Женщины — словно цветы, В них океан теплоты. Счастьем сияют глаза, В сумрак удачу внося. Руки, как солнца лучи, Речи звучат, как ручьи. Грация, нежность, тепло, Рядышком с ними светло. Их не пугает мороз, Дарит букеты из роз. Женщин прекраснее нет. Это давно не секрет.
Грабежева Татьяна «Женщины — словно цветы».
***
Я горячо любил и люблю Февронию, что со мной мила. Она красива и мудра, а ещё дарит мне покой. Голубушка, пташка моя певчая… Голос её волшебный, услада для ушей! Терпелива, щепетильна, лико прям загляденье! Феврония умная в добавок да изяществом необделенная. Скромная до совершенства и ясный свет в моих очах. Будучи мальчишкой-сорванцом, повиснув на заборе хаты в глуши деревни, засматривался на девку, чьи волосы являлись чудом природы, воплощением тьмы и света одновременно. Гладкие, сияющие в лучах ясного солнца. Сидела девица на бревне недалеко от матушки, что обменивалась последними вестями с часто наведующийся соседкой, и багрецовой нитью в льняную рубаху вшивала, вырисовывая узоры. Её спокойствие и искусное мастерство стать держать приковывало взгляд, каждое движение было мягким да осторожным. И вот однажды, в один из дней, вцепился в доски перстами я. Опять подсматривал за девкой, срывающей плоды с яблони, очаровываясь ею, не зная даже имени. Когда взор был снова направлен на неё, она, будто почувствовав, повернула голову, ослепив своей красной, что я не выдержал да свалился, занозы засадив в длани. Абие ускакал прочь оттуда, дабы не смекнули бросить вдогонку, подобное: «чего удумал, щегол? «. Право, не повернулся б язык Достоевской сказать что-то едкое насчёт этот. Свиделся с девицей позднее в глухом лесу, при журчащей речке. На берегу Савватеевке она была. Как сей раз помню: раннее утро, только пробуждалось всё, птицы кружат в небе басковом, берёзки в отражении воды. Вот это место нас и сблизило. Видел, как, подпирая ланиты кулачками, сидела Феня скучающе. Неожиданный шорох, вызванный характерным хрустом палок под ногами моими, неё заставил увидеть мою заинтересованность ею. Кожа белая, почти прозрачная, брови чернявые, густые. Я расплылся в медовых восхвалениях к увиденному. Замечая улыбку на устах Февронии, моё сердце стучало буйно. Меня бросало в жар и вспыхивал я, похлеще огня. Пунцово лико было, руце дрожали неспокойно. Смех заслышал, с ума сойти, думаю, сошел. Великолепие в обличии девы, не иначе! Горят смущением зеркала её души, но опасение имеется. К тому же… Феврония была девчушкой здравой, унаследовавшей силу матери в колдовстве. Часами напролёт та выходила в поле собирать травы для отваров и лечебных масел, занималась знахарством, исцеляла и чистила отчаявшихся в своей жизни людей, снимая с них все невзгоды. Плела обереги, помогала детям с болезнями и за труд принимала лишь то, чем гость пожалованный богат. Это могло быть и мех бурнастой лисицы, и ячмень или овёс, и пучок собранной календулы. Впрочем, последнему она больше радовалась. Она, словно идол, вера в лучшее и благодарен я, что способен быть к ней, хоть на шаг, но ближе, и касаться её. Феврония, аки цветочек алый: страстная, манящая, обдающая теплотой. Снежная, статная да робкая, будто подснежник. Чуткая и сияющая, подобно солнышку, как одуванчик либо лютик. Плавная, верная и лёгкая, похожая на синецветку…***
Навевают воспоминания, как босая Феня бежала по поляне, усыпанной зверобоем, звонко просияв. Поневу поднимает, чтоб не споткнуться, оглядывается через рамено, щуря зеницы цвета анютиных очей, а я за ней рвусь. Бегу, замечая, что наступает непогода, зато испытывающий неимоверную радость, что в любой миг прибавлю шаг быстрей, заключу в объятия девку. Так и случается. Капает дождь о землю и поднимается ветер. Февронии любно стоять под дождём, чувствуя, что льен липнет к коже, потому что жар тела моего согреет. Морщит нос, когда покрываю лико россыпью поцелуев нежных, аже не навредят цветочку моему ласковому. Ей близка природа, она –творение природы. Живая, цветущая, возрождённая. Ту, за ничьи блага не отдашь, за никакие гроши не купишь. Я буду до сих пор розоветь, со слов: «Чего сразу в девках ты? Замуж хочу за тебя, потому и венок одела, паршивец». С этим и разведу плане, что никто не решится потушить. Планя чувств к девчонке этой.***
День Ивана Купала. Погнала по травам новоиспечённая невеста, настырно тянула за руку, бережно сжимая длань, и беззлобно бухтела на меня. Полынь горькую вокруг туловища подвязала, чтоб ни одна длинноногая смазливая девица не уволокла в обитель водную. Настояла испить водицы чистой из колодца и умыться росою утренней, а потом умчалась к своим любезницам, помахав и прикрикнув вслед «до вечера». Я же в обществе приятелей наблюдал за Февронией издалека, пока остальные спорили и бодались друг с другом по поводу девчонок. Слышал и смотрел, как та мило хихикает, беседуя с темноволосой мутной особой, как откровенно заявляла, что выйдет этой осенью замуж, что воочию видит это… Сам в данное не верил, так как Феню считал недосягаемой. Одомашнить можно, но потеряет она свою привлекательность, что была раньше. Да я дурак, чего уж там! –Давай быстрей! — вопит знакомка Достоевской, –Солнце скоро с виду скроется. Эти венки со свечами в руках девчат, украшенных дикими лесными цветами и травами да лентами всякими. Средь них вижу самый красивый по-моему мнению веночек (и не потому, что он принадлежит моей возлюбленной). Опускаясь в воду на заходе солнца, свеча ярче его горит и плавно плывёт он по течению реки, обгоняя всех. Вплетены и ромашки луговые, и Иван-да-марья, и дубовая ветвь. Но… Там преимущественно есть зверобой, дарующий силу и удачу. Пока большая половина девок, изнывая, смотрели, как тонут их творения, Феврония с ликованием глядела, казалось бы, на небо. На красочное и естественное небо, что радовало последними лучами этого дня, и дёргала за локоть мой, будто приглашая присесть на луг, насладившись вечерочком. –Я выйду замуж… — на устах застывает мягкая полуухмылка и шепчет спокойно, сплетая перста. Ну, а я поверил.***
Прыгал через костёр с ней, искал папоротник, находил, целовал с нежностью свой лакомый кусочек, в объятиях стискивая. Только готовило это к тому, чему шли мы безосознанно летами. И вот… Пропускаю вперёд Феню, потом захожу я в избу, закрывая дверь плотно. Сумрачно, право, но не боюсь. Хочу её, хочу её душу да ничего более. За спиной её шарю по изящным точеным ключицам и лебединой вые, уткнувшись носом в власы чёрные, точно смоль. Она изгибается в пояснице, издаёт приглушённый рваный вздох, тянувшись ко мне, назад. Я разворачиваю ту к себе и вглядываюсь в блеск очей, в желании утопающих, и вкладываю руки ей на талию тонкую. –Чего ждёшь? — со смешком выдаёт Феня. –Разрешения? — по-дурацки кривлю лико. –Ты его давно получил, –льет она, раняя голову на грудь мою. Спускаются ниже спины руки, поднимая подол сарафана, и обвожу ими бёдра, столь желанные, с придыханием. Феврония молчит, но чувствую её улыбку и впивающиеся в кожу, в районе лопаток, ногти острые. Феня намерена обвить ногами мой корпус, повиснув, аки срамная девица, и, прикрыв вежды, почти целомудренно коснуться чëла чутка. Её ласки принимаю, сам не отказываю в прелюдиях, сжимая да втягивая за собой тело, чье очарование пленило. Невеста невольно ближется ко рту, приоткрыв свой совсем немного. Позволяю я ощутить себе жар и сбившиеся дыхание Февронии. Позволяю целовать себе её, как никогда не целовал. Вкладываю всю любовь, на чью способен и, будто растворяюсь вместе с ней…***
Лета прошли незаметно. Остался я один, как тогда, как впредь. Я смыкаю два ока, готовлюсь к неизбежному прилёту сизого голубя, оповещающего о конце жития. Покинула Феня рано. После пяти лет брака схватила её лихорадка, с которой справляться не стала она. Приняла и промолвила, чтоб я её не забывал. Я не забыл. Помнил её, горевал, но и радовался тому, что та, думаю, переродилась в более прекрасную девицу. Хотя… Более быть не суждено никому. Пять от сил добралось наше совместное счастье. Не нашёл лучше жену и красну бабу с изумительным вкусом подносить себя прелестно. Обрёл одиночество на остаток жизни и от старости помер, вспоминая всё то, что было с нами, да говоря про себя «люблю».***
Я очутился в неявном месте, где солнце ласково светило, ветер играется с одеждой и чувствую себя юношей. Как тогда с ней. Распахиваю вежды, и она...Такая же молодая и здоровая, хихикает там что-то о своём. Я вижу её в белом сарафане, с широкой улыбкой в поле зверобоевом да с косой тугой до пояса, и меня переполняют нежные чувства к Достоевской. Очей оторвать от неё никак не мог.