Дорога в мой дом И для любви Это не место
Мальчишка был чертовски упрям и горд: то собирался помереть от голода и жажды в богатых палатах, то — от лихорадки в грязном подземелье. Невыносимый чертенок! Наглец нуждался в должном воспитании, а именно в порке розгами. Со временем же… Алчность сломить, надломить хрупкое телом и крепкое духом существо давно канула в лету и не тяготила разум. Зияла пустыми глазницами тоска. Кощей Бессмертный не знает, когда Иван, отпрыск Мстислава, сукин сын, неукротимый строптивец, становится его отдушиной: его радостью, его слабостью. Его светом. Князь Тьмы не знает, когда пленник и пленитель меняются местами. Когда в груди йокает то, чего быть не должно, рождая в груди новое чувство. Когда перекинувшимся вороном смотрит и видит… Как Иван… Как Иван приручает полевку и говорит куда больше, чем с ним. Как заводит дружбу с полукровной мавкой на языке жестов, не ведая наречия Нави. Как выходит на открытый ярус парадной залы и жмурится, пока дождь омывает лицо. Как с интересом возле трона на мягких подушках в гриднице взирает на нелюдей пир. Как засыпает в библиотеке за очередной книгой, пока Князь Нави переносит в спальню бренное тело. Как бродит по саду средь арок виноградной лозы. Как беседует с птенцами в подворье. Как печет каравай в стряпной. Как плетет ему косы в купальне. Как читает ему перед сном. Как скачет верхом на коне во время прогулки. Когда Кощей… Когда ждет его за обедом, не касаясь трапезы. Когда каждую ночь навещает и стережет сны. Когда каждую ночь гладит копну непослушных кудрей. Когда каждую ночь дышит его запахом. Когда позволяет увидеть родных через зеркало. Когда дарит лук и колчан с волшебными стрелами: как ни стреляй, никак не закончатся.***
— Он нас погубит, убей его! — рычал и метался Бессмертный в отражении, выходя из потустороннего мира, отделяясь от зеркальной глади и сжимая костлявой рукой боевую секиру. — Это мне решать, что с ним делать, — зло сквозит в голосе и во взгляде. — Мы слабеем! К черту… Тогда я убью его, — взмах секиры и лязг меча, искры из-под смертоносного металла, танец смерти двух несмертных созданий. Костлявая тень неожиданно останавливает бой. — Ты… защищаешь его, — изумлением дрожит каждая кость Чернобога, на что Кощей вонзает меч в зеркало, а после ударяет наотмашь, лезвием ли, кулаком ли, любые занавешенные зеркала в тяжелой позолоченной раме.***
— Весточки… нет? — подает тихий голос царевич, поворачивая голову на скрип двери, давно не запертой на засов. — Нет, свет мой, — Кощей видит одну и ту же картину несколько дней подряд: как сидит у окна осунувшийся, побледневший, исхудавший юноша и глядит вдаль мутным взором. — Ты знаешь, если бы было, я бы вручил тебе. И Иван верит. Знает, что ложь — не в чести у Кощея. Он кивает и отворачивается, снова пронзая блеклым взглядом окно. — Тебе необходимо больше есть и чаще бывать вне стен, — Темный Князь на мгновение ока позволяет себе слабину: пройтись когтем по впалой щеке. — Костями громыхать должен здесь я. — Чем мне на сей раз порадовать царя подземного царства? Как усладить царев слух и взор? — бесцветно вопрошает юноша, игнорируя наставление, в котором звучит… забота и нежность? И Кощей молчит, не знавши, что ответить. Иван по-своему понимает тишину. — Ты пришел за тем, что я обещал… — он устало глядит на Бессмертного. — Х…х…хорошо. Я готов: уговор есть уговор. Спустив ноги, не опоясанные кольцом с цепью, послушно встает с подоконника и преклоняет колени, держась и цепляясь за ткань тёмных брюк, тычась в бёдра подобно слепому котёнку. Кощей мягко берёт за локоть и сажает на край кровати. Лишь дрожат тонкие пальцы, путаются в тесьме вышитой золотыми нитями, расшитой бархатом и шёлком рубахе огрубевшие подушечки пальцев. Юноша опускает голову и просит дозволения, вяло шевеля потрескавшимися губами: — Можно мне… глоток вина? Кощей скользит взглядом, ловит залегшие тени вокруг глаз, заострившиеся скулы, выпирающие ключицы и отводит глаза. Невозможно… Он уходит, не оборонив ни слова. Когда спускается ночь, он заходит в покои и, садясь рядом, водружает ладонь на юношеский лоб: бессонница одолевала Ивана, и только магия Бессмертного избавляла от страданий и мук. Но лишить себя ноющей, сосущей боли Князю было неподвластно: как бы ни отменял празднества, как бы ни прогонял скоморохов и ни распускал наложников. Как бы ни предавался печали и грусть ни топил в вине. И силы тьмы созывал охотничий рог, предрекая великую битву со страшным исходом, но все мысли вращались вокруг одного человечка, тленного и смертного. У кого в душе росла боль, тоска, отчаяние, одиночество, разочарование от предательства самых близких и дорогих, и… равнодушие ко всему и вся. Все тернии, чрез кои прошел он сам. Всё, что сотворило его тем, кем он есть и поныне. Всё, что минуло, и всё, что грядёт. Он отнимает ладонь от лица юноши, намереваясь уйти, как его запястье хватают и тянут на себя: — Не уходи… Останься. От меня все ушли, отказались. Забыли, покинули и отреклись. Так хотя бы ты… побудь рядом. Пальцы тянутся к его груди. И Кощей умирает вновь, обнимая несносное чадо, дитя Яви, и целует по-отечески в темя, в лоб, в опухшие веки и влажные щеки, мазнув губами по губам. На рассвете он, наложив колдовские чары, все же уходит от слабеющего тела и отдает последний свой наказ: сослать пленника домой. Сам он, обернувшись вороном, следит за переправой. Кощей не знает, когда дарит узнику его одеяние, оружие и снаряжение, и отворяет ворота, держит путь через ров, лес и морок, будучи более не в силах лицезреть, как вытекает, утекает жизнь из младого тела. Он отбирал души людские, но вдохнуть обратно жизнь в тело — не мог. Он целил раны телесные, но боль, что томилась внутри, вырвать с корнем — не мог. Чахло его злато, его солнце, как лебедь в неволе. Вдали от родины, дома, семьи. Чах за лебедем ворон… Его галчонок, слёток в гнезде, его василëк, росток полевой, увядал на глазах. На вороновых крылах Великий и Ужасный нес боль, кровь, слезы и смерть, погибель роду людскому, для мужей, вдов и сирот. Но нечто губило сильнее войны, нечто оживало то, что мертво. Чудовище убивала красота.