми от слез щеками). Вот только когда дело дошло до гостиной, запал куда-то пропал. Может, дело было в накопившейся усталости, может, во все ярче проявляющейся тоске по мужу, а может, и во всем вместе, но факт в том, что депрессивные мысли не покидали девушку ни на секунду. Казалось бы, ну все же хорошо, просто стоит подождать еще парочку месяцев и Киллиан вернется домой. На деле все было куда сложнее и глубже. Когда Киран находился дома, все еще было неплохо: с братом Амале было куда спокойнее, чем наедине с собой. Но когда он оставался, например, ночевать у друзей или просто поздно возвращался домой, девушку с головой накрывали панические атаки. Было страшно от тишины, от темноты, от бытовых звуков за стеной у соседей, от собственных мыслей, и ничего — совсем ничего — не помогало. В один из таких осенних вечеров, когда Киран остался у друга в Брайтоне, Амале стало особенно плохо: в это время года в Лондоне темнело очень быстро, и в холодном полумраке навязчивые мысли стали сами по себе возникать в голове. Покругу твердили одно и то же — "возьми нож возьми нож возьми нож". В углах квартиры ей постоянно виделся силуэт Темной Матери, а лезвия кухонной утвари угрожающе поблескивали, как бы зазывая дотронуться до себя, шепча невразумительное и опасное. Остатки ментального здоровья орали "НЕ СМЕЙ", и хорошо, что девушка послушала именно их, потому что следующей мыслью точно было бы "полосни по горлу". Хорошо, что это был хотя бы не зов Богини, сводящий Амалу, прямо как бабушку, с ума — ритуал-то был завершен. Это была всего лишь убитая напрочь психика девушки. Но от этого осознания ей явно было не легче: винить оставалось только себя. Время по Лондону всего девять вечера, в Токио — пять утра. Амала знала, что Киллиан еще спал. Знала, но не выдержала, трясущимися руками набирая уже заученный наизусть номер. Когда возлюбленный ответил на звонок своим сонным "алло", Мала не смогла произнести и слова, лишь шумно всхлипнув в трубку. Лайтвуду понадобилась секунда, чтобы окончательно проснуться. Говорил только мужчина. Успокаивал, уверял, шептал о том, как он ее любит, как все у них будет хорошо — надо лишь немного подождать. Киллиан говорил и сам как будто начинал верить в свои слова, хотя еще прошлым вечером мог заливаться в одиночестве виски, дабы элементарно заснуть. Ради нее начинал верить. — Я так по тебе скучаю. — И я по тебе, Мала. Я так хочу домой. Я так хочу к тебе. Он гладил свое обручальное кольцо, представляя что дотрагивается до ее нежных пальцев. Гладил и представлял, что она рядом. Она обнимала его подушку, все еще сохраняющую в себе знакомый, родной запах. Обнимала и представляла, что он рядом.***
Гадкие будни Киллиана и мучительное ожидание звонка от Амалы — после ее последнего нервного срыва Лайтвуд кошмарно беспокоился — разбавлялись теперь походами с Меган за кофе. Она была неплохой, но слегка наивной девушкой: обладала хорошим чувством юмора, начитанностью и иногда с ней действительно можно было обсудить что-то интересное. Да и к тому же, она прекрасно улавливала одиночество Лайтвуда, так что в компании понимающего это состояние человека и правда становилось немного легче. Однако, через недели две таких походов на перекуры, ее рассказы почему-то все чаще и чаще стали съезжать в давящее нытье про мудака бывшего, растоптавшего ее сердце, невзаимные влюбленности и проблемы с родителями, в частности с отцом, который изменил своей жене с матерью Меган. По большей части говорила только она, а Киллиан молча слушал, отмечая про себя какой-то странный инфантилизм в рассказах девушки, и мечтая как можно быстрее вернуться к себе в номер. — Знаешь, а я же напросилась сама на эту командировку. Фраза насторожила Лайтвуда и, сделав еще пару коротких затяжек, он потушил сигарету. Повернулся к девушке лицом. Нахмурился, спрашивая: — И зачем? — Может из-за кучи денег, которую нам отвалят в конце? — она усмехнулась. — Тебе-то они к чему? У тебя же с деньгами все, вроде как, неплохо, — Киллиан сложил руки на груди и чуть приподнял подбородок. В рассказах коллеги очень часто фигурировал ее папаша, вхожий в парламент, верховный суд и чуть ли не королевскую семью. И хотя отношения с дочерью, рожденной вне брака, у него были кошмарные, денег для нее он не жалел, и непонятно, то ли это из-за безусловной родительской любви, то ли из-за желания откреститься и держать девушку от себя подальше, дабы та не мешала. В ответ на повисший в воздухе вопрос на лице девушки застыла эмоция, которую атташе не смог четко разобрать: что-то среднее между снисхождением и... флиртом? — Как говорится, денег много не бывает, — Меган осторожно ступила вперед, смотря на мужчину с каким-то хитрым прищуром и кривоватой ухмылкой. Киллиану почему-то в момент стало противно находиться с ней наедине. — Но, знаешь, да, были и другие причины. Точнее, одна, — и еще один шаг с ее стороны. Прямо вплотную. Лайтвуда передернуло от пересечения его личных границ, и он дальше отодвинулся от девушки. — Меган, что ты делаешь? — вопрос почти риторический, потому что намерения блондинки были очевиднее некуда. — А на что это похоже? — На то, что ты пытаешься меня поцеловать. — Значит, на то и похоже, — она резко тянется вперед, но к счастью, реакции Киллиана можно только позавидовать. Он успевает выставить руки вперед, останавливая коллегу в паре сантиметрах от своего лица. — Зачем остановил? — Серьезно, ты еще и спрашиваешь? Я женат, и более того, ты меня не привлекаешь, — он поднимает левую руку вверх, прямо на уровень глаз девушки, чтобы та точно разглядела кольцо. Почему-то глубоко внутри Киллиану захотелось оправдать Меган: юная, травмированная и одинокая, с разбитым сердцем и вечно отталкивающим отцом, она вызывала только жалость. Может она все неправильно поняла, может, действительно, за четыре месяца совместной работы не заметила кольца. «Какая бредятина,» — подумал Киллиан. — Ой, да ладно тебе, — цокнула языком. — Твоя жена за тысячи миль отсюда. Она не узнает, — снова попыталась приблизиться. — Ты издеваешься? — Лайтвуд повысил голос, уже не просто сдерживая, а отталкивая Меган. — Ты что, не понимаешь слова "нет"? — Нет. — Ну, может тогда поймешь другие: пошла к черту. И прежде чем девушка успела что-то ответить, Киллиан ушел. На своей спине он еще долго чувствовал липкий провожающий взгляд. В тот же вечер он позвонил Амале и рассказал о произошедшем, до чертиков боясь того, что вся эта история с Меган обернется для его жены еще одним срывом. В голове, конечно, всплывали мысли просто умолчать, не расстраивать и так очень переживающую Амалу, но Лайтвуд уверенно топил их: он не мог так поступить с самым дорогим ему человеком на свете, не мог просто молчать, чувствовал, что это нужно и что так будет правильно. И хотя по сути-то ничего страшного не произошло — ни поцелуя, ни эмоциональной, ни тем более физической измены — ОКР крутило в мозгах вихри страшных мыслей. — Погоди, — неожиданно спокойно ответил любимый голос в трубке. — Ты ее оттолкнул, послал, а потом ушел? — Да... — И переживаешь, что я отреагирую... эм, как? — Да, не знаю... — Киллиан почему-то почувствовал себя глупым. Из уст Амалы ситуация и правда звучала не такой серьезной, как он ее видел со своей точки зрения. — Я боялся, что это заставит тебя усомниться во мне. — Нет, конечно, солнышко, ты чего? — он слышал, как она нежно заулыбалась. — Я доверяю тебе. Полностью и безоговорочно. И если ты сказал, что ничего не было, то, значит, так оно и есть. У Киллиана в груди будто растаял снежный ком из всех переживаний и тревог. Ему никто и никогда так сильно не доверял, и поэтому такая чуткая реакция выбивала из колеи: во всех отношениях до Амалы Лайтвуду постоянно приходилось оправдываться, несмотря на то, что он так же, как и сейчас, оставался верным партнером. Почему-то каждый раз, сразу после признания о том, что где-то в двадцать лет бывший наемник, как он один раз сказал, "играл в полиаморию" (на деле же, ушел в очень затянувшийся трип, вперемешку с наркотиками, алкоголем и блядством), бывшие постоянно пытались поставить под сомнения честность и чувства Киллиана. Для них его прошлое всегда было чем-то непреодолимым, чем-то, что навсегда определило всю его сущность. Амала так никогда не думала. — Я так тебя люблю, Мала. — И я тебя, очень сильно.***
Впервые за долгое время Амала решила устроить себе выходной: без работы в ресторане, магазине, без ремонта и походов по рынкам. Решила провести — или хотя бы попытаться провести — беззаботный день в спокойствии, благо ее финансовая стабильность это позволяла. Но на самом деле, на миссис Лайтвуд накатило неожиданное осознание: ей было дико сложно и непривычно расслабляться, особенно без родных рядом. Особенно без Киллиана. И стоило ей только подумать о своем муже, как по квартире пролетел требовательный звонок телефона. — Да, алло? — от голоса Киллиана на лицо девушки тут же налетела улыбка. — Привет, солнце, как у тебя дела? — Привет, все хорошо, даже замечательно! У меня хорошие новости, — в голосе мужчины одновременно звенели и радость, и предвкушение. У Амалы казалось остановилось сердце, когда он произнес те заветные слова, которые она ждала целых полгода: — Я еду домой.***
Киллиан уже и забыл, что прикосновения могут быть такими приятными. Что они могут не только жечь кожу и выводить из себя, но и до предела успокаивать, согревать, приносить чистейшую радость и удовольствие. Прикосновения Амалы посылали табуны мурашек по его коже, и от каждой такой волны сердце мужчины приходило в полнейший трепет: он так соскучился по ее ласковым рукам, изящным пальцам и мягким бедрам; скучал по ее запаху, по улыбке, по радостному блеску в зеленых глазах. Лайтвуд буквально изголодался по своей любимой и ему без устали хотелось ее касаться. Не только в плане секса, но и просто случайно: когда они ехали в такси домой, он не отпускал ее руки, водил большим пальцем по костяшкам; в пробке он заснул на ее плече, но сквозь полудрему чувствовал, как Амала гладила его предплечья и целовала лоб; дома он не выдержал и прямо в коридоре сел на пол, усадил жену к себе на колени, залезая ладонями под ее футболку, гладил по спине и долго-долго обнимал, безо всякого подтекста, почти без поцелуев, просто так, как бы успокаиваясь, приходя в себя после шести месяцев сумбура и страха. Ему это было нужно, и он знал, что ей тоже. На следующий же день Киллиан написал заявление на отпуск. Пока на месяц, а потом он будет смотреть по ситуации, готов ли он выйти обратно на работу, или все-таки захочет еще больше растянуть это сладкое воссоединение. От коллег он, кстати, узнал, что Меган увольнялась: вроде как уезжала в Бирмингем к матери и возвращаться не планировала. Лайтвуд с виду, конечно, не показал, но внутри был очень этому рад. По началу не работать было очень непривычно: первые дни Киллиан все так же рано вставал и по привычке начинал собираться в министерство, а затем, встречая в коридоре сонную Амалу с застывшим вопросом «Ты куда?» на губах, смеялся над собой и возвращался обратно к ней в постель. Кошмары пропали в первую же ночь дома, поэтому теперь Лайтвуд мог вдоволь отоспаться и отдохнуть. Он помогал возлюбленной с рестораном: то привозил продукты или что-то внезапно нужное из магазинчика, то обслуживал клиентов вместе с официантами в запару, а иной раз полностью подменял жену на рабочем месте. Ему было несложно, да и времени было навалом, а Амала могла отдохнуть: она чаще стала видеться с подругами, записалась на занятия по рисованию и возобновила сессии с психотерапевтом. После возвращения Киллиана дела с застоявшимся и уже поднадоевшим ремонтом тоже пошли в гору, и теперь над обновлением дома занималось все семейство Лайтвудов: Киллиан вместе с Кираном покупали и собирали вдвоем тяжелую мебель, а Амала с Кэролайн и Вивьен занимались более творческой частью ремонта, вроде покупки светильников, цветов и подобных мелочей, создающих уют в доме. Все делалось в разы быстрее, и даже, например, без помощи младших сестер Киллиана, окраска стен в гостиной, которая в свое время так пугала Амалу масштабом работы, заняла всего день, и могла бы занять еще меньше времени, если бы «великий-еб-твою-мать помощник» Киран не свалил на тренировку, а Амала, изгваздавшись в краске, не сняла футболку. Сделала она это, конечно, специально, но этот факт хитро предпочла скрыть. Обнаженные, они лежали в обнимку на полу гостиной, все в краске и штукатурке, укрытые одним лишь пледом, который теперь точно придется сдавать в химчистку; счастливо смеялись, показывали друг другу фото, сделанные во время разлуки, целовались с неизбыточной нежностью и разговаривали. Обо всем на свете и ни о чем одновременно. Было спокойно. Спокойно и хорошо. Они оба не могли поверить, что все закончилось и они наконец-то остались одни. Вместе.***