Всё изменилось

Что-то в груди больно стучало о грудную клетку, наровясь выпрыгнуть через горло. А может и через рëбра, раз с такой силой отбивало барабанный марш о них. Напоминание, о приближающейся дате смерти, дало повод для новых слёз. И их обладателю не раз, не два и не три говорили, что слезами человека вернуть нельзя. И он знал это. Знал и винил во всём себя. Как, впрочем, и другие. Каждый год за несколько недель или дней до похода на кладбище, ему начинали сниться кошмары, с каждым днём всё более реалистичные. Кошмары с ним. Каждый раз родной голос кричал, что виноват он, что если бы он не задержался, а пришёл раньше, сейчас бы они лежали в обнимку и смотрели по телевизору какую-нибудь сопливую мелодраму, а может быть и комедию, и были счастливы. Каждый раз такие родные, и, вроде бы, живые, руки били его, причитая, что он был самым ужасным парнем из всех возможных и надо было найти себе кого-нибудь другого, того кто смог бы его защитить не смотря ни на что. И парень просыпался с криком полным ужаса, боли и отчаяния, весь в холодном поту и засохшими дорожками слёз на щеках. Ведь каждый сон с его участием был таким настоящим. Он был таким живым и настоящим. Голос, неожиданно вошедшего в комнату, Мэгуми вывел из воспоминаний и раздумий. — Нам пора идти.Ты же не хочешь стоять возле его могилы под дождём? — как всегда холодный и отстранённый, особенно после его смерти. И крайне раздражительный, когда приближалась эта своеобразная встреча, если возложение цветов на могилу можно было так назвать. — Да, пошли, — не смог, в который раз, даже наиграть веселье или хотя бы натянуть кривую улыбку на лицо. И так было постоянно. — Прихвати с собой зонт, — небольшая заминка в речи дала повод для лёгкой паники. — Мне кажется дождь пойдёт раньше, чем ты, — Мегуми запнулся и на секунду замолчал, обдумывая свои слова. — Чем мы оттуда уйдём. И Фушигуро ушёл, тихо закрыв за собою дверь, словно его здесь и не было. Молча. А что ему говорить? Он знает, как тяжело терять близких людей не по наслышке. Он знает какого это. Какого остаться одному с большой зияющей дырой в сердце и многочисленными тëплыми воспоминаниями в голове. Знает, наверное, хотя может и нет, больше остальных. Но не может поддержать. Не умеет. Поначалу старался, но видя, как его поддержка нагнетает ещё больше грусти и апатии, перестал что-либо по этому поводу говорить и делать. Отступил от этой задумки. Подъехали к кладбищу как всегда в, морозящей кожу, могильной тишине. Так же тихо, как и каждый год, вышли из машины, ничего друг другу не сказав. А надо ли? Посмотрев в небо, он увидели тëмные грозовые тучи, что медленно ползли по небу, словно предостерегая всё и вся, на что обрушится шквал леденящих кожу, а может и душу, капель, о том, чтобы люди быстрее нашли куда спрятаться. Почему в такие дни, как этот, всегда было пасмурно? Он не знал на этот вопрос ответа. Как и все стоящие возле него. Он видел, как они тоже украдкой взглянули вверх, блестящими от грусти глазами. Наверное, у них тоже проскользнула та же мысль, что и у него. Стоя возле его могилы, снова захотелось плакать, упасть к его ногам, и просить у него прощения, целуя чужие запястья. Захотелось почувствовать родные объятья и тëплые, а главное настоящие и живые, руки на своём теле, в успокаивающем жесте. Чтобы самый родной человек в жизни аккуратно положил тëплую, почти горячую, ладонь на щёку и сказал "Я здесь, всё хорошо". Но этого уже никогда не будет. Как бы сильно не хотелось. — Ты пойдешь с нами или останешься здесь? — "Как обычно" застряло в чужом горле, и не смело вырваться. Кажется он снова потерялся в пространстве и времени, вспомнив тёплые объятия, которые больше не почувствует, раз голос Нобары заставил вздрогнуть и чуть ли не подскачить на месте от испуга. — Я ещё тут постою. Хочу много чего рассказать, — голос ломался и предательски дрожал всё сильнее с каждым словом. Без лишних слов люди понимающе по очереди кивали. И медленно, как будто аккуратно, стали расходиться, словно желая остаться и высказаться и, может быть, попросить прощения за то, что не успели. За то, что опоздали. И так из года в год. Сколько уже прошло? Казалось, что прошла целая вечность, если не больше. Когда же на самом деле прошло десять лет. Десять лет желания умереть в тот самый злополучный день, рядом с ним. А не держать его окровавленное тело в своих руках. Он стоял и переминался с ноги на ногу, не зная с чего начать в этот раз. Хотя каждый раз начинал с одного и того же. — Знаешь, малыш, — он замолчал, сдерживая порыв новых слёз. — Я уже много раз говорил и, наверное, ты уже устал это слушать. Но, прости, что не смог уберечь тебя,не смотря на своë обещание быть всегда рядом. Прости, что не успел. Мне правда жаль. Ты же знаешь, что по тебе все скучают, да? Ты же знаешь, как по тебе скучаю? Ты так сильно нам всем нужен. Мегуми сильно изменился. Он теперь даже не говорит почти ни с кем, но я знаю, что ему тоже плохо, может даже чуточку больше, чем всем остальным. Нобара стала совсем немного злее. Она больше не хочет ни с кем начинать общаться. А тем более становиться друзьями. А я, — наступила резкая тишины и послышалое несколько всхлипов. — Мне не хватает твоего смеха, Юджи, твоих прекрасных янтарных глаз, что смотрели на меня с самой искренней любовью и нежностью. Мне не хватает твоего голоса, что так ласково звал меня по имени. Не хватает тебя в целом. Сатору замолк. Шум дождя перебивал мысли, но в то же время, наводил порядок в голове. Без бесконечности частые и холодные, словно маленькие льдинки, капли падали на голову, вскоре скатываясь за шиворот. Ледяной, совсем как зимой, ветер колол горящие щёки и пытался въярошить светлые мокрые волосы и они, как хлыст, били по лицу, но не оставляли следов. Как и слёзы, что стекали по лицу, смешиваясь с большими дождевыми каплями, формируя мокрые дорожки. Домой Сатору вернулся в этот день как обычно, за полночь. Но вопреки всему, что о нём говорили, он ни к кому другому не ездил и ни с кем не встречался, а просто сидел возле могильной плиты, говоря без остановки, иногда задыхаясь от слёз. Но Годжо стирал солëные кристаллики горя рукавом нежно-голубой толстовки, что подарил ему Юджи, и продолжал свой рассказ снова и снова. Ложась на кровать Годжо чувствовал себя опустошëнным, словно дыра в душе стала понемногу, но в то же время заметно, увеличиваться, затягивая в тëмноту бездны отчаяния всё сильнее. Закрывая глаза он видел помехи начинающего сна и слышал, почти чувствовал, тишину комнаты, что, казалось, начинала быть ощутимой, стоит лишь пошевелить пальцами.