Многого мне не нужно. Для хорошего жития надобно крышей над головой владеть и уединённое место в компании книг.
Любно чуить бензальдегид
, исходящий от них. Слегка сладковатый аромат с горьким миндалем, от которого глаза заказываются в отраде. Бумага потёртая, шершеватая — чувствую кончиками своих пальцев. Казалось было: переворачиваю одну страницу за другой, и запах, словно клубится вокруг, погружает в сюжет «Дон Кихота» или любого другого рассказа. Перечитывала роман Мигеля, кстати, нередко. Знаю почти наизусть ту книженцию, но к привычкам неизменна, потому и перелистываю её. А ещё приглушённый свет от небольшой лампадки подле кровати. Мне это по душе. Тихо, спокойно, умиротворенно…
Около окна приоткрытого всегда стояло излюбленное кресло, в котором я засыпала, отчего на утро шея неистово болела. И все же, не отдергивала себя прикумарить на час-второй, испытывая тело на так называемые «нервы», потом просыпаясь запутанной в пледе. Каждый раз, приходя с учёбы домой, плюхалась в него, поджимая ноги к себе да хватаясь за приобретенную находку в читай городе, по дороге от унститута. С твёрдым или мягким перелётом –без разницы, с красивой и плотной обложкой или неприметной глазу обёртке — тоже самое. Было абсолютно всё интересно и любопытно.
Вечер этот не отличался от предыдущих. Всё привычно да обыденно. Рядом кружка кофе с молоком и милое много страдающее и излишне драматизированное месиво. За окном горел одинокий уличный фонарь, отбрасывая с блеклой синевой свет, и ветви полумертвых деревьев виднеются. Старая бабушкина тюль от духовеинья развивалась, словно плыла на деле.
–Федора, –крикнул мне «сожитель», после перейдя за порог комнаты, –Мне скучно.
–Займи себя чем-нибудь, — не заблагорассудила оторваться на него я.
Не сказать, что выглядела я презентабельно: власы, небрежно собранные в низкий пучок, шлафрок багряный, прикинутый и завязанный на поясе, набок склонны колени и ступни вместе. Не особо волновал внешний вид, как и выражение лица, которое не стеснялись украдкой называть упрямой собранностью.
–Чем же? Мне как минимум неделю докучали преподы в колледже со своей сессией, что не сдам и иди-ка налево. Я сдал. Теперь ты: либо делаешь курсовую, либо у тебя уроки на виолончели. Ну или игнорируешь моё существование, уткнувшись в книгу! Мне обидно, вообще-то, –подняв взгляд на парня, что в домашней одежды выглядит более нелепо, чем в обычной повседневной, я невольно ухмыльнулась тому, какая у того мимика живая.
Эти хмурые бры, сведенные к переносице, славные двигающиеся вслед за вылетающими словами губы чуть красные, и до абсурда смешная алебастровая пижама с котами. Недовольная гримаса и подергивающийся нос временами выводили на смех, ставя в неловкое положение. Жесты чересчур активные, эмоциональные.
–Федора, –ровным голосом произнёс он, склонившись надо мной, –Ты меня слушаешь?
В попытке укрыться от несвойственного ему серьёзному взору из моих рук отняли «щит», заставляя столкнуться ликом к лику.
–Мой сладкий сахар, глазки хоть не болят? Выглядит не есть хорошо, — взглянул Никоша в очи мои, –Привык видеть фиолетовые омуты, вводящие состояние завороженного, а не отталкивающую смуту.
–Ты о чем? — повила бровью я.
Он провёл дланью по щеке моей, едва касаясь кожи, и оттянул нижнюю губу большим пальцем, смазав с уст помаду цвета вишнёвого. Я потупила.
–Думаю, пара бы баиньки, –улыбнулся он, убрав с лица выбившуюся прядь волос за ухо.
–Но я не хочу спа… Что ты делаешь?
Отпрянул от меня Гоголь, поспешно открыв окно, из которого в ту же секунду проникнет ледяной пронизывающий до костей ветер. И. Кофе вылили благополучно. Экстраординарные и импульсивные решения Гоголь поддерживал, с этим не сделаешь ничего. Такова его природа, и я смирилась.
–Я тебе чай лучше заварю, –прислонившись к лицу, коснулся сухими обветрившимися устами моего лба.
Не против буду, если чай с бергамотом.
***
На дворе, где-то за полночь, кружка опустела, но вот Коля до сих пор находился в зоне видимости, изворачиваясь, как мог.
В конечном итоге, уставшая сидеть и соловьиными очами смотреть на активно щебетающего, не пойми о чем, парня (уследить за мыслями и говором его, боже, сейчас не в состоянии), прилегла на кровать, калачиком свернувшись.
–Не уж-то притомился, ангел мой? — не пытаясь скрыть насмешку, сцежает.
–Нет, отдохну чутка и буду, стоя, всю оставшуюся ночь спать.
Наслышана, что в Японии есть кафе, предоставляющие для большего удобства спальные места в вертикальном положении. Надеюсь, в тему упомянула.
–Давай я тебе почитаю, что ли, — хоть и была повёрнута я спиной к нему, ничего не мешало слышать, как тот покачивается на стуле скрипучим, что притащил с кухни, и шелестит страницами, –На какой остановилась? Закладку, увы, не вижу.
–Нет. Ты будешь запинаться и мямлить, а это меня ужасно бесит, — рявкнула я на его щедрость.
Притих. Потоптался рядом и он молвит:
–Тогда… На сей раз пустит в ложе меня трогательная ласточка?
Я вздохнула, пробубнив под нос себе «Сегодня может». Гоголь услышал и подал смешок.
–Двигайся, –приподнял Коля край лоскутного одеяла, следом укрыв меня и себя до ворота.
Устроился получше он, ложа голову на плечо моё да умещая руки на живот, не крепко обнимал со спины. Дошёл шёпот различимый, дыхание обожгло кожу, а губы Николая невесомо касались шеи. Напевает Гоголь песню, голос у него благозвучен, однако.
Милая, не летай под окошком,
Не дразни меня, и так больно.
Мне б с тобой улететь пташкою
На волю…
Ласточка, смотри, костры в поле!
Не по мне ли то горят травы?
Не по мне ли то звонят колокола
Так рвано?
Знаешь, милая, в груди тяжко…
За воротами стоят люди.
Кто там едет в свадебной упряжке?
Да не любной!
Я с тобою со двора в поле.
Через поле к скалам да к морю.
Над водой взлечу тебе черная
Сестрою.
Буду песни петь как ты звонко.
Будет хвост, как твой — двойной, тонкий.
Забери меня с собой черной,
Да живою.
–А с чего ласточка-то? –хохотнула я.
–Ты ещё не спишь? — с наигранным удивлением промолвил Коля, сильнее прижимая меня к своей груди.
Давно не было так тепло и ровно на душе. Нет трепета, нет волнения и причины чувствовать себя скомкано.
