До самого центра

Олег примечает его сразу — в молочном свечении вокзальной подсветки он, заведя руки за голову, одиноко кружится в никому не слышимом мотиве. Высокий, тонкий юноша странным образом манил — на его зачарованный танец хотелось смотреть до самого утра, пока не взойдёт солнце и не вырубит все фонари. Он будто не с поезда сошёл, а из чьего-то воспалённого сознания изгнанным из рая ангелом. Олег бродит сквозь толпу и бухтит себе под нос привычное: «Такси, кому такси». Мальчишка открывает глаза, и Олег понимает, что смотрят прямо на него. В животе прижигает какую-то точку — может, огнём, которым горят рыжие волосы одиночки? Олег подходит вплотную. На лице незнакомца расплывается какая-то неожиданно наивная улыбка, точно мамонтёнок на льдинке дождался-таки свою маму. — Поехали, довезу. Тебе куда? — До самого центра. Парень плюхается на переднее сиденье рядом с водителем. Олег чувствует — что-то не то. И нет, не потому что тот называет абстрактный пункт на карте города. Красная рубашка, красные во мраке губы и волосы — парнишка впился в него взглядом и дырявит, Олег чувствует это боковым зрением. Ненарочно газует сильнее и крепче сжимает руль. — А у тебя выпить есть? — раздаётся из тишины. Олег не поворачивает головы и молчит. От пассажира вовсе не тянет спиртным, только выветрившейся отдушкой стирального порошка и, едва различимо, но улавливается при каждом движении сбоку, чем-то сладковато-молочным. Громко скрипит кресло: парнишка без зазрения совести снимает обувь и закидывает голые ступни на раму. — М-м-м, — мычит он. — А я всегда думал, что таксисты любят прибухнуть. — Ноги убрал, — в голосе Олега звучит сталь, но этот клоун не спешит прерывать своё долбанное представление. — Да ладно тебе, я чистенький, почище всех твоих девок буду. Вот гадёныш, а. Олег грубо хватает чужие щиколотки и тянет под сиденье — круглые костяшки бьются о плотный пластик передней панели. Мальчишка замирает. — Я сказал, ноги убрал! И сиди смирно. Пристегнись. Огромное, как река, шоссе поглощает их карликовую машинку и несёт в бурном потоке бездушного железа, проплывающего мимо, и бесчисленных фонарных столбов. Автомобиль укачивает, словно затерянную в бурю лодочку. Навигатор ласковым женским голосом, точно невидимое божество, подсказывает путь. — А тебя как зовут? — воскресает пассажир, но ответа на свой вопрос не получает. — Чего молчишь? Жёнушка ревнивая? Ты, блядь, из застойного кино вылез, чудик? Олег всматривается в дурачка: молоденький, может, только-только из школы выпрыгнул или студентик. Большие глаза и тонкая шейка. Узкие кисти рук. Никаких вещей рядом с ним Олег не видит. Блядует, что ли? — Я так и думал, — ухмыляется мальчишка, сверкая голубоватыми в темноте зубами. — Чего ты думал? — спрашивает Олег, стараясь звучать ровно. — Нет у тебя никого. Ты, типа, предлагаешь чё или чё? Авто гладенько скользит по новенькой плиточке к площади Революции. Вот тебе и центр, дружок. Центричнее в этой стране некуда. — Центр, как заказывал. Мальчишка высовывается из окна и без особого любопытства рассматривает клочок ночной Москвы. — Пойдёшь со мной? — оборачивается он к Олегу. Ну совсем идиот. — Нет, — отчеканивает он. Парень лезет обратно, ударяется головой о раму, но точно не ощущает ушиба и, по-прежнему странно-возбуждённо, ведёт фривольный диалог. Может, в своей голове он уже перемотал плёнку вперёд, пропустив этап сближения? — Жаль, — надувает губы он. — Без тебя я не хочу. Давай завтра сходим? Олегу надоел этот каламбур. Пора заканчивать. — Так. Либо ты называешь мне точный адрес, либо я тебя за шкирник вытолкаю вон. Понял? Взгляд юноши меняется, тяжелеет. С него внезапно сползает наивно-смешливая гримаса, и вместо надоедливого фрика Олег видит перед собой глубоко замученного человечка, вжавшегося в кресло. — Нет никакого адреса. Мне некуда пойти. В следующую же секунду Олег проклинает себя за наличие сердца в собственном организме. И даёт себе обещание: только на ночь. Прихожая встречает их стрекотом тусклой лампочки, погружающей квартиру в болезнетворное состояние апатии и сонливого предчувствия безысходности. Парнишка скидывает обувь и шлёпает липкими стопами по линолеуму, останавливаясь возле каждого угла. — О-о, вот это у тебя комнат! Прямо апартаменты. — От бабушки осталось, — машинально вторит Олег, на всякий случай пряча ключи в проёме между стеной и плинтусом. Никогда бы Олег не подумал, что эта старенькая трёшка может вызвать в ком-то неподдельный интерес. Новый знакомый рассматривал картины — церквушки да лубочные домики исчезнувшей Руси, — сцепив на пояснице руки в замок, как если бы находился в картинной галерее, а не в логове на границе МКАДа у первого подвернувшегося таксиста. — Миленько, — выуживает тот из пенала гжельский чайничек и опасно вертит его в руках. — И ты так живёшь? — Ничего здесь не трогай. Олег резко выбрасывает руку в попытке забрать вещицу, но мальчишка прячет фарфор за спиной. Так они и пятятся в бестолковых игрищах, пока наглец не ударяется о стеклянную дверцу гарнитура, а Олег — не впечатывается всем телом в рыжего. В звоне шатающихся бокалов слышится нечто между ними не озвученное. Снова этот конфетный аромат, что доносился в салоне машины. Олег упирается ладонями в деревянные панели за мальчишкой и чувствует колебание воздуха — они дышат друг другу в рот. В коричневатом свете одиноко мерцающей лампочки, Олег готов перекреститься с твёрдым «клянусь», всё кругом исчезает, проваливается в самоё себя. Он не прощупывает твёрдость дверцы на ладонях, отключаются базовые механизмы функционирования пространства — гравитация более не вдавливает его в пол, Олег не находит под собой пола. Его с жуткой отчётливостью утягивает чёрная дыра — она спряталась за маленькими, с уздечкой на нижней, губами. Мягкие подушечки пальцев легонько касаются подбородка Олега. Он моргает. Вдруг всё, что успело всосаться в небытие, выныривает — и советский гарнитур, и опора под ногами, и блёклые на свету тени. Где его стержень, мать твою? Робкая тяга тут же глушится нарочито жёстким жестом: Олег одёргивает чужую руку и рывком вырывает посудину. Отталкивает юношу в сторону, наклоняется к нижнему ящику и вынимает чистые полотенце и постельное бельё. Из шкафа достаёт свой домашний прикид. — На, стираное. Можешь лечь тут, на диване. Ванная слева по коридору. — Недотрога, так как тебя зовут? — улыбается парень. — Олег, — он медлит с ответом. — А я — Серёжа. У этого недоразумения, наконец, появляется термин. Серёжа уходит по указанному направлению, Олег глядит ему вслед. Щёлкает замок-задвижка, вскоре по квартире разносится хаотичный шум воды, бьющей из лейки. Нет, это ёбнуться. Олег садится на диван и трёт и без того саднящие глаза. Он пустил в дом какого-то экзальтированного бродягу, но ощущение присутствия удивительным образом согревает продрогшее в ночной прохладе тело. Пожалуй, такого с ним в жизни не было никогда, да и не походило это на привычные будни водителя. Его впихнули ненароком на сцену театра — на, мол, выкручивайся. Свеженький «актёр» уже стоял на пороге комнаты, в одежде Олега Серёжа тонул и походил на сиротку. Олег оказывается рядом и, кажется, понимает, что должно произойти в этом нелепом, вырванном из постороннего контекста эпизоде его жизни. — Иди на кухню, перехвати чего-нибудь. Моя очередь. Вода не заглушает включённое навязавшимся сожителем радио. Олег смутно узнаёт лирический припев и плещет в лицо ледяной водой. Впервые ему смутно-страшно выходить из собственной ванной. Радио по-привычному противно шуршит, выплёвывая из себя слова незнакомой музыки. Олег осторожно ступает вперёд, видя из-за приоткрытой двери кухни плавный танец стройной тени. Куча мешавшей Серёже одежды брошена в пятках. Он виляет в то ли индийских, то ли латинских круговертях и вышёптывает текст песни, по губам видно — невпопад, явно сочиняет. — И что ты делаешь? — невозмутимо прерывает Олег этот фарс. — Как что, — притворно изумляется Серёжа. — Мне нечем тебе заплатить. Будь добреньким и прими подарочек. Стройные ноги переступают гору тряпья. Серёжа, вытягивая носок, вьётся к Олегу и красуется — обхватывает себя руками, запрокидывает голову и встряхивает длинными волосами. Пиздец. Его талия изгибается, и Олег чувствует фантомную гладкость на своих ладонях. Мальчишка ведёт одной рукой по шее вверх, к губам, оттягивает их. Смотри, как сладко входят пальцы в мой ротик. Другой рукой он спускается к розовому члену. Ласкает себя и мычит сквозь пальцы. Олега опускают на стул позади и запрыгивают ему на колени. Мокрый язычок беспорядочно блуждает по шее, кадыку, покусывая пульсирующие вены. Вдвойне пиздец — потому что Олег впивается ладонями в мягкие бока, и ему так хочется мять их. Случился подарочек. Олег целует жадно, почти вгрызается в этот маленький рот, и пропускает через себя горячей вибрацией несдержанные стоны. Он бысстыже облапывает худое нежное тело, оттягивает маленькие соски и разводит в стороны ягодицы, нетерпеливо запускает пальцы в жаркое нутро. Серёжа смотрит на него и тяжело дышит, его грудь — вся в бордовых пятнах — судорожно сжимается и разжимается. Олег входит по слюне и двигается в тесном, сквозь сопротивление мышц. Член ходит быстро-резко. Олег подхватывает Серёжу под бёдрами и насаживает глубже, ещё сильнее разводя чужие ноги. Поза неудобная, поясница затекает, но глядя на Серёжу — на каждом толчке он охает и больнее впивается ногтями в плечи, светлые брови сведены к переносице в обезоруживающем наслаждении, — Олег уже не может остановиться. Внутри так ошпаривающе, так влажно — и так невероятно хорошо. Голос Серёжи всё выше и выше, он вскрикивает: да-да-да-да-да-да! Бесконечное «да» смущённо прерывается поцелуями, нет, клевочками, в Олеговы щёки. Пальцы судорожно зарываются в короткие волосы на затылке. К Олегу так прижимаются, так неожиданно по-живому нуждаются в нём, что Олег накатившую нежность испускает слезами, слизывает чужое солёное — пот течёт по Серёже крупными каплями. Серёжа вздрагивает, жмурится и с протяжным, почти жалобным стоном, кончает им на животы. Олег никогда не видел этого мальчишку до, но после — тысячу бы раз, как и сейчас, не удержавшись размазывая липкое по его рёбрам, сказал бы: — Какой же ты красивый. Как же в кайф поднять этот вес, уткнувшись лицом в пылающую грудь. Олег опустил их на пол, чтобы продолжить это чуждое, волнительное, вневременное приключение. Он обнимал, целовал, ласкал и, кажется — в эту ночь, — любил. Засыпают, укрывшись красной рубашкой, на кухне. Потоки воздуха из открытой форточки покачивают плетёный абажур люстры. Он откидывает по стенам чёрные тени, похожие на огромные когти, готовые сцапать спящих. Серёжа ёрзает и что-то бормочет во сне. Птенчик в руках — хочется поцеловать его в лоб, но Олег этого не делает. Солнце бьёт по закрытым векам ядерно-жгучими лучами. Олег хмурится, приоткрывает глаза и долго пытается сфокусироваться на белёсых пятнышках, гуляющих по стенам. Они бодро переливаются так, словно в стекло ударяются океанские волны. Из сонливого марева его выводит осознание — он же не один. Но Серёжи рядом нет, лишь скомканная красная рубашка. Олег еле поднимается на ноги; из него будто испили все соки, и теперь он стал пустой оболочкой. Он чувствует себя пластилиновой фигуркой — качается по коридору, теряя человеческую форму, деформируясь на ходу, вот-вот отвалятся детальки. В коридоре тихо; с вечера здесь так и горит свет. В ванной черно и глухо. Он не сразу понимает, что случилось. В гостиной, где он разрешил Серёже лечь спать, задёрнуты шторы. С ночи тут неприятно душно, квадратные метры до сих пор синеют во тьме. Рассудок спросонья пытается собрать воедино головоломку. На полу разбросаны какие-то искрящиеся перламутром ошмётки, а в них — Серёжа, сидя на коленях, точь-в-точь оседлал полярное сияние. Его лица не видно, подбородок опущен к самой груди, и Олег не понимает: он в сознании или бодрствует. Секретер в шкафу раскрыт настежь, судя по всему, в нём либо завелась крыса, либо в содержимом копались, пытаясь обнаружить конкретное. Бля-я-я… Олег бьёт кулаком по выключателю — да сука! — Серёжа врос в пол, и словно бы продолжается в пустых серебрящихся блистерах. Слюна капает в расползшееся на футболке пятно. Больше на подумать времени нет. — Ах ты, дрянь, — орёт Олег и вздёргивает мальчишку за копну рыжих волос, с силой дёргает на себя, поднимая безвольное больное тело, и тащит через весь коридор в ванную комнату — чужие ноги не передвигаются, а верёвками волокутся по полу. — В моём доме! затеял такую хуйню! Два пальца в рот — и всё пройдёт, всплывает в памяти, и Олег смакует новый опыт — только не на себе, а на этой чёртовой кукле. Серёжа хрипит, наконец приходит в себя, и давится, ничего не понимая, размахивает руками. Олег всё ещё держит его на весу за клубок волос, попутно соображая заломить тому беспокойные руки — в этот момент полупереваренные таблетки изливаются в унитаз. Олег отворачивается, невольно сравнивает: кончают, по-сути, такими же рефлекторными спазмами. Он не чувствует, но представляет, как сжимается узкое горло. Чужой желудок вывернуло наизнанку. Серёжа в забытии откинулся Олегу на грудь и затрясся в конвульсиях — вздрагивал, аж подскакивал, и со свистом пытался отдышаться. Да всё никак не получалось. Олег подхватил его руками под грудью и буквально насилу усадил в свою крошечную ванну. Интуитивно нащупал рычаг крана и кое-как отрегулировал температуру воды. Вроде, не горячая, но пар идёт. Бледная кожа на фоне серо-зелёной краски бортиков ванны казалась синюшней. Серёжа, растрёпанный, грязный и до безумия напуганный, поджал под себя колени, обхватил их трясущимися руками и принялся раскачиваться. Взад-вперёд, взад-вперёд, как на качелях. Тянущаяся откуда-то со времён младенчества попытка успокоиться, заменяя себе руки родителя или детскую колясочку. Он так и раскачивался — сжавшийся в невообразимо жалкий, потерянный, исторгнутый комок из слипшихся отчаяния и неестественной во всей этой кульминации пиздеца невинности. Олег опускается рядом и без сил утыкается раздувшимся по ощущениям лбом Серёже в плечо. Сидят, голые и мокрые, пока утренний город слаженно мчится по заученным рельсам. И только они — два отрезка — застряли в его железных колёсах. Вода плещется через край, Олег не замечает, как кисть его руки уходит ко дну. Он заворачивает кран. Отыскивает ладонью рулон бумаги и вытягивает ленту к себе, она бесконечно тянется, оседая на плитке вялой змеёй. Мочит эту кучу и вытирает ею Серёжино лицо. Наверное, Олег сейчас в первый раз позволяет себе разглядеть его со всей дотошностью. Рыжие сосульки обрамляют острое личико, покрытое — да сука, блять! — коричными конопушками. Что-то душит Олега, он глотает вырывающийся из-под диафрагмы вопль. Такие же рыжие брови, прятавшиеся под тушью прозрачные ресницы. Это лицо… его достали откуда-то из воспоминаний и теперь тычут им в него — смотри, вот же оно, ты его позабыл, но оно всегда жило и пульсировало вместе с кровью в сердце. Олег обтирает его, они случайно цепляются зрачками. Серёжа кривится, Олегу мерещится, что он просто тает от горячей воды и стекает в мутную воду — через секунду обнажится череп, — но мальчишка тянется к нему руками и горько, Олег никогда не видел, чтобы так горько рыдали. — Не могу, не могу, не могу, — слов Серёжи почти не разобрать, его скручивает в долгом скулеже. — Я больше не могу терпеть. Олег прижимает Серёжу к себе, не в состоянии продохнуть. Огромная опухоль ужасного подозрения перекрыла кислород. Неужели?.. — Серёж, — шепчет Олег в самое ухо. — Это из-за меня? Но тот не слышит, жмётся к Олегу, хватаясь за его шею и перебирая по коже пальцами, пытаясь стянуть её в одну точку — раздевает, обнажает ещё больше Олега, хочет укрыться им всем, как спасательным плащом. Бормочет, не переставая: — Не могу терпеть, не могу, я сбежал, — вода залила весь пол, колени Олега разъезжаются на скользком, но он держит Серёжу крепко, точно он падает в пропасть. Бортик больно режет ключицы. — Я сбежал, больше не мог… Олег не расслышал, почему Серёжа сбежал и от чего. Он гладил юношу по склизким волосам и бугорками торчащим позвонкам, причитая: «Всё будет хорошо. Всё позади. Всё будет хорошо», совсем не зная, а будет ли. Но хотел, всем своим существованием хотел это ощущение передать и не нашёл иного способа, как взять на себя роль тех самых ласковых, баюкающих рук.

***

Мальчик в красной рубашке, откровенно танцующий посреди многолюдной привокзальной площади, в свете молочной подсветки заметил его. Красивого, высокого, задумчиво прохаживающегося вдоль дороги. Серёжа замер, задержав дыхание и всматриваясь, будто если не отрывать взгляд, объект внимания магическим образом его увидит. А он увидел. Увидел и почти вплотную приблизился. — Поехали, довезу. Тебе куда? В мягкой полуулыбке и тёмных с поволокой глазах было столько тепла. Серёже так захотелось почувствовать, какого это — быть любимым и нужным. Мне — в тебя, к тебе и больше никогда без тебя. Он не раздумывая произносит: — До самого центра.