На контрасте

Неоновые медузы вспыхивают ярко-голубым, рвут ядовитый туман и стену дождя. Лопаются бутоны подводных цветов, распускаются на фоне вечно темного неба, и Лэйн дергается, видя разверзнутую пасть левиафана за стеклом. — Тише. Всего лишь голограмма, — рука подошедшего Оуэна ложится на плечо, удерживает от неосторожных шагов по скользкой плитке. — Мираж. Тварь беззвучно хлопает челюстями и растворяется звездной пылью. Мираж… Как название этого города, загадочно-сладкое, с фантомным привкусом: за рекламными бликами изувеченные каркасы, раздробленные позвоночники небоскребов в лохмотьях плесени и стекла. — Я скучал, — острее, чем обычно, Лэйн реагирует на ласку, на обнаженное тело Оуэна, прижимающее в узком пространстве душа, спиной читает незримую тоску, беспокойную, плотным комком застывшую. Он отводит мокрые волосы, капли воды собирает губами, по особому нежно касается следа на шее — давно уже Логан не оставляет новых, но этот никак не проходит. «Не привык шакаленок делиться», — говорит обычно Оуэн, забывая прибавить, что сам таким воспитал. Не привык, верно. Но, собираясь на смену, будто нарочно заглянул к ней и не закрыл дверь — оставил как приглашение. Позволил им побыть вдвоем. — Скажи, тебе нравится здесь? — Лэйн переплетает его ладонь, уже добравшуюся до живота, тянет навстречу дождю: тот бьет по стеклам, отсвечивает крупными каплями в фиолетово-лимонном свете. Здесь всё мираж, всё не то, чем кажется: пластиковая еда из пластиковых пакетов — автоматы Старого Мира штампуют — ни алкоголя, ни хороших продуктов, синтетические наркотики и электронные сигареты — немногие способы снять напряжение. Тут не может нравится. Но после песчаных бурь, после пустынь с химикатами, после трех недель на подлодке, где они могли стать кормом для тех самых химер, что неоном бьются в панорамные окна, Мираж стал первым городом пригодным для жизни. Здесь была вода. Генераторы. Работа. Было даже это сраное жилье — колба из оргстекла посреди выпотрошенных обломков. Но вопрос не тот. Хочет ли он жить здесь дальше? Притворяться, что достаточно мимолетных ласк, крох её тепла, оставшихся от Логана? — Вы рядом, а это главное, — обнимает всем телом, вода с колючего подбородка стекает на плечи. Стая блестящих плавников скользит перед глазами — фальшивые силуэты, безучастно-мертвые, далекие, как они втроем. — Эй, ты чего? — Оуэн разворачивает к себе: затаенное тепло во взгляде, нотки корицы в голосе, старше и крепче, за жизнь всякого нахлебался, а так улыбается… — Все же не настолько плохо? Хуже. Они едва пересекаются, хоть и живут в одном микроскопическом аквариуме. Логан уходит, когда она спит, возвращается, когда Лэйн на работе. Оуэн почти не бывает дома. Их талантам в такой дыре места не нашлось, один разбирает лом на свалках, второй бьет морды не заплатившим должникам. Все реже разговаривают, все чаще Лэйн стоит одна под душем напротив окна в иллюзорный мир. Разве этого они хотели? За этим ехали на другой континент? — Забудь, — шепчет она, едва дотягиваясь до губ Оуэна. — Давай вместе забудем. Но не здесь. Он молчит, только прижимает крепче. Способный убедить кого угодно, знает, что на Лэйн не подействует. Это Логан может остановить одним словом, интонацией, гневным выдохом, у Оуэна иной подход: широкая ладонь поверх нервной дрожи, губами к виску — теплый мед на незажившие раны. Его пальцам, тем, что пахли раньше кофе и пряностями, орехами и дорогим алкоголем, она отдастся с той же готовностью, как и клыкам Логана. В узком душе не развернуться, и он тянет на себя, останавливается, пока древняя технология высушивает их обоих, позволяет обхватить за шею. Как нагретые камни с россыпью золотых вкраплений, на нем не так много шрамов, зато веснушек десятки, Лэйн расцеловала бы каждую. Губами вбирает она эти солнечные брызги, поспешно, почти отчаянно, зарывается пальцами в волосы — все больше в них пепла, а не угля — чуть прикусывает щетину на подбородке. Для других отрастил непробиваемую шкуру, для нее всегда нутром наружу, с нуждой острой как ребра сломанные. Но жаждет не тела. Тепла. Сминает кожу, хочет поднять за бедра, и тут же чертыхается, выходя в комнату, замирает между шершавой плиткой и ковром — обычно сдержанный и все обращающий в шутку, в этот раз едва не хрипит от злости. Сладковатый запах, ненатуральный, как и все в этом городе, просачивается в легкие, синто-дурь, не ошибешься, — смесь жгущих слизистую цитрусов и неизвестных тропических фруктов. — Ну? Чего остановились? — Логан будто и вовсе не уходил, откидывается на спинку дивана, затягивается, забрасывая босые ноги на столик: вальяжно-растрепанный, невозмутимый внешне. Он знает, что они с Оуэном спят. Всегда знал. Добровольно пошел на это — как и все они — с кучей негласных правил, с условиями, которые не обсуждались: не ранить, не позволять лишнего друг с другом. Не прятаться, но и не причинять боль. Оказалось сложнее. Ядовитым пурпуром взрываются подводные гроздья, осколками цифровых игл ударяют по мокрому от дождя стеклу. Щерятся на фоне фейерверков сточенные кислотой зубы-арматуры. — Только давайте без неуместной скромности, — выпускает Логан изо рта густой маслянистый дым. — Представьте, что одни. — Тебя забыли спросить, сученыш, — нагота Оуэна никогда не смущала, и все же хватает полотенце, обматывает вокруг бедер. — Какого хрена не сказал, что вернулся? У тебя же смена. — На хер смену! Лэйн и сама тянется к первой попавшейся вещи — с рукавами и подлиннее — поспешно включает вентиляцию, зная, что бесполезно. Во время дождя фильтры прогонят воздух по кругу, а вязкая основа дури никуда не денется, такое употребляют в отведенных местах, а не в крошечных квартирках — не выветришь. Черт бы побрал Логана, где только взял эту дрянь? Её не курят — раскуривают, по-другому действует, сквозь поры просачивается, пощипывает на коже. Через десять минут они окажутся на одной волне. — Не виноват, что не слышали, как я дверью хлопнул. Не хлопают здесь двери — механически щелкают, дождь в окно и то бьет громче. Да и Логан никогда не шумит, осторожность охотника у него в крови, он и сейчас как часть укрывающего его ландшафта: овеянный дымом, слившийся с окружением, в приглушенном свете выдает только белая кожа и жидкое серебро волос. — Продолжать будете? А то я уже настроился, — затянуться еще раз не успевает, Оуэн вырывает из руки пластиковую капсулу, резким движением выбивает из-под ног столик, за рубашку хватает. — Ты совсем обдолбался? Или мне, как всегда, начать дерьмо из тебя выколачивать? — Валяй! — улыбка расцветает на потрескавшихся губах. — Хоть вспомню старину Оуэна. Не раз получал от тяжелого кулака, не раз сам об костяшки прикладывал, довольно скалится, провоцирует, по краю ходит. Неудивительно, что до дури дошло, в этом городе Логан как зверь, на короткую цепь посаженный, пеной исходит, задыхается. Нет, сейчас не просто желание пощекотать нервы, что-то другое в расширенных зрачках. — Да что с тобой творится? — Оуэн встряхивает его, отпускает, делая шаг назад, давно не видел искры безумия в лазуритовом взгляде. — А с тобой? — плюет в ответ Логан. — Где тот Оуэн, кто мог зарядить мне в челюсть как щенку провинившемуся? Где тот, кто разрешение сам выдавал, а не спрашивал? Все, чего хочу, чтобы ты был прежним. С ней. С нами. Молчать не в его характере, как и прикрываться красивыми фразочками — охотник, привыкший добычу свежевать сразу, режет правдой как лезвием. Оуэн ему не брат, не отец, не приятель. Родной не по крови, близкий как никто. Перемен не мог не заметить. — Думаешь, не знаю, чем вы заняты, пока меня нет? — несдержанный, на компромиссы идти не готовый, Логан всегда был их радикальным средством, лекарством горьким, но необходимым. — Так что засунь свою снисходительность в задницу, я не пацан, рыдать не побегу от того, как вам хорошо вместе. Хватит этой жертвенности! Хочешь целовать её? Целуй, а я посмотрю хоть раз. — А больше ничего не хочешь? Пошел на хрен отсюда! — выше и чуть крупнее в плечах, Оуэн снова хватает за ворот рубашки, хочет выволочь из комнаты, но Логан изворачивается ценой разодранной на нем ткани. — Если ради нас ты не готов быть самим собой — уходи первым, — не шутит вовсе, ухмылка давно сползла с губ. Ни разу Лэйн не лезла в их стычки, даже когда морды друг другу били — пустынные псы, кость не поделившие — мужикам иногда нужно херами мериться. Сейчас все иначе. — Хватит, — она проскальзывает между ними, оборачивается к Оуэну. — Логан прав. Сделаем, как он просит. — Потакать ему вздумала? Лэйн закусывает губы, чтобы ненароком не дать волю страху, глубоко загнанному, давно скребущемуся изнутри. У нее своя цепь. Не выбирать. Не вставать между. Нужна одинаково. Нужны одинаково. Ни с кем из них она не хочет быть наполовину. Но они друг для друга больше, чем Лэйн для каждого из них, пусть хотя бы это останется неизменным. — Либо так, либо уже никак. Никогда. Ни с одним из вас. Оуэн хочет возразить, но сдерживается, так и не подобрав слов, выдыхает бессильно. Лэйн прикасается к нему с осторожностью, по линии побледневшего загара ведет — вот он перед ней: без дорогих колец и кричащих рубашек, без прежнего задора в глазах, усталый и истончившийся, в свете неона выгоревший. Стерший себя. Ради них. — Доверься, — ласкает Лэйн шепотом, знает, что делает, пальцы скользят легко, от груди до шеи, сейчас что угодно позволит, маслянистый дым поможет остальному — синто-дурь что снаружи, что изнутри одинаково действует — подтолкнуть осталось. И свезло же Логану найти именно ярко-розовую, знал бы, что в капсуле наркотический афродизиак, не дотронулся даже. Наружу агрессия, сквозь поры желания, ярче прикосновения. Оуэн от пары движений под полотенцем напрягся, что будет, когда она ниже спустится? Но может… это именно то, что им сейчас нужно? Полшага. Сладко впивается в губы, требовательно скользит языком внутрь — главное, не дать опомниться; золотыми отблесками ложится на Оуэна свет, жидкими драгоценностями льется по обнаженному телу — хочется глубже втереть под кожу. На нее тоже подействовало, тонкая рубашка жжёт изнутри цитрусом, бередит обостренные чувства, каждый шорох внутри отдается: как Логан слюну позади сглатывает, как выдыхает Оуэн, носом зарываясь ей в волосы. — Этого хотел, сученыш? — еще рычит, до конца не принял происходящее, разворачивает её лицом к Логану. — Ну так смотри, раз тебя это заводит. — А ну повтори! — Логан и сам только с виду готов броситься, подается вперед, азартно облизывая уголок между губами, колкий взгляд — дикая смесь отторжения и интереса — неотрывно следит, как не его пальцы трогают сквозь ткань. Что-то запретно-жгучее щекочет, замирает внизу живота от того, как Оуэн выставляет её напоказ: одуряюще водит ладонями, тягуче-медленно, пропускает соски сквозь пальцы. Нестерпимо дразнит обоих, пока Логан не встает ближе, едва не вжимаясь напряженным членом, а Лэйн не давит порыв повести телом навстречу. — Сядь! — властно рявкает Логану из-за плеча — тем забытым тоном, ослушаться которого невозможно. — Просил показать, теперь играй по правилам. Давно Лэйн не слышала прежнего Оуэна. Самоуверенного, способного обласкать даже не прикоснувшись, знающего цену хорошей актерской игре. Он и в постели был как на сцене: яркий образ, нужным ракурсом к зрителям, дождем конфетти осыпанный. Логан только хмыкает в ответ, делая два шага назад — мог бы подчиниться, но дерзить интереснее. Откидывает назад серебристую прядь, нагло изгибает губы, ставить капканы и самому через них прыгать — его профессия. — Тогда раздень его, — Оуэн подталкивает в его сторону. — Шакаленка возбуждает, как мы собираемся трахаться, не сидеть же ему в стороне? Но из рук не выпускает, подходит вместе с ней, выжигающе дышит в шею, пока Лэйн протягивает руку к шрамам Логана, вбирает легкую дрожь. Неоновый свет струится по коже — хрустально-прозрачной, луной зацелованной. Она ведет пальцами по разодранной рубашке — черной как его расширившиеся зрачки — толкает в плечо, усаживая на диван. Языком по шее, по жемчужинам напряженных сосков, скользит по безупречно белому телу, шелковые блики слизывая. Остатки одежды Логан стаскивает сам, съезжает ниже вслед за её руками, заставляя прогнуться в пояснице, упереться ягодицами в Оуэна. Тот подтягивает чуть ближе, полотенце на нем давно стало лишним, но снять удосуживается только теперь, влажно проезжается членом сначала по бедрам, а потом между них. — Целуй, — вязкая нежность на кончиках пальцев, Оуэн одними прикосновениями довести способен — не откажешь. Повторять не нужно, Лэйн находит губы Логана и стонет в поцелуй, пока Оуэн медленно входит во всю длину. Не спешит, удовольствие растягивает — как никто умеет объяснять прелесть дорогого алкоголя: при должном терпении вкус останется в памяти. Скользит несколько раз, дает немного отдышаться, полностью вынимая. Тянет вниз. — Сделаешь это для него? — Оуэн не приказывает — спрашивает чуть слышно, обводит её губы пальцем, раздвигает, проводя по языку. — Только ласково. Лэйн кивает. Логан не груб, но с ней никогда не нежничает, как и она с ним. Дикий, поспешный, с зубами и когтями, такого как текилу пить: много, залпом, горечь солью зализывать. Рядом с ним она сама как зверь неприрученный. Сегодня все по иному замыслу. Она трется об Оуэна бедрами, наклоняется, смело ведет языком сначала вдоль выступивших от напряжения вен, а потом резко и влажно опускается до основания. Логан сдавленно стонет, прикрывает глаза, а Лэйн стонет следом, когда Оуэн снова входит в нее, сильнее и глубже, передышек уже не дает. Указательным пальцем собирает влагу с её спины, растирает на бедрах, и Лэйн уверена — смотрит неотрывно на них обоих. Его удовольствие сквозь них. Для них. — Громче, — требует Оуэн, ускоряясь. — Он тебя недостаточно слышит. Она сжимает теснее губы, кольцом пальцев основание члена, стоны глохнут, дрожью расходясь в теле Логана. Самой бы глаза закрыть, но смотреть на него даже урывками — особый вид эстетического наслаждения: как подрагивают белые ресницы, приоткрываются бледно-розовые губы, Лэйн накрыла бы их своими, не будь они заняты сейчас более важным делом. Еще немного, и Оуэн нарочно замедляется, но отпустить не позволяет — сам на пределе — жаркой ладонью давит на низ живота, что делает каждое его движение нестерпимым до крика. Логан не выдерживает первым: выгибается под ней, откидывая голову, проскальзывает ей в рот — знает, что укусить способна — отчего её стоны звучат уже в голос. Оуэн подхватывает под грудь, поднимает, почти замирает в ней, переводя дыхание. И неожиданно смыкает на шее губы, жадно хватая кожу и воздух. Прижимает к себе с особым трепетом, обеими руками. Толкается теснее, упираясь до самого конца. Тугое, дошедшее до грани напряжение заставляет сжаться, сдвинуть плотнее ноги, не выпускать… Яркими брызгами рассыпаются голограммы, льются неоном по стеклам и полу, золотом и шафраном лопаются где-то внутри.

***

Она гладит Оуэна по волосам, пальцами собирает песочные отсветы. — Ты ведь понимала, что все этим кончится? — чуть приоткрывает глаза, останавливает ее ладонь. Клочки тумана еще висят в комнате, но запах цитруса почти выветрился, как и эффект. Три часа до распада — не так много, видимо, чтобы марафоны не затягивались. Если смыть остатки в душе, то и вовсе недолго. — Не понравилось? — осторожным движением Лэйн задвигает розовую капсулу за ножку дивана — треть осталась, кто знает, когда понадобится. — Этот дым у меня в глотке застрял. И жажда мучает. Она протягивает заранее заготовленную бутыль с водой, помогает приподняться — первая «синтетика» отпускает не сразу и всегда запоминается. — Чтобы ты знал: это не было каким-то планом. Логан ни при чем, — ревнивый хищник едва отучился клеймить её поцелуями, знал бы, как сработает такая забава, не стал бы экспериментировать. — Знаю. Полчаса назад видел, как этот шакал лакает прямо из-под крана. А у тебя иммунитет, видимо? — Насыщенная юность, что тут скажешь, — Лэйн ловко прячет улыбку, сворачиваясь у него на груди. Он молчит, какое-то время бесцельно разглядывая левиафанов за окном, тенями скользят они вдоль обглоданных кислотными дождями остовов, плывут мимо таких же непробиваемых квартир-аквариумов. — Знаешь, наверное, нам всем это было нужно, — целует её в висок. — Но повторять не стал бы. — Согласен, — появляется из гардеробной Логан, демонстративно накидывая на себя яркую рубашку — одну из тех, которые они все же взяли с собой. — Смотри, что нашел, — блестит в свете неона широкими листьями и цветами — такое носить и не выглядеть глупо дано не каждому, и Логан точно не из их числа. — Сними её, а то как петух ощипанный, — морщится Оуэн. — С трехдневной щетиной к тому же. — Могу ведь и клюнуть, — складывает тот руки на манер крыльев, ходит вокруг — не иначе, как снова на кулак нарывается — только с ними может позволить себе быть таким. — Продолжишь паясничать, и станешь коронным блюдом к ужину. Сегодняшнему. — Такую красоту кровью моей зальешь? — Логан расправляет ткань — белая ворона в цыганском тряпье. — Так тебе же хуже, не в чем будет вернуться к прежней жизни. — А кто сказал, что я хочу? — Ты сказал. Между строк. — Твою мать, Логан, снимай уже. Прямо гангста-шпана из фильмов прошлого: которые ствол в руках по смешному держат и толкают дурь в подворотне. Впрочем, после вчерашней выходки это кажется даже логичным. — Заткнись, — одним движением Логан стаскивает рубашку, протягивает: на взрослом Оуэне подобная одежда как его продолжение — даже перстни не нужны. — Знаешь, я тут подумал, что зря мы притащились на другой континент. Это ведь была моя мечта, не ваша. Могли остаться, найти спокойный город подальше от песчаных бурь… — Могли, — парирует Оуэн. — Но согласились поехать с тобой. Больше тут думать не о чем. Лучше подумаем о том, что делать дальше. Вместе. Как только в себя придем, — одним глотком допивает остатки воды, откидываясь на диван, куда через секунду ложится и Логан. Что бы ни выбрали, будет сложно. Они оставили на том континенте все, что у них было, рискнули, переплыли океан, кишащий левиафанами, повернуть назад означало бы полное поражение. Или нет? Лэйн находит ладонь Логана, переплетает со своей. Носом утыкается в шею Оуэна — от его рубашки будто все еще пахнет текилой и виски. Возвращение не всегда шаг назад. И как сказала ей однажды родная тетка: иногда нужно пересечь полмира, чтобы понять, что все ценное ты давно нашел.