Темное пламя. Прошлое

      Райан, 5 лет (1991 г.)       Земля.       — Такой милый мальчик у вас!       Феалин оторвалась от книги, медленно повернула голову в сторону голоса и удивленно посмотрела на улыбчивую женщину лет пятидесяти, которая сидела рядом на скамейке.       — У меня милый? — выгнула бровь Феалин, — По-моему, вы его с кем-то путаете.       — Ну, черненький ваш ведь? — кивнула женщина на кучку детей, копошащихся в песочнице неподалеку. Черноволосая голова Райана резко выделялась среди светлых, русых и в крайнем случае каштановых макушек.       — Да, черненький мой, действительно, — обреченно согласилась Феалин.       — Королевой вас называет! — продолжала улыбаться женщина, — Это же так мило!       — Императрицей, — почти машинально поправила властительница.       — Точно, императрицей! — рассмеялась собеседница, — Откуда слова-то такие знает!       Феалин только озадаченно пожала плечами.       Участь отсиживать задницу на жестких скамейках на детских площадках досталась ей. Стеллан со своими длинными иссиня-черными волосами — Райан весь в него пошел — смотрелся бы здесь слишком странно, среди всех этих мамочек и бабушек. А у Феалин и пол, и внешность подходили. Очень тяжко без коммуникатора, но чего только не сделаешь, чтобы воспитать сына, потенциального будущего правителя, нормальным человеком. Ради него самого и ради планеты, как бы пафосно это ни звучало. Он не должен считать, что он намного выше обычных людей, и он должен понимать, чем они живут. А люди и их проблемы здесь и на Примабере не так уж различаются.       Тем временем Райан вдруг встал и с недовольным видом направился к Феалин.       — Они меня не слушаются! — пожаловался он, сердито сложив руки на груди.       Женщина опять вся заулыбалась, с умилением глядя на него.       — Они и не должны тебя слушаться, — покачала головой Феалин, сдерживая улыбку.       — Дома слушаются, — еще больше насупился Райан.       — Дома все по-другому, — все-таки улыбнулась Феалин.       Там дети, глядя на реакцию своих родителей, уже начинали осознавать, с кем имеют дело. Конечно, никому не хотелось попасть под гнев властителей. Они, вообще-то, гневаться не собирались, но мало кто это понимал даже из взрослых. Что уж говорить о детях. Так что принца никто не обижал. А может, он просто никогда не жаловался.       Но здесь стычки уже бывали, и если кто-то нарывался на Райана, то сам быстро начинал реветь. Причем, Райан не боялся чужих взрослых, хотя уже вполне понимал, что он не дома. И если кто-то начинал его отчитывать, прежде чем поспевала Феалин, то он просто смотрел на этого человека в упор, не моргая. Мамочки обычно сиреной взвывали от такого наглого взгляда, в котором не было ни толики страха и уважения. И в результате Феалин приходилось успокаивать эту самую мамочку.       — А почему они должны тебя слушаться? — вопросительно приподняла бровь Феалин, — Ты для них еще ничего хорошего не сделал.       Райан повернулся к песочнице и, нахмурившись, стал рассматривать сверстников. Феалин могла предположить ход его мыслей. Наверняка думает, что бы такого сделать, чтобы завоевать авторитет. Можно подкупить сладостями, например. Но это будет выглядеть так, будто он подлизывается. В конце концов, Райан фыркнул пренебрежительно — видимо, решил, что они того не стоят.       — Маму-то любишь? — подалась чуть ближе к нему веселая соседка по скамейке.       Райан моментально перестал хмуриться и засиял ослепительной улыбкой:       — Конечно! — он подскочил ближе к Феалин и чмокнул ее в щеку, — Особенно, когда спать рано не укладывает!       И тут же сорвался с места и слету запрыгнул обратно в песочницу.       — Артист, — закатила глаза Феалин, а женщина опять по-доброму рассмеялась.       Еще через несколько посещений этой площадки большинство детей, которые тоже появлялись тут регулярно, стали кучковаться вокруг Райана, а тот с важным видом задавал правила игр и раздавал поручения. И только парочка изгоев сидела в стороне, занимаясь своими собственными делами. Но принц уже с любопытством поглядывал на них, начиная терять интерес к завоеванной толпе.       Феалин усмехнулась, наблюдая эту картину. Принц чуть ли не с самого рождения проникся чувством собственной важности. Столь властный характер стоило бы смягчить. Нет, Райан не заставлял никого силой, но его тон был предельно категоричным и возражения он не воспринимал.       Так что очень правильно они со Стелланом решили, что надо выгуливать Райана на Земле с ранних лет. Словно заранее знали, что с ним будет непросто.       Он должен осознать, что он тоже человек. Не божество. И в конце концов здесь его заставят это осознать.       Да и самим полезно спускаться с неба почаще — со своего Верхнего континента. Ведь человек, который долго находится на вершине власти, забывает, что такое человечность. Люди для него — просто безликая масса, измеряемая тысячами единиц, а не отдельными самостоятельными личностями. И желания, проблемы и удобство жизни этой людской массы перестают учитываться. Конечно, иногда отсутствие человечности полезно: например, когда надо спасти большее количество единиц, пожертвовав меньшим количеством единиц.       Но Стеллан и Феалин, вырастившие первое поколение примаберцев в лабораториях и видевшие каждого из них в лицо, считали их всех в какой-то мере своими детьми. Ведь они их создали, дали им жизнь — и теперь должны заботиться в первую очередь о них. И только во вторую — о себе.       И чтобы не терять это ответственное, человеческое отношение к чужим жизням, властители все четыре тысячи лет по очереди спускались на Нижний уровень и могли несколько месяцев провести среди подданных, чтобы узнать об их проблемах и чаяниях из первых рук. Узнать об удобстве их жизни, прочувствовав все на себе, и по возможности что-то улучшить.       Раньше жить на Нижнем уровне можно было инкогнито, но сейчас с развитием видео и коммуникационных технологий спускаться к примаберцам стало бесполезно — они узнали, как выглядят властители, так что теперь их поведение не было полностью естественным в их присутствии.       Конечно, постоянно проводились социологические опросы, которые давали в целом правильную картину, а то и более правильную, чем личное общение. Только вот оставалась проблема с потерей человечности и опасность начать воспринимать подданных как эти самые циферки на экране.       Но решить эту проблему было легко — ведь Феалин и Стеллан и раньше выбирались на другие планеты, иногда даже по очереди на годы покидали Примаберу. Один властитель плюс помощница, леди Линда, вполне справлялись с управлением, если все шло хорошо. А обычно так и было — система была детально разработана и четко выверена еще в процессе создания и до сих пор ее удавалось приводить в равновесие в самом начале отклонений: это касалось и природы, и населения.       С природой было совсем просто: она была полностью управляемой на всех властительских планетах с той же структурой, что и Примабера, то есть имеющих Дворец. С людьми сложнее: сначала нужно было предотвращать набеги поселений друг на друга, а потом и полномасштабные войны между формирующимися государствами. Приходилось даже испепелять молниями самых буйных зачинщиков, чтобы избежать большего количества жертв и разрушенных жизней. Потом нужно было слить эти все еще молодые государства воедино, не вызывая слишком сильного недовольства. Тут, естественно, сыграло на руку то, что тогда властителей еще воспринимали почти как богов, поэтому ослушаться их бóльшая часть населения и помыслить не могла.       По мере развития люди стали менее агрессивны и озаботились социальными и экономическими проблемами, но с этим властители тоже вполне справлялись. И одновременно все больше представали перед подданными как люди, а не как боги — просто намного более опытные, более сведущие и вечные. Так что их авторитет как создателей, как справедливых, но милосердных правителей, вот уже тысячи лет оберегающих от природных катастроф, от болезней и войн, оставался непререкаемым. По крайней мере, до тех пор, пока они заботились о своем народе и решали глобальные проблемы. Пока шло развитие, а не деградация.       Именно поэтому властители не позволяли себе забывать, что они тоже почти люди: они должны понимать подданных и заботиться о них, а не подавлять. Их должны любить, а не бояться. И тем более не ненавидеть.       И Райан тоже должен научиться воспринимать себя именно как человека, а не как всемогущее существо. Ведь власть опасна — она несет в себе вседозволенность. Райан должен знать, где границы, и соблюдать их. Он должен уметь понимать других людей и принимать во внимание их мнение. А это возможно только если постоянно общаешься с другими на равных. И если он не научится этому, то достойного правителя из него не выйдет. И для этих воспитательных целей Стеллан и Феалин выбрали Землю в этот раз.       Впрочем, как выяснилось позже, многие подрастающие примаберцы почти не обращали внимания на титул. Для нового, более свободолюбивого поколения, формальное звание было практически не важно. Вот создатели — это авторитет. Ведь они не только создали, но и успешно развивали планету, и до сих пор жаловаться было особо не на что. А юный принц еще ничего не сделал. За что же его уважать?       Так что Райану иногда и на Примабере приходилось завоевывать уважение личными качествами. Ну или кулаками. Это стало происходить чаще, когда он стал постарше — когда и он, и его поколение вступило в подростковый возраст.       Лест, 5 лет (1992 г.)       Сугробы искрились в свете фонарей, вокруг слышался смех и детский визг. Лест уселся на картонку, поерзал, подготавливаясь: горка была длинной, крутой и страшной. Перебирая ногами, пододвинулся поближе к краю, вздохнул поглубже... и наконец, оттолкнулся и полетел вниз. Холодный воздух ударил в лицо, на секунду перехватило дыхание, а потом Лест завизжал, как и большинство детей.       Внизу уже ждала мама, задорно прыгая у конца ледяной горки, размахивая руками и смеясь. На нее даже просто смотреть было весело.       Лест долетел до конца, немного отбив копчик, но это его совершенно не беспокоило. Он чуть замешкался, пытаясь выбраться со льда и не потерять при этом картонку. Мама, не переставая улыбаться и посмеиваться, подскочила ближе, и вытянула его на снег, прежде чем с ним столкнулся следующий ребенок.       Мальчик поднялся на ноги, схватил свою картонку и снова побежал наверх, а мама опять осталась ждать и страховать. Хотя, вообще-то, они иногда и вместе катались. Особенно, если удавалось найти удобную и большую картонку — вот как сегодня. Так что в этот раз мама тоже часто поднималась с ним, а потом они вместе срывались вниз, оба задорно визжа.       Все-таки его мама была самой классной и веселой. Всегда могла поиграть вместе с ним, она никогда не стеснялась заниматься тем же самым, что и дети. Не то что другие взрослые. Конечно, некоторые из них тоже были веселыми, но многие просто хмуро стояли в стороне, наблюдая за своими детьми, и тихо общались между собой. И мерзли. А вот если бы бегали и прыгали, как мама, — то не замерзли бы!       Снова съехав с горки, Лест собрался было наверх, но вдруг передумал. Ему немного надоели шум и суета. А вот край парка, поросший деревьями и тонущий в вечерней мгле, казался уединенным и очень уютным. Так что Лест, откинув картонку в сторону, начал пробираться туда, по колено утопая в снегу. Он ни разу не оглянулся, зная, что мама последует за ним на некотором отдалении.       Когда он углубился в рощицу, то почувствовал легкий удар в спину и обернулся. Мама с делано-злодейской ухмылкой лепила еще один снежок. Лест заверещал и побежал вперед, увяз еще больше и упал. Мама догнала его, перегнала, а потом развернулась и, раскинув руки, шлепнулась на спину. Лест со смехом подполз ближе, забрался на нее, и они начали кататься по снегу, продолжая повизгивать и громко смеяться.       Вскоре Лест немного устал и сел на колени, пытаясь поправить сползшую на глаза шапку. И тогда увидел, что мама присела на корточки перед ним, повернувшись спиной:       — Залезай!       Лест взгромоздился ей на спину, и она направилась в освещенную часть парка. Мальчик обернулся и посмотрел назад с усмешкой: только что снег был такой идеально гладкий, но они все испортили — во всех сугробах успели поваляться. С мамой всегда было так весело гулять!       Мама донесла его до ближайшей скамейки, поставила на нее, потом окинула внимательным взглядом и засмеялась:       — Саш, ты на снеговика похож! — она стала пытаться его отряхнуть.       — Ты тоже, — хихикнул мальчик.       Мама только кивнула, не переставая посмеиваться, и принялась отряхиваться сама.       — Ну что, Сашенька, давно уже гуляем, — она снова наклонилась к Лесту, поправляя ему шапку, — Домой пора.       Улыбка тут же сползла с лица мальчика:       — Я не хочу домой, — мотнул он головой. А на грудь вдруг начало что-то давить.       — Почему, мальчик мой? — удивленно подняла брови мама.       — Потому что там папа, — чуть отвернулся Лест.       — Саш… — тоже погрустнела мама, — Ну, конечно, он там… это же его квартира.       — Давай уйдем, — еще больше отвернулся мальчик.       Мама резко выпрямилась, помолчала немного, потом сказала тихо:       — Нам некуда идти, Сашенька.       Лест и так это знал. Но не хотел понимать. Это ее «нам некуда идти» каждый раз звучало как приговор.       Лест сжал дрожащие губы, а мама все смотрела на него как-то жалобно и расстроенно. И вдруг он поднял голову и, глядя прямо ей в лицо, громко заявил:       — Тогда я хочу, чтобы он умер!       Мама даже отпрянула от скамейки. А потом посмотрела таким взглядом, которого Лест никогда раньше не видел: она смотрела на него с ужасом. Как на какое-то чудовище.       — Что ты говоришь, Саша? — выдохнула мама и приложила руку к груди, будто у нее прихватило сердце, — Саша, это же твой папа! Нельзя так, нельзя, Саш!       Мама все смотрела на него и все качала и качала головой с изумленным непониманием, словно не в силах была поверить, что ее мальчик мог такое сказать.       Лест виновато опустил голову. Стало больно от этого взгляда. Больно и обидно.       Он не хотел пугать маму. Не хотел ее расстраивать. Он хотел быть хорошим.       Так Лест понял, что не все можно рассказывать маме. О некоторых вещах лучше молчать, чтобы больше никогда не видеть такого разочарования и ужаса в ее глазах.       Лест нахмурился, пытаясь вспомнить свои чувства. Он отчетливо помнил те слова и реакцию мамы. Но что на самом деле он испытывал к отцу тогда?       Вряд ли он мог всерьез желать ему смерти. К тому же, вряд ли пятилетний ребенок вообще может до конца понимать, что это такое.       Скорее всего он просто пытался выразить, насколько он не хочет идти домой. Показать, как ему там плохо. Докричаться до мамы, чтобы она сделала с этим что-нибудь.       Лест смутно припоминал, что в самом детстве он вообще-то любил отца почти наравне с мамой. Так странно…       И тогда, в пять лет, все еще любил, но уже боялся. Годам к семи страх превратился в ужас. К восьми за этим ужасом уже не видно было никакой любви.       А в десять лет Лест откровенно ненавидел этого мужчину. Никаких хороших чувств к нему не осталось. Только леденящий ужас, заставляющий тело замирать. Черная жгучая ненависть. И еще отвращение — к его запаху, в котором всегда ощущался химический запах дешевого алкоголя, к его хрипловатому голосу и медленной из-за постоянного опьянения речи, к его мутным глазам, обрюзгшему лицу, выпирающему из-под рубашки животу, к толстым пальцам. Даже к его одежде, висящей в шкафу. В общем, абсолютно ко всему, что было связано с ним.       И вот тогда появилось это искреннее, очень четкое и полностью сознательное желание, чтобы он сдох. И Леста это «неправильное» желание совершенно не пугало.       Конечно, Лест предпочел бы сам куда-нибудь уйти вместе с мамой и никогда в жизни больше не видеть этого человека. Но раз идти было некуда, то хотелось, чтобы отец хотя бы просто сдох и освободил им квартиру.       Но маме Лест ни разу больше не говорил ничего подобного. Он всегда прятал эту ненависть и от отца, и от матери.       Лест очнулся от размышлений и приподнял голову: Феалин и Райан сидели молча и терпеливо ждали, когда он продолжит.       — Простите, я немного задумался, — извинился Лест, слушатели только понимающе кивнули, — Я так рассказываю, что, наверное, можно подумать, что отец всегда сидел в своей комнате и на меня не обращал внимания. Это не так. Поначалу, когда он еще не пил, он мог немного со мной поиграть, а мультики мы вроде достаточно часто вместе смотрели. На выходных мы и погулять могли где-то втроем. В общем, он был замкнутым и раздражительным, но я не могу сказать, что он мной совсем не интересовался. Но когда мне было лет пять, что-то пошло не так. Он начал подбухивать в той комнате, где обычно закрывался. А с повышением градуса это он сам начинал всех беспокоить: как раз к ночи градус становился достаточным, чтобы он выполз оттуда и начал придираться ко всему, к чему угодно. Тут не убрано, тут пыль, ужин не такой, ты плохо ведешь хозяйство, плохо воспитываешь ребенка — это самые частые претензии к маме, чтобы начать скандал. Ты не то смотришь, не то читаешь, не в то играешь — это уже ко мне. Вы тупые и безрукие — это к нам обоим. Но главная его претензия — это то, что мама воспитала меня как бабу, — Лест тяжело вздохнул и пожал плечами, — Не знаю, насколько в этом виновата мама, по-моему, я сам по себе такой... Отец все время повторял, что он не занялся мной вовремя — и вот поэтому я расту размазней и интересуюсь бабскими делами. Вообще-то, я просто иногда помогал маме по хозяйству. Отец-то вообще ничего не делал — он же царь, ему же не с руки бабскую работу выполнять. И он все грозился заняться мной. Но так и не занялся. Ничему мужскому он меня не научил. Но я, кстати, могу и полку повесить, и кран починить. Но это вообще не его заслуга. Я как-то сам сообразил, как такие вещи делаются, — Лест снова пожал плечами, — Но, может быть, эти его многочасовые лекции о том, что я веду себя как баба, эти вопли всю ночь напролет и периодическое рукоприкладство должны были по его замыслу сделать из меня мужика, — Лест развел руками, — Ну, что тут сказать — не помогло.