Как закалялась сталь

Цунаеши смотрела на него прямо — сейчас она смотрит только в глаза и никак иначе. Куталась зябко в старую оранжевую толстовку, что только не пережившую, и молчала. За ней монолитной стеной стояли Хранители. Маленькая девочка потеряла все свои заколки, нежно-розовые мечты и правила поведения. Маленькая девочка протянула руки в огонь, и тот их поцеловал. Как меняется жизнь, когда человек находит смыслы и причины происходящего с ним. Когда появляется что-то, способное удержать от падения в бездну, от игры с ней в гляделки, от бесед с ней. Бездна — это всего лишь метафора. Их жизнь перемолола, перекрутила, а потом оставшиеся кусочки пришила друг к другу. Не тонкие нити их связывают — корабельные канаты. Реборну очень хотелось посмотреть на того смертника, который попытался бы оторвать их друг от друга. // Такеши обнимал ее за плечи: тепло его рук приятно давило, заставляло заземляться. Быть здесь и сейчас. Мир за руками Такеши шумел грозами и звонками на урок, смеялся кокетливым девчачьим смехом, носил школьную форму и яркие банты. Мир за руками Такеши изрыгал грязные проклятия из своего многозубого рта, тянулся к ней, пытался обвить ее, как водоросли цепляются за ноги заплывшего слишком далеко пловца-неудачника. Мира за руками Такеши не существовало. Цуне, привыкшей отделять мир от самой себя ледяной стеной, это было жизненно необходимо. Можно смеяться, можно плакать, но лишь там, где никто не видит. Однажды Такеши чуть не умер, устав тащиться по жизни без цели, а потом по настоящему увидел Цуну: ее горящие золотом глаза, сухие, маленькие, крепко держащие руки, сурово поджатые губы. Увидел и решил: всегда в шаге за ней, тень, голубоватый отблеск на стали, скрывающий все следы ливень. — Малыш придумал новую игру? — спросил ее невзначай Такеши и улыбнулся; улыбка эта таила в себе вопрос и волнение: это не опасно для тебя, ты не пострадаешь? мне нужно нести меч? что ты прикажешь мне, Цуна? Цуна приказывать никогда не хотела — мягко коснулась руки и покачала головой. Реборн мог сколько угодно называть его прирожденным убийцей, но ей не хотелось принуждать его быть кем-то (как когда-то сделали с ней, как сейчас делают с ней). Глаза у него были цвета стали меча. Холодные и внимательные. — Все будет хорошо, — ответила ему Цуна и тоже улыбнулась. Одно присутствие Такеши вселяло в неё уверенность. — Тебе не стоит переживать, мы справимся. Улыбаться ее научил Такеши — чуть сощурить глаза, пряча неуместные чувства, поднять левый уголок губ выше правого и, самое главное, верить в свое счастье. Как много людей смотрят на губы, а не в глаза, когда именно последние говорят правду. Реборн научил ее стрелять на поражение, вести себя как босс в любых ситуациях и никогда не сдаваться. Бить первой — сама жизнь. // Вот и смысл семьи: быть рядом. Вот и ее смысл громко смеётся, обнимает за плечи, целует в висок вместо жестоких пуль, просит виноградных конфет, ручку, не закрывать своим телом от пуль и ударов. Цуне за них умирать совсем не больно. // Цуна медленно протирала тарелки белым полотенцем и пялилась в стену отсутствующим взглядом. Руки ее не дрожали — не дрожали они и когда она гладила по волосам плачущего как ребенок Мукуро, и когда заковывала в лед Занзаса, и когда сжигала белые крылья Бьякурана. Реборн знал, о чем говорил: он там был и все видел. Эту тарелку она протирала последние десять минут. Савада Нана давно уложила детей в кровати, Хранители разбрелись по своим домам, и только они вдвоем остались на кухне в такой поздний час. Где-то в Италии разбирался с шпионами Савада Иемицу, ходила на зачистки Вария, проверял документы Дино. — Все живы, глупая Цуна. Она подняла голову: растрепанные короткие волосы — нет смысла отращивать косы, если каждые несколько месяцев тебе приходится сражаться с кем-либо огнем, — карие, с золотыми искрами глаза, царапина на щеке. Убрала тарелку, полотенце, вымыла руки и прижалась бедром к столу. Маленькая девочка, какая же она все-таки маленькая. — Надолго ли? — Это зависит от тебя. Делай все, чтобы это продлилось как можно дольше. Оберегай своих Хранителей, Цуна, — произнес Реборн, не договаривая: а я буду беречь тебя. Цунаеши ему улыбнулась одними глазами: иногда ее проницательность поистине пугала. Если у Девятого знаменитая гиперинтуиция была тихим звоночком, почти незаметной подсказкой, то Цуне с таким же успехом она могла заменить все пять чувств. Оставь ее без ничего, и гиперинтуиция выведет ее из лабиринта, вытащит из истории, отведет от беды. Гиперинтуиция не говорила Цуне бежать от него — и каждый из них делал вид, что совсем не знал причины этого. В конце концов, значило ли это хоть что-нибудь? Некоторые вещи не нужно проговаривать вслух, чтобы сделать их реальными. — Я взяла свой гнев и превратила его в клинок, Реборн, — прошептала она так тихо, словно не доверяла родным стенам хранение тайны. — Он уже обагрен кровью и закален огнем. Что ему может навредить? И это было правдой: маленькая девочка хранила в себе так много гнева на мир и саму себя, что из него можно было выковать не только клинок, но и доспехи. // Хаято пришел в ее жизнь порохом и искрами. Взрывной, опасный, с яркими глазами и желанием принадлежать хоть кому-то, Хаято пытался показать себя лучше, чем был. Он тянулся за ее лаской, как бродячий пёс, был готов есть с рук, лаял на чужих и смотрел так, мол, забери меня, возьми к себе, я буду охранять твой порог, я буду кусать врагов, только забери, пожалуйста, забери. Цуна не очень-то хотела его забирать. Ей проблемы не были нужны, их у неё было еще на несколько таких же Цунаеши. Но потом она взглянула Хаято в глаза и смирилась: теперь ее защищала чужая красная тень, всегда готовая броситься наперерез любым опасностям. Когда-то давным-давно Цуна боялась собак, высоты и разочарования своей матери. Но Реборн ей показал — надо бояться за своих людей, глупая Цуна, надо брать себя в руки и делать все возможное, если ты хочешь остаться человеком, а не превратиться в марионетку, чьи нить не могут поделить несколько кукловодов. Хаято примирил ее со становлением Десятой Вонголой; показал, как брать ответственность за подчиненных, как отдавать приказы и посылать на смерть. Цунаеши не стремилась к власти, поэтому, когда та сама упала ей в руки наливным яблоком, растерянно оглянулась на Реборна — тот лишь спрятал глаза под тенью своей федоры. Яблоко оказалось червивым, но до одури сладким. // Вот как это было: маленькая девочка с пушистыми волосами, прозвищем «Неудачница» и постоянной болью. Тычки в спину, пинки, распространение слухов, двадцать баллов за каждый тест. Просыпаться с мыслью «зачем все это», но делать, делать, делать; потому что иначе нельзя. Тёплая ладонь матери и очередные занятия домоводством. Ведь кем еще может быть девочка, как не хорошей женой? Вот как это стало: маленький мальчик с пистолетом — умри или сделай, глупая Цуна, — первые друзья, звание Десятой, огонь и новые испытания каждый день: докажи, что ты достойна этого, покажи все, что можешь, выйди за свои пределы, прыгни выше головы. Боль осталась — но это была целительная боль, нужная. Впервые в жизни она могла быть собой. // Цуна прошла через огонь, и тот очистил ее, сжег все, что она ненавидела в себе: слабость, и неуверенность, и страхи, и мамины учения, и никчемность. Огонь снял с неё все наносное, ненужное, лишил ее такой удобной защиты в виде образа неудачницы; кожа слазила комками с ее несчастного, исперещренного ранами-напоминаниями о неудачах тела. Цунаеши смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Огонь сжег все, что только смог. Вспыхнул от ее желания быть кем-то, как от керосина, и заполыхал страшным пожаром. Оставил только голый стержень — он оказался вольфрамовым. // Если бы она могла остановить время… Цуна едва не рассмеялась с собственных мыслей — время никогда не приносит ничего хорошего тому, кто решил с ним поиграть. В качестве напоминания об этом у неё остались ожоги и белое пёрышко. // — Как ты думаешь, они вспомнят, что в свои нежные пятнадцать я уничтожила целый остров, а не наряжалась в розовые платья и бегала по свиданиям? — Цуна спросила спокойно и мягко, как всегда спрашивала, когда не ожидала ответа. Риторический вопрос, общеизвестный факт, пустая реплика нпс, которую игроки проматывают, не читая. Реборн спрятал глаза под тенью шляпы. — Нет, но ты ведь напомнишь им, не так ли, глупая Цуна? Цуна улыбнулась — ее улыбка не коснулась глаз; пламя в них было обжигающе-горячим, злым. В таком огне казнили ведьм в Средневековье. Тишина в кабинете ударяла по вискам, давила, неприятно обволакивала, словно мед — застрявшую в нем стрекозу. Реборн помнил Цуну низкой угловатой девочкой со взглядом брошенной псины — или готовой броситься под первый попавшийся поезд. Той девочки больше не было, и с каждым годом воспоминания о ней блекли и выцветали. Он сам пускал в неё пули и толкал навстречу машинам, так что же теперь плакать по пролитому молоку? Однажды он и не вспомнит, какой она была до. — Ну а как иначе? За ее спиной загорался небосвод. Десятая Вонгола смотрела на свое королевство взглядом победительницы и завоевательницы. Она собирается править, а не царствовать.