Аллергия

Это был спокойный день на Цинцзин. Раннее чистое тихое утро. Ученики на занятии были спокойны и прилежны. Они водили по бумаге кистями и сосредоточенно пытались выполнить задание. — Учитель, у этого ученика не совсем получается, — позвал его тихо мальчик-подросток, и в его голосе не было страха, хотя он обратился к Шень Цинцю. — Ученик Ву должен повторить движение, которое делает, еще раз, — спокойно отозвался тот и внимательно разобрал неточность. Ученик вернулся к работе. Тишина установилась вновь, и Шень Цзю вернулся к своему месту, также беря в руку кисть, чтобы изобразить что-нибудь достойное. Вдруг пришло воспоминание, как вчера а-Юань смеялся дома, сверкая клыками своей коронной лучистой улыбки. Его глаза тогда становились похожи на бамбуковую листву в солнечный день. Зеленые и сияющие. Будто божественная нимфа. Будто зверь, полностью свободный в своих чувствах, не знающий ни стыда, ни приличий. Неужели свет действительно так падал, чтобы окружать инкуба ореолом, слепящим глаза, или это воображение человека, пытающегося не потерять себя от подобной картины? И внезапно, Шень Цинцю оказался поражен, как изменилась его жизнь на пике. Как вообще изменилась его вторая жизнь с появлением демона. Насколько он стал счастливее с а-Юанем. Осознание это оказалось столь острым и чистым, что он вычистил и отложил кисть, решив воздержаться от марания бумаги. Обычно человек, повстречав демона, находил несчастье в жизни. Если его жизнь и менялась, то непременно к худшему. Шень Цинцю также решил, что сглупил, купившись на кажущиеся искренними слезы. Разве можно было доверять демонице, что она не загрызет всех кур, как куница в курятнике? Что дернуло его пригласить ее в дом?! Но Шень Цзю всегда был… безоружен перед женским отчаянием. Суккуба могла врать про свою порядочность, но она была в отчаянии, потеряв дом и семью. Он знал этот пепельный пустой взгляд госпожи Хайтан — погорелицы, что потеряла все в один миг. Был у него такой должок в жизни. Он мог хотя бы доверять, что демон знает, что ей не поздоровится, коснись она (он?) хоть кого-нибудь в Красном Павильоне нежелательным образом. А потом все стало еще непонятнее, потому что Юань не была похожа ни на кого, кого он встречал прежде. Она была открыта и казалась беззащитной в том смысле, в котором кажутся невинными хищные цветы в демоническом мире, что захлопываются, стоит добыче ступить на их лепестки. Шень Цинцю терялся в догадках, каковы ее цели! Что она хотела?! К чему липла к нему, будто ей намазано? Очаровать ради энергии и дорогих подачек? Она сама поставила запрет на те шаги, что он мог счесть опасными, и ревностно блюла свое слово, точно юная невеста — честь до свадьбы. При этом из-под полы дарила ему соблазняющие жесты и искушающие касания. Не проще ли соблазнять без выдумывания дополнительных правил игры?! Шень Цинцю и так не открытая книга! Впрочем, следовало признать, что эта тактика работала куда лучше, чем откровенное предложение, которое она опробовала на нем в самом начале. Демоница была умна и стремительно училась на своих ошибках, не отнять. Она хотела завоевать его расположение? Так она палец о палец не ударила, чтобы его очаровать! Фамильярно спорила с ним и оскорбляла его, как рыночная торговка, видимо, не способная к культурной речи вовсе. Она не скрывала и невинную корысть: иногда ее интересовали какие-то редкие вещицы или книжки. И она карикатурно заглядывала ему в глаза голодным щенком, у ног крутилась, дергая рукав. Однако, никогда не брала больше, чем считала честно заработанным или тем, что ему не в тягость. Стоило сказать «нет», замолкала навсегда. При этом Юань… делилась с ним тоже? Демоница, которая даже не нуждалась в еде, на свои деньги доставала ему вкусные сладости и выпечку из городских лавок, узнавая по слухам, какие из них самые лучшие. Иногда тратила личное время, чтобы отстоять большие очереди ради этого. Заговорчески делилась с ним искусными диковинками мастеров Шуаньсу, что разбирали, едва они оказывались на прилавке, или которые требовалось заказывать за несколько месяцев. Могла подарить маленький подарочек, который, якобы, «напомнил о нем». Это было немного по меркам лорда Цанцюн. Мусор. Юэ Цинъюань подносил ему деликатесы и изысканные предметы искусства, которые стоили как все эти лавки вместе взятые. А все же сладости, протянутые ее рукой, ложились вкуснее на язык, чем все, что скупал и бросал к его ногам виноватый пес! Именно ее веера и заколки находила рука чаще прочих. Мадам Хэ взялась следить за тем, как усваивали его уроки грамоты и музыки человеческие женщины, называя их своими мэймэй! Демоница вообще решила аккуратно привести в порядок жизнь в ивовом доме, чтобы людям жилось лучше, спокойнее и безопаснее. С ней стайка напуганных девушек стала больше похожа на семью, чем на приятельниц по несчастью... Сяо Цзю, если уж ему удавалось встретить людей своего сословия, всегда видел в них вороватых озлобленных дворняг, которые рады все украсть, отобрать и предать. Как ни прячь, а истинную натуру видно всегда. Он сам был таким. Ци-гэ был таким. Им не было веры. Они будут ласкаться к рукам сильного, но загрызут, стоит упасть. Их загрызут, стоит упасть. Даже зная это наизусть, он все же искал комфорт в объятиях сливовых соцветий, расчетливо подбрасывал им крошки милостыни, чтобы его продолжали верно любить. Такова сделка шлюх, разве нет? Ты платишь им за любовь. Только Цзю всегда проводил черту на незаслуженной жестокости. И всегда помнил, что даже они, эти девушки, прогонят, добьют его, едва он перестанет быть удобным. Они боялись к нему приближаться, зная, что он знает. Он не позволял себе вдаваться в подробности, зная, как больно отрывать от сердца людей. С приходом демоницы Цзю вдруг увидел, как девушки смогли стать из диких дворняг ручными и покладистыми. Ласковая умелая рука — все, что потребовалось, чтобы забыть улицу и обрести дом. Настороженность уступила подлинным улыбкам. Насколько же быстро это произошло… Как это часто бывало с ним, сяо Цзю немедленно прошили острая зависть, всепоглощающая жажда «так же», и не менее острый ужас от подобной уязвимости. Какая-то часть его, растущая год за годом, усталая и потрепанная, потянулась туда же, на цепь, за ограду дома. Чтобы отдохнуть, чтобы тоже расслабиться… Найти хотя бы клочок покоя в этом безумном мире — найти хозяина. Он сам себе напоминал бешеного пса, что срывает горло в лае да исходит пеной. И Хэ Юань, без сомнения опасаясь протягивать руку к беснующемуся зверю, все же отловила его. Сначала обязала словом в минуту слабости — предупредительно надела намордник. Потом лишь дергала этот поводок, направляя. Но с тех пор у Цзю имелись теплая будка и ласковая рука. Цепь… Цепь и замок. Хозяйская рука, которую Цзю отказывался признавать порой, а иногда приветствовал как родную. Самое страшное… Он быстро смирился и привык. Она вовлекла его в подробности. Она посадила его рядом с девочками, рядом с собой, и хоть он мог вырваться… Цзю малодушно позволил себя победить. Продолжал позволять. Уволочь. Уговорить. Умастить. Уложить. Позволял подходить совсем близко, касаться себя мягкими ладонями и угощать. Отвечал… Уйти он мог в любой момент. Едва демоница занесет над ним руку, он загрызет ее. Он не наивный доверчивый подросток, что еще верит, что в мире есть добрые люди со всегда ласковыми ладонями! Цзю хотел, чтобы она знала, что он ждет удара. Что она не приручила его! Он не в западне и никогда не зайдет туда снова! Но наблюдать за Хэ Юань вблизи оказалось интереснее. Поэтому он оставался и иногда забывал, чего боялся. С ней Шень Цзю переставал хоть что-то понимать о демонах. А когда они говорили — то и о мире в целом тоже переставал понимать. Она ставила под сомнение все, что у него было. На все у нее был остроумный ответ. Ее жизненный опыт выглядел обширней, чем море. А иногда она говорила такие нереалистичные глупости, что впору было спрашивать, сколько лет девчонке. Ее глаза смотрели доверчиво и выжидательно, будто она — пятнистый олененок, по ошибке приблизившийся к охотнику вместо матери. Она следовала за Шень Цзю, или он бежал за ней? Может быть, они бежали друг к другу? Или просто случайно встретились на перекрестке, следуя каждый своей дорогой. Девятый даже не заметил, как начал рассказывать ей о себе все, что не доверил бы прежде никому. В рамках их приватных встреч. Юань-эр настаивала на них, глядя своими большими доверчивыми глазами, в которых пряталась вековая мудрость. Будто смерть, она слушала его постыдные признания, не выказывая презрения или большого сочувствия. «Так случается», — всегда понимающе кивала она. Рассказывала иногда о себе или о других, кого знала. Шень Цинцю не всегда мог отличить ее правду от лжи, потому что демоница мастерски умела подменять понятия и выворачивать наизнанку ситуации. И жила в совершенно другом царстве будто. Там Цзю был человеком, который любил семью и был любим ими. Который имел некоторые зачатки благородства и не являлся гнилой насквозь крысой. Там Цзю мог плеваться своим ядом сколько душе угодно. «Ты собираешься что-нибудь с этим делать?» — только и уточняла демоница в конце, заставляя Шень Цинцю судорожно ворошить мысли, чтобы найти для нее хоть какой-нибудь ответ. Никогда прежде он не выкладывал свои грехи столь открыто перед кем-то. И обнажая их величину, в самом деле видел, что надо делать что-то. По большей части, он понятия не имел что. Юань-эр снова была там, чтобы мягко улыбнуться и понимающе кивнуть, и предложить поискать вместе. И иногда ничего не делать… тоже было возможно. Она никогда не заставляла, даже если это было неправильно. Если она не хотела его ошибки для шантажа, то что она хотела?! Самое худшее было… Ей хотелось позволить. Демоница умела быть мягкой и теплой и сделать свое присутствие расслабляющим. Она помогала ему. Даже там, где ему не пришло бы в голову, что один человек может помочь другому. Он не боялся с ней спать, хотя знал, что все в ней фальшиво. Он касался ее губ, зная, что они могут пить души в несколько глотков. Он плясал под ее выверенные ритмичные хлопки, оставался на ее поводке, и даже не знал зачем. Что она от него хочет?! Это приводило в иступленную ярость, но чем дальше, тем чаще Шень Цинцю ощущал, что не против ей поддаться. Пусть возьмет то, чего она так добивается. Столько усилий… Разумеется, есть то, ради чего она так крутится перед ним! Видят боги, она заслужила, как никто другой! Шень Цинцю не назвать неблагодарным — он умеет признавать чужие заслуги, когда они есть! Все началось как возникающая тут и там смутная мысль: принести лишнюю безделушку, поделиться любопытной редкостью, привезти глупую пошлую книжку с миссии. Чтобы она не сердилась, что он ей не поддается. Чтобы а-Юань улыбнулась. Тогда она будет скакать рядом и вокруг и нестрашно гневаться. Что-то новое-интересное тоже расскажет. Живое светлое любопытство расцветет на ее лице. Яркий взрыв возмущения. Цзю любил ее вне их сессий. То, какой живой и бесстрашной она становилась с ним. Ее «настоящая» личность притягивала как пламя. Все чаще она позволяла себе… сиять. Не было иного слова, чтобы описать то, как притягивала демоница. Будто оттаивала и показывалась из-за туч игривым лучиком. Может, это была небожительница, проклятая вести жизнь низменной перепелки в грязи и жестокости людей? Но на их «уроках» Цзю оставался впечатлен тем, какой принимающей, безжалостной и нечеловеческой была: учитывала все, что он на нее вываливал, но не придавала этому значения. Цзю знал, что его история могла бы разжалобить даже каменное сердце. Юань-эр отметала трагичность почти небрежно, больше заинтересованная в том, что он сам считает болезненным. Его преступления, которые отвратили бы каждого, становились в ее оценке будто бы проступками ребенка. Она едва не поднимала брови в красноречивом: «Ты ведь прекратишь делать эту глупость как можно скорее, верно?». Цзю краснел за себя и прекращал. Он ненавидел ощущать себя уличным крысенышем в приличном доме. Маленькие эти мысли падали снежинка за снежинкой, и внезапно он оказался перед тяжелой вымораживающей уверенностью: сегодня. Сейчас. Однажды вечером Шень Цзю оглядел себя и понял, что к черту его. Он устал. К черту безопасность, осторожность. Он устал гадать, зачем Юань-эр с ним возится. Устал ее отталкивать. Зачем бы демоница ни рвалась приблизиться, пусть берет. На тот момент он уже даже надеялся, что она воспользуется случаем, жаждал, готовый отдать. Жаждал определенности. Даже если все, что она делала — это красиво сервировала себе обед, он хотя бы узнает, зачем она прицепилась и начала всю эту игру! Что окупило бы столько усилий?! ЧТО?! И вместо… какого-то коварного плана, он получил мягкие объятия. Она уговорила хорошо поесть, бережно заплела волосы для сна — он почти забылся под ласковыми руками и даже ожидание отступило под удовольствием. Как же эта соблазнительница была хороша! А потом она уложила его в постель рядом с собой и… все. Он ждал нападения, а получил потрепывание по щеке. Будто все это время он держал дверь, страшась рвущегося огромного монстра, а решив принять бой… обнаружил за дверью скребущуюся бестолковую лисичку. Дурочка просто обозналась, что ли? Облегчение, которое он испытал, было не передать словами. Он разрыдался, как ребенок, на ее руках. Получив свое, демоница продолжила быть мягкой и теплой, воспользовавшись их близостью, чтобы греть его еще лучше… Со временем Шень Цинцю принял и поверил в это. Он сам вцепился в нее, пытаясь отогреться. Возможно, такими были обыкновенные матери? И если бы Девятый знал чувство, которое испытывал, трепеща всем собой от благодарности и любви… Обычная демоница стала для него всем, что он когда-либо желал. Матерью, что обнимет и укроет, сестрой, которая подтолкнет в верном направлении, верной дочерью, что поможет старику. Она даже была иногда божеством, что смотрит в душу в самом конце, и бестолковым зверем, что не знает правильного и неправильного. Всем. О, как права была суккуба, предупреждая его, что станет ему лучшим другом. Как жадно стало его сердце до безопасности, впервые распробовав покой и принятие! Как преуменьшала она жажду! Или то было лишь следствием острейшего голода, что терзал его всю жизнь? Тепло свечи ничтожно, но замерзающему покажется пожаром. Шень Цзю предпочитал не упоминать о том, как жаден и опасен. Он знал, что демоница слаба и труслива — это в ее природе. Спугни он ее, укради он ее, как хотелось — и его теплый огонек исчезнет. И больше нечем будет ему греться. Иногда Юань злила его невероятно. Она была его всем! За исключением тех случаев, когда не была. Ее было недостаточно. Он хотел больше и не мог получить. И за это, конечно, отвечала перед его душой она. Тоже несправедливость, с которой он молча жил. Улица научила его хватать, что удастся, и не роптать, если этого не хватило. Что-то лучше ничего. Не надо лезть ради большего, если рискуешь потерять все. Это, в действительности, было одной из положительных, полезных черт, которым научила его улица. Юань показала ему и это: что его прошлое было не только плохим. И вот честно! Ему было позволено касаться — что еще надо?! Шень Цзю, помойная тварь, мог протянуть свою испачканную крысиную лапку и получить за это сияющую улыбку или рассеянный наклон головы, значащий, что его слушают. В с е г д а. Наверно, именно это позволило ему осмелеть. Потерять берега. Выраженные безопасность и поддержка позволили ему поверить, что есть место, где он может расслабиться и зализать раны, что оставил на нем мир. И ничего, если он немного отдохнет?.. Юань пригласила копать глубже — очистить раны от гноя. Что ж, у нее были очень ласковые и сильные руки, и Шень Цзю решил, что оно к лучшему. Он доверял ее целительским навыкам больше, чем Му Цинфану, который однажды отказался даже осмотреть его в подземелье, по словам Ло Бинхэ. Бывшему лорду было хорошо и гаремным врачевателем. В присутствии Юань он мог выдавить из своего сердца и разума любую гадость и все равно получить ровный кивок. Будто ребенок, рисовавший кривотину и называющий это портретом, пока его мать, прекрасно осведомленная о плачевном качестве детских поделок, все равно называла это убожество лучшим предметом искусства, что она видела в жизни, поощряя рисовать дальше… Цзю понимал, что, возможно, ребенок научится рисовать сносно при должном поощрении, но его-то нутро лучшим местом не станет. Гнилые овощи не становятся вкусней, сколько у горшка не жди. Да только не получая окрика, он спешил выловить из своей грязи отборную дрянь и, будто великий дар, тянул к а-Юань. Признание своих ошибок давало ему мелочное жалкое облегчение. «Да-да, он заметил, он признал!» И он торопился выплюнуть еще что-нибудь, еще отвратительней, еще острей, как если бы тут проходил конкурс на самую отвратительную вещь на свете. Аж самому становилось противно от себя до того, что хотелось из кожи вывернуться. Он же все равно тут единственный участник. Он в любом случае заберет несуществующий приз. Обосрался и радуется! Цзю иногда выворачивало из кожи от того, какой он мерзкий и жалкий уродец. Никакие упражнения и мантры не спасали — только кровавое остервенелое месиво на кулаках с Лю Цингэ помогало ощущать свое место среди живых. Ему самому было отвратительно находить в себе это дерьмо, что уж говорить о том, чтобы показывать это самому лучшему, что у него было! Мозги иметь надо?! Ну?! Юань же продолжала подхватывать его признания и хранила, будто это и правда были драгоценные дары. Каждую мысль и чувство. Будто была надежда, что станет лучше. Цзю цеплялся за эту призрачную невысказанную веру, что станет лучше, как за золотую ниточку. Особенно в самые темные часы, когда хотелось перестать существовать от безвыходности и отвращения. Когда хотелось взять меч и все закончить. Это было единственным, что гнало его выплевывать слова сквозь слезы и ненависть, и отвращение, и полное абсолютное отторжение происходящего, и невыносимую боль. Однажды станет лучше. Юань знает, что делает. Сейчас плохо. Когда чистят раны, всегда плохо. Потом станет лучше. Раны заживают. Сердечные раны тоже заживают. Он лечится. Поэтому он терпел, блевал и плакал одновременно. Изо всех сил оставался жалким и мерзким, потому что если это единственное, на что он сейчас способен — пусть так. Он только должен продолжать, чтобы потом стало лучше. Чтобы «потом» настало, он должен продолжать. Но, поперхнувшись особенно мерзкой дрянью, Цзю внезапно обратил внимание, что уже давно не ощущал тепла Хэ Юань. «Их» ведь было двое. Будто два иероглифа «Хэ»*. Мягкая и теплая Юань-эр, которая была живой и веселой, игривой и смешливой, и сияющей, словно летнее солнце. И невозмутимая, как последний судья, Юань, что была не теплее трупа и реакции выдавала столько же. Казалось, в ней погибало всякое сострадание ее весенней части, оставляя только аналитический разум и тысячу «почему». Уже очень давно за ним следила только холодными глазами немилосердная богиня смерти, целовала его она же, пытаясь имитировать свою близняшку, пока живая лисичка незаметно растворилась в рассветном тумане. Захлебнулась, вероятно, насмерть его откровениями. Девятого окатило леденящим пониманием того, насколько близко он подошел к грани. Сколько шагов осталось до того, как и эта ипостась Юань-эр покинет его, поставив крест? Хэ Юань обладала невероятной способностью слушать и сопереживать, но и у нее должны были быть пределы. Она же живое существо. Не функция. Она сама учила его. Немедленно он припомнил всю дрянь, что на нее вывалил. Тошнота прошла тотчас. Однако, Юань, даже холодная, все равно была Юань, и отказаться от нее надолго было выше его сил. Будто чуя близость надлома, к нему снова высунулась его теплая лисичка — приманка, чтобы увести от края. Да только даже его теплая и мягкая Юань была несчастна и грязна от его нечистот. Ее глаза были больными и упрекающими. Он был готов пообещать ей что угодно, лишь бы она осталась. И вытащить СюЯ в ту же секунду, если она даст знак. «Мам, я больше не могу», — глупо и неуместно хотел проквакать он и упасть комом грязного рванья ей в ноги, и чтобы она его пожалела. Но не смел больше тянуть липкие лапы, потому что она и так была в его помоях. Такая печальная, что Цзю терпеть не мог. Впрочем, он и так знал ответ: «Все ты можешь, — сказала бы она без тени сомнения, но ласково. — И чего пищишь? Я рядом, ты взрослый. Давай отдохнем, подышим, ты сориентируешься, и мы пойдем дальше. Все иногда теряются». Юань потакала ему во всем, где ему было надо, давала отдохнуть и продышаться, но нытья просто так долго не терпела. «Минута сочувствия к себе прошла, началась жалость», — сообщала она и ставила его обратно на ноги. Тогда она тоже подобрала его, как прежде, тепло и бережно, отчего у Девятого застрял ком из рыданий. Он едва мог дышать! И объяснила в холодной манере своей другой ипостаси, что она все еще тут. Что если он хочет сделать ей легче, он должен продолжить работать. Нестрашно, если заляпает. Нестрашно, если сделает больно. Нестрашно, если душит. Надо просто продолжать. И все будет хорошо. Все это время она, так же как и он, жила надеждой окончания этого кошмара. И была рядом. Цзю будто прозрел и увидел, что холодный образ целительницы на самом деле тоже всегда был теплым и бережным. Просто… по-другому. Точно так же, как нельзя обмороженных опускать в горячую воду, имея дело с самыми пострадавшими частями его души, она была вынуждена поддерживать едва теплую температуру, чтобы не обжигать, не тревожить то, что и так адски болит. Он бы не смог выплевывать все свои откровения живой и радостной лисичке из банального страха ее расстроить. Он и эту, обесцвеченную часть побоялся обидеть! Это не значило, что она… заботилась о нем меньше? У целителей ведь тоже есть ножи и иглы, и они фиксируют пациентов и причиняют боль, чтобы вылечить их. В работе с душами ее ножом становилось отчуждение, а иглами — вопросы. Это позволило ему разжаться. Зная, что она продолжит быть рядом и решительно намерена продолжать лечение, он мог вернуться к тому, чтобы быть жалким и мерзким. Просто быть. Это все еще было остро стыдно и требовало все его ресурсы. Будто в Водяную тюрьму вернулся. Ощущалось абсолютно так же. Как будто он мог лишь беспомощно скулить и выть в запахе своей гниющей плоти. Извивался червем в своих же нечистотах. На этот раз не потому, что с ним это сделали. А потому что он сам себя таким сделал. И это было хуже. Он ощущал, что у него снова не осталось ни рук, ни ног, ни секты, ни брата, когда они были нужны. Он едва видел одним глазом в темноте. Задыхался от яда, которым пропитался за жизнь. Большую часть времени едва мог объясниться, ведь язык снова отнялся. Тогда он был даже благодарен палачу за эту милость, поданную в обертке наказания: он не смог бы взмолиться, поставив последний камень в гробницу своего достоинства, даже если бы захотел. Теперь же он хотел заговорить, а языка все еще не было. Он просто не знал нужных слов. Но с ним была Юань. В ней он находил огромное духовное облегчение. Куда большее, чем в вороватой заботе Ин-эр однажды. Юань была с ним, выгребала его испражнения, отпускала шутки, чтобы ему не было так неловко. Проминала его куцее тело, чтобы он еще помнил о том, что у него есть. С ней он отпустил свое «достоинство», продышал как боль и попросил о помощи, зная, что ее получит. Юань показала ему, что у него снова есть руки и ноги. Он может принимать свои решения — научила заново ими пользоваться. Научила быть человеком, а не червем. И пока он пытался косноязычно наскрести благодарность непослушным ртом, она точно вставила в его глазницу новый глаз. Будто даже волшебный, который видел тот же дивный мир, что и она, отчасти. Глядя этим глазом… Он будто был человеком, кем-то, кто и правда достоин сострадания и принятия. Просто потому что он живое чувствующее существо. И почти перестал быть ублюдком. Казалось, чего еще желать? Он и в лучшие свои годы не был настолько светел и легок сердцем! Но Юань заверяла, что станет еще лучше… Что угодно, лишь бы она оставалась. Шень Цзю больше не мог себе представить, как жить без нее. Самое радостное: на выходе из Водяной Тюрьмы его встретила теплая пушистая лисичка. Она быстро обтряхнулась от его помоев, будто в жизни не слышала гадостей. Ее глаза утратили больной блеск и вернули первозданное сияние листвы. Все, что напоминало о том, что она была с ним и снимала камни с его сердца — это новая глубина и мудрость взгляда. Но в отличие от Цзю, тяжесть не тяготила демоницу. Будто она была из особой неуязвимой породы людей. — Это не моя боль, конечно, мне легко ее отпустить, если она больше не тревожит моего дорогого а-Цзю, — смеялась она. — Нисколько не тревожит, — спешил заверить он и почти в это верил. Юань-эр, будто тоже скучала в разлуке, ластилась к нему и чуть с ног не падала, чтобы наверстать упущенное. Все, что он «в тюрьме» пропустил, она показывала сейчас. Цзю мог только обнимать ее и благодарно плакать, и мечтать никогда не остаться без нее. Сам Шень Цинцю, человек, проживший две жизни, не согнутый гневом и карой демона, что покорил три мира, не сломленный бесчестьем и бесправием, думал, что без Хэ Юань он умрет. Бессонными ночами ему представлялись тысячи сценариев, как демоница уйдет. Исчезнет куда-то вдруг. И это непременно станет его погибелью. В какой момент она объявит, что лечение закончено? Его страх вернулся снова и с новой силой. Все уходили, и Юань могла уйти. Что ее держало? Шень Цзю позорно запаниковал, когда явилась Цзянь, но тревога оказалась ложной. Юань просто как обычно делала все возможное для него… Был ли хоть кто-нибудь в мире, кто делал для него больше? Даже Ци-гэ… Тот, что умер, бросившись за ним в ловушку, в сухом остатке сделал меньше. Он его так никогда и не спас. Ни из дома Цю, ни из тюрьмы Хуаньхуа. Юань его вытащила из обоих мест, отмыла и выправила до приличного человека. И сказала, что уходит, стоило ему чуть расслабиться. Невзначай назвала дату ухода и место пребывания. Пообещала быть там, чтобы он мог навестить, если станет снова плохо. (С чего вдруг? Она же сама позаботилась о нем). Пообещала вернуться. (Л о ж ь). (Ложь! ЛОЖЬ!!!) Он знал, что так и будет. Именно так они и уходили. Добро пожаловать обратно на помойку из дрянных мыслей и нежелания жить. Теперь с привкусом нового вида отчаяния! Шень Цзю ненавидел это. И Хэ Юань в тот момент ненавидел. Но в глубине души, несмотря на боль, он был… искренне благодарен. Просто потому что они были знакомы. Она многое ему дала. Столь многому научила. Взялась помочь разгрести его жизнь, чтобы каждый день было легче жить. Она научила его даже правильнее думать! Она… правда стала его матерью. И в итоге он проводил ее, как когда-то проводил отца, с тяжелым сердцем. Учитель тоже не умер — он вознесся. Но для Шень Цзю это было прощанием навсегда. Даже увидев его вновь в этой жизни, он не дернулся, чтобы вернуть то странное видение ситуации, которым тешился в юности. И сейчас это было прощание навсегда. Потому что, конечно же, она не вернется. Это было ясно, как день. С нее просто хватит его больной рвоты. Ему даже не надо посещать тот город, чтобы знать, что ее там не будет. Юань была просто слишком мягкой, чтобы сказать ему правду в лицо. Он оплакивал ее со всем тщанием, едва ли не до тошноты. В действительности, его и правда стошнило, и он валялся на полу собственной ванной, сухо рыдая от обезвоживания, и все было настолько хреново, что Шень Цинцю представить не мог, что может стать хуже. (Разве что снова глотать осколки СюаньСу в той камере и знать, что его больше ничего не ждет). (Или разворачивать случившееся в слова и выводы под взглядом а-Юань). А потом настало время вернуться к обязанностям. Жизнь не стояла на месте. Минутка жалости к себе закончилась. Он вымылся, поел, ведь следовало придерживаться расписания, и приступил к занятиям. Цзю ожидал, что без целителя вернутся те мысли, и он опустится обратно в ту беспросветную холодную яму, где жил прежде. Что жизнь потеряет краски. Окружающие начнут поглядывать на него, как в старые недобрые времена. Он две недели ждал, пока это не опустилось на него весомым осознанием: Он и правда… не умирал. Его жизнь не летела под откос без Хэ Юань. Он тосковал по ее присутствию, по ее лучикам-улыбкам и смеху, но оставался взрослым человеком. Бессмертным. Сильным. С целым золотым ядром. Настоящим лордом. У него был его пик. Его новые сестры в зеленом тереме, одна другой младше. Его обязанности. Его коллеги. Его жизнь, какой она была уже дважды, но никогда — настолько хороша, как сегодня и сейчас. Последствия его неприглядных поступков, в конце концов, которые следовало искупать! Он сам решал, как жить свою жизнь. Он все контролировал. И если Хэ Юань никогда не вернется, он продолжит жить без нее и становиться лучше. Теперь у него были инструменты, чтобы держать себя более-менее в порядке. Здоровым. Он все еще не был в порядке. Но уже мог сносно справляться с тем, каким дрянным было его воспитание и каким ублюдком он мог быть сам, если не отдавал себе отчета. Мягче следовало быть. Добрее. Что бы сделала на его месте Юань? Он, неожиданно для себя, заметил Юэ Цинъюаня. Юэ Ци. Черт возьми, у них даже были большие имена теперь! А они до сих пор кричали друг на друга как идиотские дети. Правильно Юань-эр просила его не ввязываться и «отделиться». На волне ясного осознания, насколько они оба изменились и выросли с тех пор, он отпустил свою боль, что давила на него каждый раз, стоило им встретиться. Девятка был ребенком, рабом. И Семерка тоже был ребенком. Рабом. От того, что он был на несколько лет старше, разве мог он справиться с теми же обстоятельствами лучше? Разве у него были лучше условия? Шень Цинцю внезапно ощутил себя невероятно легким от понимания, что ему в кои-то веки повезло больше. Он встретил Хэ Юань, и она научила его жить лучше. А у Ци-гэ даже демона не было… Легкость эта стала причиной щедрого прощения того, как Ци-гэ вел себя с ним. Как не мог объясниться толком. Как противоречил сам себе. Цзю улыбнулся бывшему брату. — У сяо Цзю случилось что-то хорошее? — с робкой надеждой спросил его… Блять. Нет, это не было истинное прощение. Он ничего не «закрыл». Шень Цзю ясно припомнил все обиды, что наносил ему брат. Шисюн. К черту. Пошел он! К! Черту! Предатель! Шень Цинцю вылетел из зала. Благо, собрание закончилось. Однако, теперь вкус обиды изменился внутри, с интересом и надеждой заметил он. Годами он болел и болел исступленно, не находя облегчения. Все эти годы целительница пыталась втолковать ему про ядовитую зависимость, просила игнорировать и не вестись, но лишь теперь он приблизительно понял, что она имела в виду. Цзю попытался понять себя, спрашивая, как если бы его спрашивала а-Юань, и смог определить, что причиной стало его душевное позволение Ци-гэ тоже пострадать. Звучало нехорошо. Но Девятый смог отступить на шаг от своей боли, чтобы оглядеться и увидеть, что в этой ситуации мог пострадать не только он. А отойти от своей боли было необходимо, чтобы вообще разобраться в происходящем и исправить это. Если их с Ци-гэ прошлое сделало Цзю несчастным, жалким и нездоровым, то почему оно должно было пощадить Ци-гэ? Улица никого не щадила. Только там, где жизнь разбила Девятку и внутри, и снаружи, Ци-гэ смог сохранить внешний фасад. Что было внутри… Цзю понятия не имел. Он не знал, что на сердце у брата. Тот не говорил. Не показывался. Уже очень давно. Цзю… мог признать, что тосковал по нему. Что теперь делать с этим откровением, Шень Цинцю не знал. Как все исправить — тоже. Но он напомнил себе делать маленькие шаги, быть добрее и терпеливее. «Сначала позаботиться о себе, потом о другом, чтобы обоим не пропасть». Ему стало лучше и легче после маленького разрешения. Он обратил внимание на Мин Фаня. Потрясающе верный юноша, усидчивый, упорный. Из него мог выйти хороший лорд пика и управляющий при должной подготовке. Следовало начать с ним отдельные занятия, как давно порывался. У него как раз теперь освободилось время. Без Юань-эр он спускался к девочкам в Павильон лишь раз в две недели, как прежде, хотя уже не потому, что испытывал нужду. Его сон стал куда спокойнее, когда количество призраков над его кроватью уменьшилось. Теперь он просто посещал их, потому что искренне хотел помочь и поддержать. Увидеть мэймэй и эгоистично получить их теплое принятие. Бывший Девятка не был хорошим человеком, но он теперь мог с этим жить. Потому что люди, которых он прикончил, тоже не были так уж хороши. Ло Бинхэ был его главным грехом, который нельзя было оправдать. И прошлый мальчишка, и нынешний. Но он не мог справиться лучше, чем справился тогда — это было его единственным скупым утешением. Шень Цинцю учился с этим жить. Он страшился демона, которого создал и который разрушил все столь тщательно, столь изобретательно, что Шень Цзю не мог и представить возможным. Он не хотел повторения. Он остро сожалел о содеянном и случившемся. Ему еще предстояло научиться обуздывать свой огненный темперамент, обидчивость и гневливость. О да, неприятное последствие открытия собственных эмоций. Появляются эти отвратительные неприятные позывы сочувствовать другим... В целом, Шень Цинцю справлялся… окей. «Окей». Цзю любил это странное слово. Оно не значило, что все хорошо или плохо, но… «терпимо», «подходит», «проходит». Шень Цзю особенно любил, каким удобным и универсальным было это слово. «Окей», говоришь, когда случившемуся в действительности подходит характеристика «хреново», но твои стандарты изначально были настолько низки, что муравьям приходилось кланяться, а потому все получилось даже не так плохо. Но ситуация же все равно «хреновая», о ней не скажешь «хорошо» или «удачно». Поэтому — «окей». Или когда ожидания были так велики, что едва проходили за этим мастером в дверь, но их все же удалось оправдать в каком-то невероятном последнем рывке. И в шоке можно лишь сказать: «Окей». «Нормально» — еще одно такое прекрасное мутное слово, которое а-Юань использовала не к месту, но в похожем ключе. Кому «нормально»? Что есть «нормально»? Шень Цзю с недавних пор обладал очень странным, свежим и острым пониманием, что у всех свое «нормально» и «странно», а потому это был совершенный «ответ без ответа», который никому в голову не приходило уточнять. Даже если они с демоницей больше никогда не встретятся, Шень Цинцю был благодарен ей за щедрость, с которой она поделилась с ним всем: сладкими булками, странными словами, умными мыслями, мягкими чувствами. Он поклялся, что если им все же удастся встретиться, он возьмет у нее все, что только сможет еще унести. Уличный мальчишка, он отлично знал, что когда раздают забесценок сокровища, надо не зевать, а хватать все, что влезет и набивать карманы. И они все же встретились. Совершенно не так, как предполагал Шень Цинцю — демоница воровала энергию у людей по приказу мутной секты, с которой связалась. Он. Девятый оказался шокирован тем, каким стал Юань в разлуке. В ужасе! Стоило отвернуться, как его нежная домашняя лисичка одичала и вернула свои дикие повадки. Не говоря уже про смену пола! Шень Цзю оказался неприятно удивлен тем, как быстро это произошло. Теперь а-Юань больше не прятался от слабости в милых улыбках, а крутился вокруг него хищнически. Инкуб вернул мужскую ипостась, но стал менее демоничным энергетически — стал лучше прятаться. Он оказался более смелым и дерзким. Теперь он незло задирался и дразнил, приглашая играть вместе. Заклинатель не знал, было ли то следствием плотного общения с сородичами, или мужской особенностью, или просто следствием выздоровления демоницы, но обнаружил, как откликается на вызов. На самом низком уровне его подбрасывало и толкало навстречу. Это становилось постыдным. Даже отвратительным. Он разом вспомнил, как его взгляд падал на Юань-эр в прошлом. Несерьезно. Просто иногда его разум рассеянно подмечал окружья ее форм, которые лишь немного скрадывала бесстыдная одежда. Иногда он обнимал ее в постели, и осознавал, как они близко, как хочется вжаться в ее изгибы. И затихал, испуганный и отвращенный своей дрянью. Была в мире грязь. А была грязь. Часть его была благодарна лисичке, что та убежала вовремя. Она спаслась и спасла его от непростительного преступления. А часть всегда гадала, не стало ли это причиной их расставания. Каким-то образом она увидела это раньше него, как это случалось прежде… Что было крайне глупо, ведь а-Юань — суккуб. Что ей там бояться! Мужская же форма Хэ очень быстро растеряла пиетет своей женской формы в его глазах. Демон так настойчиво звал играть. Безобидно пихался, цеплял остротами и дергал за рукава. Они начали спорить иногда. Безжалостно спорить. Грубо. Он перестал бояться задеть цзецзе, а гэгэ ему это спускал. Кровь в венах Цзю пузырилась от азарта и незнакомого восторга. Умом он понимал, что демон никогда не менялся. Это все то же существо. Но было нелегко соединить мягкую круглую Юань с ее братом-близнецом, у которого был острее насмешливый прищур. И улыбка… Иногда Цинцю ощущал в себе необходимость помолиться. Не то в благодарность, не то о пощаде. Потому что он падал в улыбку этого суккуба, он падал в яму похоти неизбежно и без всякого спасения. Он не хотел переступать этой границы, но искра за искрой вспыхивало это пламя, и очень скоро Шень Цинцю ощутил, что горит. Он желал. В какой-то момент пришлось признать, что он хочет этого от Юань-эра. С Юань-эром. Осталось только донести это до инкуба. Казалось бы, задача плюнуть-растереть! Но дайте это демону, чтобы он все перевернул и сказал, что так и было! Невыносимый нахал! Цзю бурлил от смущения, от желания, от собственного бесстыдства и невыразимой грубости. Он уже просто не мог стать очевиднее! Что ему надо было сделать, чтобы обнажить свое желание еще больше?! Он представить не мог. Выйти сразу нагим?! От мысли осуществить желаемое становилось холодно и страшно. Чего он вообще желал? Стоило представить, что они начнут, как хотелось вывернуться и выйти из тела. В каком порядке вообще?! Ему так обижать его драгоценную лисичку?! Ни за что! И то, что это мужчина и существо, заточенное принимать подобную жестокость даже от культиватора, не помогало. Нет! Нет! Нет! Он не опустится до такого насилия. Но тогда оставалось… д-дать ему? Позволить ему? Как еще насытить это темное желание?! Цзю пытался представить, как это могло бы быть. Как было с ним прежде. Но на а-Юаня не налезала маска — ни жестокого Цзяньло, ни безлично вежливого неловкого Цинъюаня. Неизбежно торчал шкодливый лисий нос, и любопытный зеленый прищур смешивался с ласковой насмешкой. И ощущение объятий, безопасность сплетения их тел в теплой постели, одежда под руками. И вся фантазия рассеивалась туманом. Никогда прежде Шень Цинцю не позволял себе настолько углубляться в размышления о животной низости. Ученому и бессмертному человеку не пристало тратить время на подобное! Но все чаще его мысли занимало понимание, что он, ведь, по сути, ни черта не знает о том, как это обычно происходит. По согласию. Книжки на эту тему кричали о боли принимающей стороны, какую ни возьми, но а-Юань пренебрежительно фыркал каждый раз и неизбежно критиковал кривые руки героя-любовника. Он утверждал, что если все сделано верно, то ничего не больно. Не должно быть больно. Цинцю даже натянул лицо потолще и спросил девушек в борделе об этом. Демон ведь… он ведь брал их. Они даже просили его об этом. Их рецензии заставили его окончательно потерять даже ту нетвердую почву, что была под его ногами. Зрела умная мысль просто довериться гэгэ. Просто отдать ему и послушать, что он скажет. Сколько раз он считал, что ответа нет, а Юань на раз решал его головоломки и даже не считал это чем-то особенным. Пушисто светло улыбался и не понимал, в чем проблема. Невозможный засранец. Цзю желал его себе до скрежета зубовного. И снова эта проблема: как попросить… сделать это? У Цинцю бы своего лица никогда не хватило. Лишь когда а-Юань неосторожно задел эту тему, он смог выпалить свое сокровенное желание. Потому что если бы он промедлил еще секунду, он бы не сказал никогда. Гэгэ был удивлен, но не неприятно. И у него как обычно были свои понятия, как делать очевидные вещи. Подсказка: не так, как их делают все. Или хотя бы не так, как думал Цинцю, все их делают. А-Юань мягко подобрал то, чем его вытошнило, и привычно разложил по полочкам. Все его аргументы были очень интересными, потому что Цзю даже не приходило в голову их рассматривать. И гэгэ был довольно прав в своей позиции. Важно распределять нагрузки и ответственность, не сосредотачивать давление в одной точке. Часть Цзю до слез расстроилась. Этот маленький разбалованный вседозволенностью засранец бил палкой по металлическим прутьям ограды и орал, чтобы дали немедленно. К счастью, его из клетки никто не выпускал. Этому животному было место на привязи. То есть, Шень Цинцю предпочитал не потакать своим примитивным порывам, потому что это оставляло его уязвимым и у него не было доверия к глубинной части себя. Хотя однажды он позволит себе делать то, что чувствует. Когда эта дрянь начнет чувствовать приличные вещи, вот тогда сразу и позволит. А пока что этому жадному похотливому дикарю и близко не место во внешнем мире. У Шень Цинцю была репутация в конце концов. Были стандарты. Это тоже пришлось обсуждать с целителем. Шень Цинцю краснел, бледнел, дрожал за своим тонким лицом от того, как запросто гэгэ обращался с такой деликатной и страшной темой. Цзю помнил, как они обсуждали Водяную тюрьму, калечность его тела, души и сердца. Юань принимала и отметала это подобным образом. Но это другое! Он не мог это вот так обсуждать. Только отвернувшись и спрятавшись от мира, притворившись, что ничего и никого не существует, а Юань — это бесплотный голос в пространстве, он мог что-то рассказывать. Это оказалось так больно. Цзю даже не знал, почему это так болело. Откуда это вылезло, если он никогда не думал о подобном! И почему доставляло столько боли?! Но все было как прежде: если ты не подумаешь об этом сам, твое сознание сделает это за твоей спиной — и удача, если оно сделает это мало-мальски удачно! У Цзю было гнилое сознание, которое, оставленное без присмотра, порождало какую-то больную дрянь. Если бы он мог, он бы его выкинул и нашел другое, как рак-отшельник — раковину. Однако, все, что ему было доступно — это перестраивать имеющиеся говно и палки во что-то полезное и приличное. А-Юань, конечно, был с ним. Он ощущал себя как дома с такого рода темами. Обсуждая домашнее искусство со старым суккубом, Цзю как никогда ощущал пропасть в опыте между ними. Его не покидало ощущение, что он нарисовал пару клякс и объявил это точной картой, и гэгэ еле сдерживается от того, чтобы не восклицать с иронией: «Да что ты говоришь!». Даже если лицо у него держалось приличное. Но Цзю краснел и пытался сделать лучше сам. Получалось дурно. Ничего нового. А что поделать, если фантазии не хватает?! Шень Цинцю поймал себя множество раз на том, что начал рассматривать людей: и учеников постарше, и подчиненных, и горных владык, и людей с улицы. И бесстыдно гадать, есть ли у них секс? Какой он? Хорошие ли они любовники? Способны ли они на подобное насилие? Смотрел на Ци-гэ, вспоминая их раз. Это… и правда было не больно. Его прикосновения не были неприятными. Брат его слушал. Сделал, как Цзю попросил. Все равно гадко. Ничего приятного! Никаких неземных удовольствий! Никакой интимности! Юань-эр в одежде под одеялами манил сильнее, чем тот эпизод! Однако, массаж давал свои постыдные плоды. Было так легко представить, как Юань касается его обнаженной кожи, разминая мышцы. Не с таким сильным нажимом, не так по-деловому. Без цели. Просто гладит. Целует. Велика ли разница между поцелуем в висок или щеку и прикосновением губ к ключице или груди? Может быть, он лизнет? Только деликатно, самым кончиком. Что он, зверь, лизаться?! Перед глазами Цзю мелькали нечеловеческие лукавые глаза, которые не знали человеческих приличий… Острые клыки, что могли пить души людей, но игриво прикусывали иногда… Подобные мысли наполняли живот жидким огнем, а дракон начинал ощутимо поднимать голову в штанах к ужасу мужчины. Он немедленно прекращал думать об этом распутном постыдстве и циркулировал ци. Это было пыткой, сводящей с ума. И едва истек срок, поставленный инкубом на раздумья, Цзю заявился и выложил плату. Они сделают это один раз и все пройдет. Как прошло с Ци-гэ. Дайте Юань-эру сунуть свой лисий нос и все перевернуть к чертям! Гэгэ был так нежен, внимателен, ласков… Все, что он воображал, только еще больше и полнее. Цзю был очень внимателен, чтобы не дать волю той крысе, которая жила под шкурой образованного приличного человека. Юань же выманил его так легко!.. И отступил тотчас же, стоило Цинцю дернуться прочь. Цзю потом очень много думал. Ни разу лицо инкуба не исказилось в уродливом похотливом лице жаждущего мужчины. Точнее… а-Юань горел интересом. Но то был интерес другого плана. Без обязательств. Без необходимости. Что было довольно понятно: суккубы, несмотря на род занятий, не желают людей или даже друг друга. Это было… заземляюще безопасно и странно горько. Большая часть Цзю предпочитала это альтернативе. На светлом и сияющем лице Юань-эра не отразится вся темная жадность похоти. Цзю в безопасности. Даже будучи мужчиной, Хэ не осквернит свой образ низостью. Но чем дольше они занимались этим, тем меньше заклинатель видел грязи в том, что происходило между ними. Это было неловко. Очень неловко. И страшно, потому что это была уязвимость неизвестного рода, а Цзю был горько научен не ожидать ничего хорошего. Окружающий мир хотел его прикончить, стоило ему подставиться. Страшно переставало быть лишь в руках гэгэ, скрытым под его крылом. Цзю по-настоящему ощущал себя младшим с прикрытой спиной, и не мог вспомнить, было ли так с Ци-гэ, или брат все же был слишком мал, чтобы следить и за спиной сяо Цзю? У него будто появилась маленькая тренировочная площадка, где он мог повторять верные формы с мечом под присмотром старшего, а если поранится — а-Юань объяснит ошибку и поправит. У него никогда не было такого шисюна. Вот честно, Цзю должен был знать лучше, чем расслабляться в безопасности чужих рук. Безопасности не существует, и почему Юань-эр до сих пор настаивает, чтобы он пытался ее найти?! Безопасность — это красивая ловушка, чтобы мир мог ограбить его в очередной раз. Он почти все потерял. Шень Цинцю никогда в жизни не забудет ужаса, с которым бежал в зал и умолял все силы мироздания, чтобы не опоздать. Он почти все потерял, когда потерял голову от страха. Юаню пришлось пихнуть его в спину, чтобы напомнить, что он еще там. Цзю почти все потерял. Лишь отобрав у ворон свой крошечный комочек счастья, остервенело выдрав его из чужих пастей, спрятав его ото всех в своем доме, он смог отплакать пережитый ужас. Предательство. Почему он не мог просто уйти с гэгэ и жить жизнь без них? (Ответ на это был сложным, но не подлежал дальнейшему пересмотру). Почему было так страшно иметь Юаня рядом? Он не мог позволить маленькому доверчивому комочку отойти и на шаг от себя. Его же убьют! Каждый в секте с удовольствием раздавит то, что они считают паршивым паразитом, пятном на репутации. Цзю сам выжил тут, потому что у него была волчья остервенелая жестокость и когти, и неуступчивое упрямство. Его было не заткнуть, не растоптать. Как должен выживать в этом гадюшнике Юань-эр?! Природа дала ему мягкость и большое сердце, но не клыки!.. Ах, очень быстро Шень Цинцю пришлось умыться своими заблуждениями. А-Юань был целителем, а у целителей были их ножи, иглы и непревзойденное знание, куда пырнуть, чтобы убить на месте. Демон умел быть безжалостным. Хорошо… Это было хорошо. Просто потрясающе, на самом деле! Он мог не бояться, что его наивную маленькую лисичку сманят от него какими-нибудь сладкими посулами и убьют. Лучшая новость столетия! Он до сих пор не верил, что Юань мог так прекрасно различать, кому доверять не стоило. Он в момент очаровал его учеников и начал крутить хвостом перед большими лордами, хвастаясь, какой из него красивый, полезный и ласковый питомец. Маленькая хитрая змея. Цинцю поверить не мог, что эта ядовитая гадина не укусила его ни разу. Почему Юань выбрал его и продолжал оставаться? Он никогда не мог спросить. Они ведь заранее договорились, что не станут привязываться всерьез. Цзю знал о том, что не удержится и прикует к себе цепями. Отказаться было выше его сил, так не стоило и начинать. Демон же продолжал оставаться с ним, будто это было единственным местом в мире, где он мог быть. Хотя ничего его не держало. Это продолжало удивлять Шень Цинцю. Юань всех растолкал, обустроил себе несколько надежных нычек и путей отхода в неожиданных местах, разузнал, куда бежать и как спасаться. И продолжил жить среди врагов, не совсем понимая, а где еще ему быть. «Где угодно!» — еле воздерживался Цзю от крика. Не надо было давать гэгэ хорошие идеи. Ему всего шестнадцать, ему простительна некоторая глупость… Шестнадцать, боги поднебесной, пощадите его! Как он мог допустить это! Чем он смотрел?! Все посмеялись над его «очевидной ложью». Разве мог сам Шень Цинцю не заметить? Притворщик и сластолюбец, и ничего нового в этом нет! И только Юань-эр поверил ему сразу. Хотя Цзю и сам бы не поверил, если бы не попал в такую ситуацию. Шестнадцать — его гэгэ? Возможно, инкубы и в самом деле взрослели и постигали зрелость иначе. Но разум пытливо обсасывал эту тему и не совсем понимал, как такое возможно. Даже имей ты все знания мира, нельзя заменить опыт из первых рук. Вот откуда наивность! Его простота! Юань-эр просто действительно был юн и чист. И Шень Цинцю никогда не думал, что ему доведется ощутить себя растлителем суккуба! Безумие! С каких пор его жизнь так странна и абсурдна? — Если ты не хочешь продолжать наше партнерство, это твой выбор, — лукаво улыбнулся Юань-эр, — можем подождать до двадцати. Цзю покрылся иглами неприятия от тона. Он может ждать и до двадцати! И исключить их неприличные игры насовсем!.. Ха-ха, Шень Цинцю как никогда ощутил, как быстро и легко разум может найти оправдания любой непотребной низости, коль сердце требует! И часа не прошло, а он уже уговорил себя, что ничего страшного и нет. Делали же раньше. Юань-эр же — демон. У него стаж парного культивирования вообще шестнадцать лет, а карьера перепелки началась с рождения! Он и без Цзю продолжит заниматься тем же самым на Цаньцао. Ему для жизни надо. Шень Цинцю никогда не был хорошим человеком. — Что, уговорился? — проницательно и насмешливо подцепил а-Юань. — Вот и молодец. Потому что я не собирался ждать четыре года. Я бы соблазнил тебя раньше. Хитрый лис, переворачивающий все в доме и жизни Цзю вверх ногами. Почему он вообще продолжал покупаться на его честные-пречестные глаза и прелестные дутые губы?! Лгун-лгун-лгун! Двуличный, фальшивый врун! Который все еще здесь. Который все перевернул и переставил для комфорта, и уселся на Цинцю как на трон. Скрыл собой в объятиях и разбудил ото сна. Вытащил из тьмы и кислоты и наполнил легкие свежим воздухом, и показал солнце. Все еще ничего не обещал. Но продолжал оставаться. И Цзю начинал думать, что он останется и дальше! Начинал робко рассчитывать на это! — Эм… Мастер Шень, — шепотом позвали его, и Шень Цинцю, несдержанно вздрогнув, вернулся в реальность. Все ученики были на местах, урок еще не прошел. Кто?.. — А-Цин, — заговорщическим шипением позвал Юань за окном. Класс живописи находился на первом этаже, так что ничего удивительного, что кто-то мог подойти и заглянуть. Но зачем инкубу понадобилось подбираться на корточках или в приседе? — Помнишь, ты всем запретил ходить на восточный склон, потому что там растет пион тысячи соцветий, чья пыльца возбуждает людей? Так вот, я подумал… — уточнил шкодник, и Цзю с силой закусил губы и прищурился, понимая, к чему эта преамбула ведет. Его первым инстинктом было, безусловно, спохватиться и метнуться на помощь, но демон не звучал даже нервно. Ни капли беспокойства не проявлял. Это был его «диди, я снова все перевернул, но жертв, кроме чьего-то всмятку расколотого эго, нет» тон. Шень Цинцю глубоко, заземляюще вздохнул и закинул голову к потолку. Пион тысячи соцветий был неприятностью, которую он испытывал и в прошлой жизни на своем пике в это время. Просто пришло время для полулегендарного духовного цветка распуститься, напитавшись природной энергией горы. Срубить бы исток отравы, заставлявшей людей на протяжении трех дней испытывать весенний жар, который нельзя было ничем потушить! В прошлый раз его маленькая Инь-эр попалась в сети! Ее чуть не обесчестил звереныш, который как падальщик крутился у всех женщин без разбору! (Лорд Цинцзин до сих пор вскипал от воспоминания, как бесстыдник на глазах у всего мира заклинателей обесчестил раненую барышню Цинь из дворца Хуаньхуа! Даже пройди Собрание Бессмертных без происшествий, Ло Бинхэ вылетел бы из секты со свистом!) К счастью, Цинцю успел поймать их до того, как паразит протянул к ней свои липкие лапки, и неотрывно провел у постели дочери три дня, утешая ее страдания мятными обтираниями и чтением книг. (Теперь эта затея не казалась Цзю такой блестящей. Это совершенно не то, что хотят люди в том положении, и не все они до паники боятся своего возбуждения. Но он хотел, как лучше). Как и в прошлый раз, Му Цинфан ультимативно затребовал сохранить растение, дождаться окончания цветения и собрать. Его пыльца была досадным недоразумением по сравнению с чудотворными свойствами остального растения и его плода. Переносить его было нельзя — эта гадость была деликатна и могла погибнуть до времени. Не говоря уже о технических трудностях исполнения, ведь противоядия от пыльцы не было. «Пожалуйста, скажи, что меня не ждет распаленный инкуб с каменным стояком, который продлится трое суток», — мысленно попросил Цзю, черпая терпение из внутренних резервов. — И что же? — ласково спросил он любовника. Дети инстинктивно пригнулись и завозили кисточками усерднее. Юань под окном неловко прочистил горло. — Сначала обещай, что не будешь ругаться, — попросил он. — И к окну пока не подходи. Шень Цинцю встал с места, громко отодвинув стул. Подростки начали прятать улыбки: с этой просьбы начинались самые увлекательные «кул-стори» этой шкоды. За окном что-то заполошно заскреблось. Цзю глубоко вздохнул, спрашивая у Небес еще терпения, и остановился. — Допустим, я подумаю, — сердито разрешил он. — Отлично, — с облегчением выдохнул Юань, купившись. — В общем, я счел, что довольно далек от человека, так что эффект пиона на меня не должен распространяться. Это довольно логично, диди, не осуждай. Я хорошо подумал! «Тебе нельзя думать», — не сказал Шень Цинцю прямо. Дети захихикали с его возмущенного лица. Он медленным тихим шагом двигался к подоконнику, опасаясь того, несомненно, позорища, что увидит. Иначе зачем бы гэгэ прятаться. — И что же случилось дальше? — вкрадчиво поинтересовался он у окна, не смея глядеть, пока а-Юань не разрешит сам. Смотрел на подростков, которые делали вид, что работают, изо всех сил. — Он оказывает другой, крайне нестандартный эффект! Из хороших новостей: все полностью обратимо, и я могу убрать эффект в любую секунду, но решил тебе показать, потому что он прикольный, — очень дальновидно и мудро сразу сказал Юань-эр. Но это было очень плохим, хоть и утешающим началом. Цзю спрятал за веером, как качнулся его кадык. Его фантазия рисовала один «прикольный» эффект за другим. У демона было отвратительное понимание «прикольности». «Что взять с подростка шестнадцати лет», — зашипел разум нисколько не полезно. — Итак? — спросил он и повернулся к саду, получив многозначительное «ну-у». Под окном сидел… белый кот практически без шерсти. Это было очень странное существо с зелеными глазами и черным пятном в виде шапочки на голове и черным хвостом. Довольно худой и вообще… странный. Он никогда не видел таких малошерстных котов. Был виден розовый цвет его кожи через слой короткой редкой шерсти. Цинцю моргнул и машинально огляделся в поисках любовника, пока мысль не догнала разум. — Кхм-кхм, — прочистил горло кот, неловко выпрямляясь и постукивая кончиком хвоста. — А-Цин, только не ругайся, я в порядке. Лорд Цинцзин выронил веер. — Это излишняя драматика, — укорил его кот. — Я всего лишь полуголый кот. В тот же момент все другие окна были полны подростков, старающихся разглядеть демона в виде кота. А-Юань от их взглядов испуганно пригнулся и съежился, прибиваясь к стене, и Цзю без задней мысли наклонился, чтобы подобрать крошечное уязвимое существо. Тот отпрыгнул от руки с круглыми глазами и ударил по ней мягкой лапой. Цинцю застыл и промерз изнутри. — У тебя же аллергия на кошек! — воскликнул Юань-эр, который даже в такой ситуации больше думал о состоянии Цзю, чем о своем удобстве. Он был неловок на четырех длинных ногах. Шень Цинцю вместо ответа разогнал детей по местам. Те разбежались, как мыши. Заклинатель неловко поднял веер ветерком ци. — Почему ты не исправил это сразу же? — проворчал он из-за веера. Он критически оглядел существо, в которое превратился Юань-эр. Не такое уж и некрасивое. Просто необычное. Почти лысый говорящий кот. Всего-то. — Моя одежда осталась на границе огороженной территории, где меня настигло веяние пыльцы, — неловко замялся кот. — И пока я осваивался в виде кота, на нее наткнулись патрульные и подняли шум, мол, враги пробрались. Хотя что вероятнее, враги, решившие раздеться в середине горы, или инкуб, надышавшийся волшебной пыльцы? В общем, пришлось мне со всех ног от них бежать! Цинцю легко создал талисман-послание и бросил начальнику сегодняшней смены. Он нахмурился, представляя, как гэгэ перепугался, оставшись в новом теле и среди незнакомых бессмертных людей, которые, вероятно, приняли его за лазутчика. Едва ли его объяснения бы послушали. — Почему ты не превратился сразу? — спросил он рассеянно. Восточный склон вообще был далеко отсюда. Кот — это очень маленькое и не слишком выносливое животное. Дошел бы до патрульной сторожки, превратился бы там, все им объяснил? Его бы не тронули до выяснения деталей с Шень Цинцю лично. — Ну… Ты понимаешь, что я сейчас почти голый кот, а когда превращусь — буду совсем голый демон? — уточнил этот лис, знакомо щуря зеленые глаза. — Ты сам сказал не появляться на своем пике менее, чем в трех слоях! И ладно бы с этим! Но я кот! Диди, когда тебе доводилось стать котом?! Зачем вообще быть человеком, если ты можешь быть котом?! Круче только быть драконом! Всегда становись драконом, если можешь. Ученики хихикали, да и сам Цзю сжал губы, чтобы сохранить суровость лица. Это подобающе для лица Учителя. — А еще я подумал, что если шерсти мало, то у тебя не будет сильной аллергии? — любовник в виде кота вытянулся по стене к подоконнику, потягивая тощие лапки, будто ручки с коготками, и крошечную голову на тонкой шейке. — Отойди немного, я запрыгну. Как сокрушающее и скребущее бедствие, Юань-эр стукнулся в подоконник и забрался когтями на доску. Шумно отдышался. Никакой кошачьей грацией пион демона не одарил. Надежно умостив задницу на окне, инкуб восторжествовал и выкатил крохотную грудку, будто осилил подвиг. На мордочке появилось совершенно типичное выражение триумфа, которое а-Юань делал, когда что-то каверзное успешно получалось — залоснился и засверкал. Цзю против воли смягчился. — Ничего не чешется? Нет отдышки? — обеспокоено спросил кот. Заклинатель покачал головой и продолжил его аккуратно гладить по спинке. На самом деле кот был равномерно покрыт очень приятным вельветовым ворсом, так что гладить его было очень приятно. — Реакции нет, — заверил Цинцю. Возможно, инкуб лишь выглядел котом, не являясь им достаточно, чтобы тело Цзю отторгало его, как настоящих животных. Аллергия была тем немногим, что сохранялось при обретении золотого ядра, а у него был довольно суровый случай, если судить по первому близкому столкновению с котом. Мужчина аккуратно усадил деликатное существо на локоть и укрыл рукавами, спрятал в своих руках. А-Юань тут же устроился, будто всегда там сидел, высунул любопытную лопоухую голову из-под руки, моргнул всем людям и громко заурчал. Все маленькое тело расслабленно задрожало. Шень Цинцю беззащитно ахнул. Он впервые держал безопасного кота, и оно урчало. Он влюбился в это существо без памяти. — Здорово же я придумал? — самодовольно сощурился Юань-эр. На человеческих руках он чувствовал себя весьма вольготно и ластился. — Даже жаль, что это всего на один раз. Если я превращусь обратно, мое тело выработает иммунитет. Так что даже если я носом в пион буду тыкаться, ничего не случится. Побуду котом чуть-чуть, пока мы не наиграемся! Цзю нашел… что ему не хватает слов. Юань-эр хотел оставаться в крошечной уязвимой форме в этом страшном для себя месте, потому что хотел с ним поиграть? Потому что любил котов и хотел познакомить Цзю с этими существами? — Урок закончен, — строго приказал он и дождался, когда все ученики спешно освободят помещение. Он сел на свое место и обнял крошечную форму Юань-эра и тихо заплакал. Любовник был теплым и крошечным, и урчал. Цзю его гладил. На пути домой они встретили ученика, который расчихался от кота и убежал, извиняясь за свою аллергию. Юань невпечатленно фыркнул и подозрительно повернулся к Цинцю. Цзю смог оценить незабываемо ехидное выражение на кошачьей морде, склонной к преувеличенно-презрительным гримасам даже больше, чем обычное лицо демона. — Диди, а у тебя точно есть аллергия? — Да! — горячо заверил мужчина. Он вспомнил, как нашел кошку, которая принесла приплод в конюшне дома Цю. В том доме не было животных, как бы леди Хайтан не выпрашивала: маленькие деликатные питомцы не переживали соседства с людоедом Цзяньло. Молодой мужчина не выносил конкуренции за внимание своей сестры. Все знали, что он сворачивает шеи ее любимцам или подсыпает отраву, кормит иглами. Служанки как могли отговаривали юную госпожу, если той доводилось возжелать нового питомца. А кошка не знала. Она просто нашла теплое место, чтобы окотиться. Сяо Цзю смотрел на эти маленькие слепые комочки. Кошка тревожно и напряженно следила за чужаком в половине чжана от нее, шипела на него, не имея возможности убежать из-за своего обязательства. А эти комочки бесполезно и беззащитно барахтались под боком матери и тоненько мяукали, не понимая ничего о большом и опасном мире. У него вдруг защипало в глазах и перехватило горло так сильно, что он не мог дышать. Он задохнулся, чихнул, раскашлялся со слезами, испугался сам, испугал кошку и убежал. И не возвращался. Спросил потом у кухарок, что это могло быть, и те сказали, что это аллергия. — Возможно, я просто идиот, который всю жизнь верил в неправильные вещи, — правдиво и со смирением признал Шень Цинцю и дальше пошел домой со своим веселящимся котом.