Края бурь и водоворотов

По кускам восстановив картину вчерашнего кутежа и, в частности, осознав, что он и в самом деле набил татуировку, Геральт решил, что сейчас самое время разыскать Роше. Он пока не мог определиться, зачем — чтобы извиниться или чтобы предложить повторить. Он не мог сказать наверняка, но вроде бы накануне он не сделал ничего дурного. Совершенно точно был секс, и неплохой, и вроде бы оба этого хотели. Однако в глотке помимо тошнотворного перегарного духа чувствовался и привкус того, что вчера что-то всё же пошло не так. Поэтому точно надо было поговорить, ведь сейчас, когда они вроде как объединили силы, чтобы найти убийцу короля, недоговорки и затаённые обиды могли выйти боком и обязательно в самый неподходящий момент. Роше он обнаружил недалеко от вчерашнего кабака. Прислонившись к стене, тот раскуривал трубку с желчной гримасой человека, который только в табаке и находит сейчас облегчение. — Здорово, — кивнул Геральт, подходя ближе. — Говорят, вы неплохо вчера покутили, — ответил Роше. Его взгляд без особого интереса скользнул по лицу Геральта, на секунду задержался на шее, где, как уже успел установить Геральт, у него теперь красуется леди Темерия в шапероне и с сиськами наголо — а потом Роше просто вернулся к трубке, никак не прокомментировав увиденное. Втягивая щеки, он принялся короткими ритмичными вдохами раздувать затухший было табак. — Я как раз насчет вчера, — на мгновение Роше настороженно прищурился, но затем устало закрыл глаза и выдохнул облако дыма. — Было и было, — сипло произнёс он. Геральт в равной мере ожидал удара и наигранного изумления, попыток изобразить, будто ничего не было, и при этом мысль о том, что Роше ничего не запомнил, была так же неприятна, как и мысль, что он начнет отрицать случившееся. Однако Роше не опустился до такой топорной лжи как провалы в памяти, и Геральт почувствовал до странного сильное облегчение. Снова набрав дыма, Роше выдохнул его чередой колечек, и выражение его лица в этот момент резко, как удар, вернуло Геральта в тот момент вчерашнего вечера, когда Роше, точно так же приоткрыв рот, чертыхался и шумно дышал, щекой прижимаясь к стене, и вздрагивал от каждого движения, принимая в себя член всё глубже и глубже. Опьяненный возбуждением в той же мере, что и водкой, он был тогда так восхитительно, жутко, невозможно податлив, что от одних только воспоминаний у Геральта скрутило низ живота. Пожалуй, он не против справиться с похмельем и куда более интересным образом, чем пить воду и раскаиваться… — Ну раз так, то может… — он намеренно сделал голос ниже. — Может ещё разок?.. — Нет, — ответил Роше. Коротко и резко, точно пощечину отвесил. Геральт даже опешил. Наверное, он всё-таки сделал что-то сильно не так, раз Роше реагирует подобным образом. Порыв желания точно ветром сдуло. Геральт сам не заметил, что досадливо скривился (как будто ему и впрямь было дело! как будто он в самом деле мог сейчас, уставший и похмельный, захотеть ещё!). — Ну, дело твое. Бывай. — Он пожал плечами и хотел уже уходить. Пусть полосатый дальше пестует свои ущемленные идеалы и что там ещё ему мешает жить кроме головной боли и затраханной задницы. И всё же Геральт не удержался от того, чтобы желчно бросить напоследок. — Но, чтобы ты знал: я ни о чем не жалею. И уже идя в направлении таверны поприличнее, где его ждала Трисс и, возможно, зелье от головной боли, он услышал тихое, но вполне уверенное: — Я тоже не жалею. Просто… нет. *** День Роше начался с мучительно сильной жажды, будто в глотку насыпали песка, и чтобы избавиться от этого ощущения он хоть всё озеро Вызима сейчас бы вылакал. Каждое движение отзывалось в висках болью — она точно свернулась в стальной шар и стоило Роше шелохнуться как этот шар с грохотом врезался в череп. Полуголый, он лежал на влажной от испарины простыне, накрытый драным одеялом и во всем теле ощущалась ломота — спутник как неуемных возлияний, так и слишком большого количества слишком напористого секса, и, по совести, Роше в целом догадывался, почему оказался в такой ситуации. Вчера ему было до тошноты плохо. Вынужденное бездействие на корабле вымотало, натянуло нервы до предела. Будто назло, чтобы усугубить ситуацию, во Флотзаме оказалось, что ему снова остается только ждать. Он жаждал движения, бешеной погони, боя, мести, но приходилось сидеть и ждать. Ждать, ждать, чувствуя, как он высыхает и стареет от иссушающей ненависти. Именно тогда под рукой оказались водка и ведьмак с его рассказами о призраках. Водка не справилась с его печалью, лишь обострила, и тогда-то Роше показалось, что это хорошая идея — попытаться забыться через грубость и самоистязание. Вытеснить мучительные воспоминания, что, казалось, вгрызались в самые кости, вытягивая из них мозг. В какой-то степени это ему даже удалось, хотя бы до утра и тяжелого похмельного пробуждения, для этого и в самом деле оказалось достаточно всего лишь одного любвеобильного и неутомимого ведьмака. Однако пелена спала и память снова и снова с беспощадной жестокостью воскрешала перед ним образы, один другого красочнее. Роше со стоном закрыл глаза основаниями ладоней. Стальной шар боли перекатился на другую сторону и ударил в висок. Пресвятые титьки Мелителе, что же он наделал?.. *** Солнце золотило лишь самые высокие крыши Вызимы, а аудиенция уже была в самом разгаре. Раз в три недели просители со всех сторон страны выстраивались в очередь и один за другим падали к подножию королевского трона, чтобы попросить милости, справедливого суда, поблагодарить или донести до короля вести из дальних краёв. Знать ошивалась возле стен или за длинными столами и обычно зевала от скуки. Сегодня, впрочем, по зале разливалось непривычное настороженное напряжение. Вести неслись порой быстрее верховых и шепотом от человека к человеку переносился один и тот же слух: Махакам смирился, Махакам сдался, Махакам принял условия столицы. Воздух дрожал и звенел точно от монотонного жужжания гнуса, поэтому когда стража распахнула высокие двери тронной залы и на пороге появился вооружённый отряд, все просители поторопились убраться в сторону, а знать — отпрянула к стенам, не то боясь замараться, не то просто испугавшись. Фольтест же если и изумился, то этого не показал. Синие Полоски шли нестройной, расхлябанной поступью с той самой лихой пружинистостью, которая показывает, что человек вполне себе в силах прямо сейчас достать кинжал и вспороть тебе брюхо. Впереди, нарочито тяжело чеканя каждый шаг, разумеется шествовал командир отряда. Надменно подняв голову, он даже не смотрел по сторонам — только на своего короля. На полосатых рукавах его синего гамбезона засохла бурая кровь и, словно желая обратить на это внимание всех присутствующих, он положил правую руку поверх эфеса меча. Роше даже не трудился скрыть кривую самодовольную усмешку. Он специально настоял на том, чтобы парни явились в замок сразу после возвращения. Едва спешились — и вперёд, в тронный зал. Чумазые, перепачканные кровью, а кто-то с пропитанными сукровицей и лекарствами повязками. Грязный, опасный сброд, неотёсанные с виду, но ловкие, смекалистые и скорые на расправу. Роше никому не позволил бы забыть о том, кто стережёт покой короны, и парни его не подвели. Они держались гордо, если не сказать заносчиво, и имели полное на то право. Махакам и тамошние бунтовщики наконец приняли верное (единственное возможное) решение склониться перед властью Вызимы. — Стой! — скомандовал Роше, поднимая сжатую в кулак левую руку. Отряд замер. Сам же он продолжил идти к трону, на ходу доставая из кошеля на поясе небольшую шкатулку. — Что же ты мне расскажешь, командир? — поинтересовался Фольтест, прищуриваясь. Вместо ответа Роше опустился на одно колено у самого подножия трона и протянул королю шкатулку. Фольтест выпрямился, самую малость хмурясь, и Роше нажал на потайную пружину. Крышка резко поднялась. В шкатулке на свернутом в несколько раз куске чёрного бархата лежал крупный алый камень. Луч солнца точно нарочно именно в этот момент озарил залу и на гладко отполированной поверхности камня вспыхнула восьмилучевая жёлто-белая звезда. Немногочисленные краснолюды, что присутствовали при дворе Вызимы, обомлели. Да и не только они. Все собравшиеся в зале в едином порыве подались вперед. Даже Фольтест словно заворожённый, медленно встал с трона. Согласно краснолюдским легендам давным-давно жил некий бог, который не смог смотреть, как племя краснолюдов прозябает в нищете, и пожертвовал собой ради их благополучия. После смерти каждая часть его стала чем-то иным. Волосы стали золотом, кожа — железом, кости — мрамором, требуха — хризолитами, глаза — сапфирами, кровь обернулась гранатами и киноварью и так далее (впрочем, во что же превратились хрен и яйца, Роше узнать так и не довелось). А вот сердце превратилось в звёздчатый рубин. И сердце это раскололось на множество мелких камней силами злых богов, не пожелавших, чтобы у краснолюдов была такая бесценная святыня. Осколки рассыпались по миру и с тех самых незапамятно-далёких времен краснолюды собирали их, давая самым крупным имена и звание величайших сокровищ. В частности этот рубин назвали «Сердце Основателя». Камень и самом деле казался как будто явившимся из старой легенды. Он был не цветочно-розовым, не малиновым, как спелая ягода, — а настолько алым, цвета свежей крови, что отблеск отраженного от поверхности рубина солнца окрасил ладонь Фольтеста в красноватый цвет. В то же время рубин не выглядел застывшим холодным куском породы — он жил и при каждом движении держащей его руки лучи звезды дрожали и переливались, точно свет шёл изнутри. Решив, что пауза была достаточно долгой, Роше произнёс, по-прежнему не сводя глаз с лица Фольтеста: — Ваше величество, примите от Махакама этот дар. Пусть он служит залогом мира и спокойствия между Вызимой и Махакамом. Конечно, это была брехня. Никто не собирался ничего Фольтесту дарить. Однако Роше умел убеждать, поэтому когда он просто взял с храмового алтаря рубин размером с перепелиное яйцо и сунул камень в кошель, никто ему не возразил. Так же, как ни один краснолюд не посмел бы сказать сейчас, что «Сердце Основателя» не может оказаться в человеческих руках. Все замолчали, ожидая, что же скажет король. — Вызима достойно отплатит за верность, — провозгласил Фольтест, поднимая камень в вытянутой руке. Рубин сверкал, озаряя его ладонь. Лучи звезды трепетали, точно крылья бабочки. — Так было всегда, и так будет всегда. Что-то, а складно говорить он умел. Даже набившую оскомину придворную куртуазность он мог произнести так, что его слушали и заслушивались, очарованные. Но сейчас, все, конечно, понимали, что на самом деле означают эти слова: Махакам покорён. Роше поймал себя на том, что улыбается почти мечтательно. Столько лет назад он дал себе слово подарить королю усмирённый Махакам — и вот теперь мог вручить ему прямое доказательство того, что сдержал обещание. Он не сомневался, что Фольтест прекрасно осведомлен, насколько это важно не для страны даже, а для самого Роше, и сердце сладко заныло, когда Фольтест медленно кивнул ему и улыбнулся одними только уголками губ. От его глаз к вискам лучами расходились едва заметные тонкие морщинки, которые Роше видел лишь когда Фольтест улыбался искренне. Соблюдая этикет, Роше ответил лишь сдержанным поклоном. Душа же его пела. Эта короткая, мимолётная улыбка означала только одно: его сегодня ждут. *** Сумерки уже сгустились над замком и синие тени льнули по углам, когда Роше, покончив со всеми рутинными делами, что обычно требовали внимания после возвращения из похода, наконец вошёл в королевские покои. Времена, когда он являлся только по приказу, давно миновали. Сейчас это и приказом-то назвать было нельзя. Фольтест читал, сидя в кресле у камина, и у Роше ёкнуло в солнечном сплетении от желания по старой привычке опуститься на ковер возле ног короля. Его не было невыносимо долго. Нет, он, конечно, не чах от тоски, прижимая к груди какую-нибудь ладанку с прядью, — когда ты идешь во главе вооруженных отморозков призывать к порядку таких же вооруженных отморозков при помощи доброго слова, острого меча и арбалета, тебе обычно не до дел сердечных. Но возвращаться — тем более с победой — каждый раз было так приятно, что в груди разливалось жгучее томление, так подозрительно похожее на счастье, что Роше предпочитал об этом не думать. Он знал, как выглядит со стороны. Потрёпанный жизнью пёс короны, едва смывший с себя дорожную пыль и кровь. Командир, подонок, убийца женщин и детей. Но Фольтест принимал его таким. Что уж там, не будь Фольтеста он бы и таким и не стал. — Алым гранатом кровь его затвердела, — чуть нараспев прочитал вдруг Фольтест. — Слёзы его обратились в алмазы. Возлюбленным дворфам почти без остатка, мира родитель себя даровал. Радуйтесь, дворфы, могучий и мудрый народ, у которых длинней, чем у прочих, бороды дев и хрены мужские, — отложив книгу на колени, Фольтест поднял взгляд на Роше. — Дальше рассказывается, из чего именно появился жемчуг и почему мужчинам его носить не должно. — Я думал, эту часть обходили стороной. — Переводчики действительно не любят этот момент, видите ли, противно этим неженкам. Как будто старые легенды могут поставить под сомнение их добродетельность и запретить им носить жемчужные ожерелья. А ты, пока я дочитываю Песнь о Сотворении, взгляни на то, что лежит под зеркалом. Ювелир торопился как мог, но, думаю, получилось достойно. Роше поспешил послушаться. Оправа была самой обычной, никаких бриллиантов или других каменьев. Простой широкий обод яркого золота, которое, однако, чудесным образом подчеркивало неугасимый пламень, пылающий внутри рубина. Роше не мог причислить себя к ценителям прекрасного, драгоценности всегда были просто заменой монеты — их было легче таскать в кошеле или заплечном мешке, легче украдкой сунуть в руку информатору, если тот приносил по-настоящему ценные сведения — однако этот камень притягивал взгляд и не оценить его прихотливой красоты Роше не мог. Чёртова краснолюдская реликвия. Фольтест с нескрываемым любопытством наблюдал за тем, как Роше вертит кольцо в пальцах. — Не окажешь ли мне любезность? — наконец поинтересовался он, с лукавой улыбкой плавно протягивая Вернону руку. В благоговейном молчании Роше надел перстень на безымянный палец Фольтеста. А потом, не удержавшись, прижался губами к костяшкам, и ещё раз, и ещё, глубоко вдыхая аромат теплой кожи. Фольтест с негромким сердечным смешком потрепал его по волосам, после чего поднял ладонь к самому лицу, любуясь перекатами звезды и трепетом запертого в камне пламени. — Что-то подсказывает мне, что краснолюды не по доброй воле расстались с «Сердцем Основателя», — Роше не опроверг, но и не подтвердил. Фольтест и так знал ответ. — Это действительно королевский дар, — произнес он, а затем перевел взгляд на Роше. — Но покорный Махакам — вот что по-настоящему бесценно, мальчик. — Уже не совсем, — не сдержался Роше, — люди имеют обыкновение взрослеть. На мгновение лицо Фольтеста приобрело выражение рассеянной тоски. — И стареть, — скривившись, отозвался он. Однако в следующую же секунду он улыбнулся, так тепло и мягко, что у Вернона зашлось сердце. — Но ничего, мы с тобой ещё повоюем. А захочешь — хоть завтра под орех тебя разделаю. Выбирай оружие. Дам тебе в этом фору, так уж и быть. Сейчас же… — прищурившись, он поманил Вернона к себе. — Cáemm a me, мальчик. *** Думать сейчас было всё равно, что ворочать каменные глыбы, и мышцы ныли как будто он вчера лично выкопал ров вокруг Вызимского замка. Но любая попытка провалиться в забытье дрёмы вызывала на смену мыслям воспоминания, такие яркие, такие жутко живые, что от этого (хотя может всё же от сушняка) в горле вставал ком. Поэтому, вытерпев первые мучительные минуты раздирающей голову мигрени, Роше, пересиливая себя, оделся и, стараясь не хромать, спустился на первый этаж, в кабак. Пока он жадно пил кружку за кружкой тёплой, пахнущей прелыми листьями воды, Бьянка, которая единственная вчера не перебрала до свинского состояния, рассказала, чем закончился кутеж Полосок и ведьмака. Получив поимённый список участников попойки, Роше сделал мысленно заметку устроить им выволочку как только голова перестанет гудеть. Отдых отдыхом, но солдаты Темерии должны держать марку, пусть даже командир и не смог послужить им достойным примером! От одного запаха еды начинало мутить, поэтому он даже не попытался преодолеть себя и позавтракать, так что пока ведьмак в одних портках бегал по Флотзаму — к возмущению одних и увеселению других — и искал свои вещи, Роше курил у кабака с таким усердием, что табак почти вспыхивал. И всё-то вокруг него вызывало воспоминания, зловещие и нежеланные, холодящие кровь. Любая ничтожная деталь — и картины вспыхивали одна ярче другой, как боль вспыхивает в ране когда её посыпают солью. А это-то Роше испытал на собственной шкуре. Сверх этого в груди разливалось гадливое чувство, угрызения совести вперемешку с холодным ужасом, словно он предал. Нажрался как свинья и раздвинул ноги перед невесть кем. И ладно бы перед первым встречным — нет же, он повис на шее ведьмака, которого сам же и подозревал в убийстве Фольтеста! Снова сгусток боли ударил по черепу — на этот раз по затылку. Роше медленно выдохнул, закрывая глаза. Он не мог сказать с уверенность, сколько времени провёл так, истощая содержимое кисета, но к тому моменту, как Геральт разобрался с похмельными провалами в памяти и вернул себе одежду и снаряжение, в голове практически прояснилось. Что в сущности было наверное даже хуже сушняка и мигрени, потому что теперь он мог думать, и мучительный, самоистязательный стыд снова схватил за горло. Ещё и ведьмаку захотелось поговорить. Щуря на солнце свои жёлтые мутантские глаза, он предложил ещё разок с такой незамутненной наглостью, что у Роше заныли бы зубы, если бы его уже не отвлекала головная боль. На шее у ведьмака красовалась татуировка (у самого Роше на этом же месте багровели свежие засосы, прикрытые сейчас концом шаперона) и наглый ублюдок, видимо, решил, что этого достаточно, чтобы получить доверие, решил, что Роше настолько наплевать на… на всё, что он примет предложение! Как будто он мог согласиться! Не то, чтобы вчера всё было совсем уж невыносимо плохо. Он хотел боли и забытья, он это получил (мысль о том, что он получил ещё и удовольствие, Роше старательно от себя отгонял), но повторять, глубже рыть себе яму жгучего сожаления… ну уж нет, увольте. Когда головная боль его наконец оставила и Роше вернулся в кабак, чтобы хотя бы сейчас поесть, Полоски, протрезвевшие и выглядящие немного даже раскаивающимися, уже снова окружили ведьмака и его чародейку, чтобы послушать байки. Обсуждали, кажется, что угодно, кроме по-настоящему важного дела: когда же они смогут выйти на убийцу короля. Трисс улыбалась и поводила плечами, отвечая лучезарной улыбкой на все шуточки ведьмака. Ведьмак тоже выглядел совершенно умиротворенным и довольным — если конечно Роше верно истолковал выражение его блёклой физиономии — видимо, он всё-таки получил свою порцию зелья от неприятных последствий неумеренных возлияний. Парочка выглядела так мило и практически уютно, что у Роше к горлу подступила желчь. На самом деле он решительно не понимал, как ведьмак может преспокойно ворковать и миловаться со своей чародейкой на следующий же день после того, как на пьяную голову зажимался с другим человеком, но, возможно, у них тоже всё не как у людей. Откуда ему знать, как там между ними всё устроено. Короли, ведьмаки, магички — для всех них закон не писан. Справедливости ради, в своё время, когда Фольтест сошёлся с баронессой Ла Валетт, Роше нисколько не ощутил себя оскорблённым. Он вообще был не из ревнивых — люди, которых больше всего интересует собственное благополучие, просто не задерживаются в Особом отряде — так что принял этот факт совершенно спокойно. Королю ведь полагаются фаворитки, таков порядок жизни, а эта явно лучше прочих: красивая и знатная. К тому же у неё уже был ребенок, так что она совершенно точно способна выносить ещё детей. А уж рождение близнецов-бастардов в отличие от многих приближенных к трону Роше воспринял с ликованием и Полоски тогда три дня пили за его счет. Ведь даже бастарды предпочтительнее отсутствию наследников. Скрепя сердце, Роше должен был признать — пусть и никогда не сказал бы об этом вслух — что и в страшном сне не пожелал бы видеть на троне принцессу Адду, и считал, что её смерть была наилучшим исходом как для неё самой, так и для Темерии. Конечно, бедная девчонка заслуживала лучшей доли, чем погибнуть, когда её пытались избавить от проклятья, однако надо было признать, что даже это предпочтительнее незавидной участи постоянно прикладывать уйму усилий для того, чтобы хотя бы сохранять способность вести себя как человек. Без постоянно поддерживаемых чар и целого взвода жрецов, Адда просто не могла держать себя в руках и ежечасно рисковала сорваться, поддаться демоническому гневу! Увы, такой правитель, постоянно находящийся под гнётом старого проклятья, презираемый знатью как дитя противоестественного союза, а в придачу взбалмошный и донельзя избалованный, принёс бы стране только горе. Однако сейчас было не время думать о возможном будущем Темерии, не время представлять, как могло бы всё сложиться: если бы не погибла Адда Белая, если бы проклятые белки не помогли ведьмаку пробраться в осаждаемый замок, если бы Фольтест… Роше снова тряхнул головой. У Синих Полосок сейчас другая задача — найти убийцу короля. И Роше намеревался напомнить об этом всем, кто по какой-то дурости об этом хоть на мгновение забыл.